[float=left][/float]— Он пользуется тем, что знает, что ты не умеешь отказывать, вот и все!
— Ему нужна была помощь. Мне нужно было просто перечеркнуть все? Притвориться, что незнакомы?
— Ты пойми, Гё. Это может далеко зайти, что бы ты там не подразумевала. своими безумно благими намерениями. Оно того стоит? Для кого-то ваши отношения изначально были больной темой.
— Тэ, все закончилось. Давным-давно еще в 2012!
— Тогда почему ничего не рассказала ему? Зачем скрывать?
— Я хочу разобраться во всем и закончить все. Так будет лучше, спокойнее и...
— А он то знает, что ты считаешь, что так будет лучше? 
Декабрь 2009 год. Вечер.
Бутылочка зеленая из под соджу крутится на широком деревянном столе светлых оттенков, от которого пахнет свежей древесиной. И в этот момент все замирают, ожидая своей участи. Мин Чжун, лицо которого уже изрисовано несмываемым маркером шмыгает носом. Прокручивается еще несколько раз, замедляется. Тэ Хи потирает руки, после того как бутылочка останавливается прямиком напротив Хе Ге.
— Наконец-то! За всю игру мне не удавалось тебя помучить!
Все остальные выдыхают с заметным облегчением.
— Брось, в свою очередь я уже подходила к случайному человеку и говорила фразу "Я заметила вас. Инопланетяне наблюдают за вами". Вы итак достаточно меня помучили.
Чжи Су прыснет в кулак.
— А у Мин Чжуна лицо разрисовано так, что я думаю еще пару дней из дома не выйдешь. – Тэ Хи пожмет плечами, отопьет из высокого стакана сока апельсинового. — «Правда» или «действие»?
— Зная тебя, обойдусь «правдой».
Тэ разочарованно передернет плечом, театрально закатывая глаза, будто еле сдерживается от того, чтобы не сказать: «Я так и знала» и «С тобой скучно». Ничего – потерпит.
— Ладно… всегда хотела спросить на самом деле одну вещь… - пауза, видимо для поддержания напряжения_интриги. — Кто был твоей первой любовью? Ответ – Ричард Гир не принимается. Это должен быть реальный человек и не знаменитость.
— А если такого нет?
— У каждого из нас такой есть.
Да, ты не ошибалась тогда, Тэ \должна ли я сказать «как обычно?»\. У каждого из нас есть такой человек, который разбудил в нас что-то робкое, светлое и бесконечно прекрасное впервые.
— Это было давно, я еще училась в школе, так что…
— Не прокатит.
Все смотрят удивленно, потому что вопрос на самом деле легкий, ни к чему не привязывающий, не обязывающий, а ты ломаешься из последних сил, потому что это то самое, о чем сначала долго забывала, потому что это самое о чем не собиралась рассказывать вообще никому и никогда. Просто все нуждаются в таких секретах, которые останутся между тобой и вселенной. Молчание провисает, становится как-то неловко, атмосфера игры становится какой-то напряженной, а ты все пытаешься сохранить веселое выражение лица.
— Слушайте, мне было 16, кому в 16 не казалось, что это «один раз и на всю жизнь?». Особенно учитывая меня.
— Ладно… Корея? Америка?
— Причем тут Америка?
— Я бы не удивилась, влюбись ты в 16 в какого-нибудь высокого светловолосого студента какого-нибудь Колумбийского университета.
— Не переноси свои фантазии на меня. – усмехнешься.
— Значит Корея? Если Америка, то всегда можно спросить у Джуна, как только придет и все ок!
— Только попробуй и вообще – он не в курсе.
— Да ладно? – с некоторым недоверием в голосе протянет подруга, отбрасывая длинные волосы. — Мне казалось вы в курсе даже того на каком боку один любит спать и какой молочный зуб у другого первым выпал.
— Последнее явно перебор – кому это вообще может быть интересно?
Все ждут, а ты не знаешь с чего начать, как перевести все в шутку.
— Ладно… Мне было 16, а он был старше немного. В то время казалось, что он настолько идеальный, что лучше просто уже и не бывает. Я написала письмо, очень долго подбирала правильные слова. Я действительно собиралась признаться и… Когда вспоминаю обо всем теперь – наверное, даже хорошо, что все закончилось так как закончилось.
— Дай угадаю, зная тебя, ты снова надела свои розовые очки, а парень оказался мудаком. Знакомая история твоей жизни.
Улыбнешься, качнув головой отрицательно. Нет, все было немного не так.
— Нет, он был хорошим человеком. Даже слишком. И дело не в том, что я влюбилась или в подростковом максимализме. Это совершенно правдивый факт. Он не отшивал меня и не высмеивал, я вообще сомневаюсь, что он  мог бы так поступить. В тот день… я просто не стала признаваться. А потом я выросла, переросла этот период. И в итоге все не так уж плохо. Сейчас вспоминать об этом даже забавно.
То ли говорила слишком задумчиво, то ли история оказалась не такой, как ожидали – все притихли и как-то приуныли.
— А что у всех с лицами? – усмехнешься, отказываясь давать более подробные комментарии, в итоге таки получая штраф. В этой игре нужна конкретность, которую она попросту не могла обеспечить. Звякнет дверной колокольчик, откроется дверь. — Пришел? – с довольной приветственной улыбкой, подзывая к притихшему столику.
[float=left][/float]Моя первая любовь пахла магнолией, ветки которой пригибались к земле. Я помню, как прижималась горячим затылком к стене из декоративного камня, овитой плющом и рвано выдыхала раскаленный летний воздух грудной клеткой. Моя первая любовь была похожа на игру в прятки и я выиграла – никто об этом не узнал. В руках сжимала бумажку, пахнущую виноградной жвачкой. Я уверена, в письме были незначительные грамматические ошибки. Моя первая любовь была заполнена  людскими голосами и пиццериями, мимо которых шла уже после, когда сбежала прочь. Я помню, что столкнулась с каким-то мужчиной, а потом еще раз с полноватой женщиной, навернулась на какую-то коляску, пожурив себя за крайнюю степень неловкости. Шмыгала носом и зачем-то повторяла строчки из любимой книги наизусть. А потом долго сидела на лавочке, подкармливая голубей тостовым хлебом, болтая ногами в воздухе и не понимая, почему в груди такой протест и почему так глупо-грустно.
В дневнике, который единственный из многочисленных ты не перечитываешь, все еще лежит письмо с запахом винограда и цветок магнолии между страниц – такой тонкий и сухой. Символ бескорыстной женской любви, как выяснилось позже. Прошло много лет.
Все это, прошло.
Первая любовь ведь всегда.
Проходит.
И первая любовь зачастую грустная вещь.
…Так?

Она просто уверена в том, что эта музыка, играющая приглушенно в динамиках гипермаркета, заест в голове еще на пару дней — уж больно навязчивая. Колеса продуктовый тележки скрипят по гладкому полу, тележка наполнятся постепенно, глазами бегаешь по списку продуктов, который кажется бесконечным, параллельно пытаясь уследить за Саран. Последняя застыла около отдела с хлопьями в больших ярких пачках.
— Милая, ты все равно их не ешь, даже если бы я их тебе купила. - проведешь рукой по волосам черным, аккуратно причесанным, а не как обычно с забавно растрепанной челкой, вечно похожая на птенца-растрепыша. — Так что пойдем, давай, у нас еще много всего по списку.
А Саран игнорирует слова матери, тянется руками к ближайшей к ней, стоящей на одной из самых нижних полок, коробке с йогуртовыми хлопьями и рисунком единорога на пачке, а когда ухватывается наконец за край пачки с неожиданным упорством и силой. Прежде чем Ге успевает среагировать, бросая поспешно в корзину растворимый кофе, хлопья с глухим стуком падают на пол рядом валятся еще несколько пачек, Саран хмурит брови, разглядывая последствия самоуправства   трехлетней дочери. Качаешь головой — Саран качает головой в ответ и грозит сама себе пальцем.
— И что мы собираемся с этим делать? - Ге присаживается на корточки, возвращает хлопья на место, а внимание виновницы всего этого переключается на другого ребенка с резиновым шариком в руках. Вздыхаешь и выпрямляешься вовремя ухватывая Саран за капюшон курточки. Слышится сопение недовольное, но уступать в этой битве не собирается. — Мартышка, в следующий раз ты останешься дома и мама тебя с собой не возьмет. Не приставай к мальчику и не отходи от меня, если ты хочешь чтобы я купила вишневых йогуртов. Где ты успела испачкаться? – разглядываешь темное пятно на светло-желтой детской куртке, обещая себе, что в следующий раз не станешь покупать слишком много светлых вещей, как бы не любила.   
Сегодня воскресенье – в магазинах всегда много народу, потому что это буквально единственное время на неделе, когда есть возможность выбраться на «свет божий», спасаясь от работы.
В «Homeplus+» к тому же всегда какие-то распродажи, можно удачно попасть под акцию «2+1», а если приехать вечером, то здесь просто гигантские скидки на охлажденную продукцию вроде рыбы, суши, готовых полуфабрикатов и прочего.  Одна навязчивая мелодия сменяется другой. Саран дергает за край расстегнутого пуховика нетерпеливо – для нее стоять на одном месте больше пяти минут просто немыслимо. Оглядываешься по сторонам, останавливая тележку, дожидаясь пока Джун вернется с приправами \в последнее время я просто подсела на чеснок и анчоусы еще сушеные – сущий кошмар\. Рассеянно скользишь взглядом по лицам других покупателей, по корзине, отмечая, что еще осталось купить, а что в корзину уже закинуто.
Высокий мужчина в длинном пальто сером в противоположном конце ряда. Аккуратно зачесанные назад волосы, взгляд усталый слегка, задумчиво-внимательный \но с такого расстояния я могла разглядеть неправильно\ и корзина почти пустая с парой бутылок вина. Вроде бы белого. Отвернешься на какое-то время безразлично, не придавая значения, а потом что-то щелкнет в голове и ты обернешься резко, практически болезненно \даже в шее что-то заклинит\, но на месте «мужчины в сером» уже никого. Брови нахмурятся невольно, губы дрогнут в полуулыбке с нотами странной печали. Прошло почти пять лет. Осень вроде бы прошла, вроде бы прошло время ностальгии по денькам растворившейся в тумане времен молодости. Наверное, просто устала, просто в последнее время эмоции з а х л е с т ы в а ю т. Ты стала очень чувствительной, не заметила? Кризис среднего возраста подступает раньше назначенного или еще что-то? Какая глупость, Ге, ужасная глупость. И все же вглядываешься в пустое пространство перед собой еще раз. И все же. Ужасно напомнил. Одного человека.
Бред.
Вздрогнешь, в какой-то момент успев отключиться от реальности в виде длинного списка покупок и метеора-Саран.
— Нашел? – улыбаешься рассеянно, но довольно. — Значит вычеркиваем и идем дальше. Саран… Саран, поставь банку на место! Думаю нам стоит поторопиться пока магазин еще цел. – усмехаешься, забирая банку с томатной пастой из загребущих рук. — Я обещала купить ей йогуртов и нам нужны яйца. И молоко.
Проходишь мимо отдела алкоголя. Ты всегда любила красное полусладкое вино, которое вяжет слегка язык, а он предпочитал белое, аккуратно подцепляя устрицы вилкой. Ты любила песни под гитару, в такт которым можно было бы качать головой, подпевать всем известные слова себе под нос, сидя у костра. Сзади раскидывались бы озера, отражающие лунный свет, искажая его слегка. Трейлер, мягкие походные кресла. Он любил симфонические оркестры, тишину пустых музейных залов, анатомический театр, который, если честно пугал немного. Из всех тех людей, которым были по сути абсолютно чужды не то что твои мысли, но и банальные интересы и желания – он был немногим, кто терпеливо слушал. Вся разница в том, как ты поняла потом – не потому что ему действительно нравились твои увлечения, твоя страсть, нет – он их не разделял. Все потому что собеседника предполагается слушать. Он говорил, что ему просто нравится слушать твой голос – какая разница, что ты говоришь.  Это были слова, это были всего лишь слова.
Она любила астры, красные розы, но он всегда дарил ей ромашки. «Они тебе подходят».
Рассеянно смотришь на этикетки, качаешь головой, пряча холодные ладони рук в карманы.
— Я поняла, чего хочу! – отмахиваясь от так некстати вставших перед глазами образов, беспечно-довольно, как обычно. — Весь день чего-то ужасно хотелось, но не могла понять чего. Хочу ананас!
Саран старательно повторяет новое слово несколько раз, а когда слышит слово «виноград» быстро-быстро кивает, так что поход в отдел с фруктами становится уже чем-то вроде осознанной необходимости. Желания на самом деле в последнее время скачут от одного к другому, а еще давление стало чуть выше обычного. В прошлый понедельник она на полном серьезе захотела облепить всю комнату обоями с одуванчиками, благо на следующий день от текстуры так понравившихся в магазине обоев затошнило. В сети все говорили о кризисе среднего возраста и жажде перемен. Рановато как-то. Ей в ноябре исполнилось 31.
Пока Саран тянет руки к прозрачному пакету с ее любимым зеленым крупным виноградом, потому что «хочу на весы», предполагая, что хочет взвесить сама, хотя даже до весов не дотянется, Ге выбирает ананас, который ей совершенно неожиданно понадобился.
Кто-то пройдет мимо, а ты слишком увлечена выбором желанного фрукта, чтобы заметить. Заметить фантома своей памяти, который на самом деле вполне осязаем. Лишь краем глаза заметишь серый рукав, вздрогнув, задев какую-то железку пальцем, поморщившись, заметив как кровь течет по указательному. Отвлеклась. Чужая тележка столкнется с чьей-то, силуэт исчезнет в толпе других покупателей фруктового.
Встряхнешь рукой, поймаешь взгляд обеспокоенный в свою сторону.
— Да все нормально, ты же знаешь, какая я неуклюжая! Всего лишь царапина – от этого не умирают. – серое пальто мелькнет где-то далеко, а у тебя палец в крови и голова гудит.
Хватило каких-то нескольких секунд, чтобы через чур забыться, расчувствоваться. Нервы и пальцы нужно беречь. 
Разбирая продукты в шуршащих пакетах, ставишь их на полки, шипишь, задевая порезанным пальцем какую-то крышку. 

//Я думаю, если бы не особенные обстоятельства, о которых я в тот воскресный вечер имела крайне смутное представление, я бы не стала принимать все так близко к сердцу. Это была всего лишь случайная встреча людей, которые стали друг другу чужими практически, но которых связывали общие воспоминания, некоторые из которых были не такими уж плохими, но, к сожалению, перечеркнутыми. В голову не закралась мысль о том, что я веду себя через странно, а дальше только хуже – я сама не заметила, как переборщила со своей меланхолией и рассуждениями о прошлом, к которому не должна была обращаться. Я не хотела, чтобы все вышло так, как вышло. Правда. Секреты никогда не делали нам хорошую услугу.// 

— Встреча выпускников в пятницу, ты пойдешь?
— Не знаю, они прислали мне приглашение одной из последних.
— Организатор Чжон Соль, на втором курсе ты увела её парня, а теперь возмущаешься.
— Он же не теленок, чтобы его можно было «увести». Не помню такого. Даже имени.
— Почему я не удивлена?
Подруга отмахнется, отвечая на какой-то очередной очень важный звонок. Совсем недавно Тэ Хи вернулась из Венеции, привезла пару сувениров, а еще новостей с конференции редкостей. У Тэ Хи планы на поиске пары-тройки артефактов, уже нашла нужных людей. У Тэ жизнь вечно в движении, вечно кипит, а Ге надо забрать вещи из химчистки. А у Ге на столе куча непроверенных работ, с которыми нужно разобраться до завтрашнего дня, а значит возьмешь работу на дом. Отказаться от работы – роскошь, да и хочется ли? Какую работу ты вообще хочешь? Боже.
Сегодня на семинаре, впервые за все время работы сорвалась на студентов за… кажется это был неправильный ответ на вопрос или что-то вроде, а может быть все дело было в том, что у кого-то из студентов был отвратительный запах духов и он раздражал. Потом конечно ситуация замялась, но подобные перепады настроения изрядно достают. Голова кружится иногда.
Какая-то часть тебя волнуется, что это рецидив старых заболеваний, что снова придется проходить курс терапии, снова уколы профилактические и снова в аптеку с рецептом ходить. Ничего не проходит просто так. Ты обычно себя так не ведешь, для тебя это слишком «не в стиле», поэтому и удивляет окружающих. И иногда становится неожиданно тоскливо, иногда при взгляде на старые дневники или строчки из любимых книг \желательно какие-нибудь очень трогательные\ ловит себя на мысли, что вот-вот и расплачется. И вроде бы ничего необычного в последнем, но уж слишком часто. И уж слишком на пустом месте.
Улицы погружаются в серовато-голубоватую прохладу, деревья успели облететь окончательно, по утрам лужи теперь застывают, а изо рта вырываются клубки беловатого пара, растворяясь в стылом декабрьском воздухе. Где поднимает капюшон, прячась от очередного порыва ледяного ветра \снега нет, а ветер ужасный\, мелкий дождь моросящий накрапывает и кажется, что это не вода, а настоящий лед с небес валится, царапает щеки. Волосы выбиваются из под белого берета, вязаного крупной вязью. Забыла перчатки дома, так неосмотрительно, так беспечно. Твоя рассеянность в последнее время начинает раздражать. И в карманы не спрячешь – в руках распечатки работ, которые нужно будет проверить до пятницы, до этой самой встречи выпускников.
Скользишь взглядом по тяжелому хмурому зимнему уже небу.
«Ты знаешь, кого я видела в Венеции?» - как бы между делом, но неожиданно серьезный взгляд Тэ настораживает.
«Почти не изменился. Разговаривал там с каким-то профессором немецким. Как увидела его еле сдержалась от того, чтобы в лицо не плюнуть – слишком довольным выглядел».
«Это было бы через чур».
«Этого было бы мало».
Ге не должен волновать тот факт, с кем подруга встретилась в Венеции – они даже не разговаривали. У него давно своя жизнь, которая никак с ее жизнью не пересекается – и это к лучшему, она и не хочет возвращать ничего из прошлого. Дороги давным-давно имели свойство разойтись. Не осталось ни обид, ни сожалений. В каком-то смысле благодаря тому, что расстались все встало на свои места и до нее дошел окончательно тот простой факт, что она все это долгое время стремилась не к тому. 
Нет, ты совершенно не бережешь свои руки.
У тебя слишком добрая душа. Иногда действительно стоит разозлиться, а не искать оправданий дурным поступкам окружающих. Тогда проще будет сказать: «Нет» или же «Меня это не интересует». Слишком просто износить сердце.
Нет, ты совершенно не берешь свою душу.
И не сразу слышишь сигнал автомобиля, но все же оборачиваешься, расплываешься в улыбке \я всегда улыбаюсь, что бы ни было, как бы себя не чувствовала, когда вижу тебя. Обычно этого достаточно, чтобы вообще обо всем забыть. Просто я люблю тебя. Что бы там ни было\
Иногда она спорит \обычно по утрам\, когда пора на работу, что «я могу доехать сама не переживай».
Ты научил меня одной вещи.
Обычно в отношениях всё, что ты можешь сделать сама, делает за тебя другой человек.
Прости, я успела забыть, что «не переживать» не всегда выходит и иногда это мое «не переживай» переходит рамки.
— Ты без шапки? Холодно же.
А у тебя ледяные руки, мысли птицами в голове странные разлетаются. Отбирает у тебя все эти папки бесконечные.
Если бы ты только знал, как мне нравится просто держать тебя за руку. Мне казалось, ты знаешь.
И веришь, когда я об этом рассказываю.
…Нет?
За ужином Саран слишком громко стучит ложкой по столу, мягко заметишь, что «так нельзя делать, мартышка», говоришь о студентах, о погоде. Вспоминаешь о Тэ.
Упускаешь упоминание о Тэ Хуне.
Ты ведь забыла.
Успела забыть.   
— Тэ вернулась из Венеции. Ты бы видел фотографии – это просто сказка! Рассказала, что было на конференции. Столько археологов и охотников за редкостями…Там даже был Дерек Нортон – в свое время я хранила его фотографии под стеклом и вырезала газетные статьи о нем. Никто не находил столько гробниц и сокровищниц, как он. Ну, я часто говорила о нем, ты знаешь, что я рассказываю… Я все думала, когда ездила в экспедиции: «Стану как он».
Но в экспедиции ты больше не ездишь. По разным причинам. И обычно ты даже как-то не скучала, ты ведь счастлива. Но зима вносит свои корректировки в настроение, а сознание слишком рассеянно. Где-то застыла атмосфера меланхолии, такая привязчивая не отвяжешься. Прямо как мелодия из супермаркета.
— Я думаю сходить к врачу как-нибудь. Сдать кровь, может назначат какие-нибудь витамины или что-то вроде. Может зима так влияет или перепады давления. – вытрешь салфеткой перепачканный рот Саран. — Ничего серьезного, не смотри на меня так. Скорее как профилактика. Для нашего спокойствия.
Отопьешь молоко из кружки, поморщишься невольно и очень забавно.
— Мне кажется или оно кислое?
На самом деле с молоком все нормально, просто что-то с твоими вкусовыми рецепторами случилось. 

[정예경(Erica YK Jung) – Memories of you (Guitar Solo Ver.)]
Спрячешь карандаши цветные, которыми успели на пару раскрасить несколько страниц раскраски с диснеевскими мультиками, обратно в пачку, когда уложишь Саран спать, прочитав очередную главу из книжки с крупными яркими картинками. Саран любит книги, какой бы непоседливой не была – все равно всегда внимательно слушала с неподдельным детским интересом.
А когда убирала карандаши случайно нашла альбомчик маленький, старый, где даже фотографии оказались не рассортированными, а просто в пачку оказались сложены. Ты даже не помнила, что такой у тебя был. Многие вещи стираются из памяти \и может быть оно и к лучшему?\ 
[float=right][/float] Фотографии, спрятанные в альбомах, станут для тебя не больше, чем память. Помнить — не значит впадать в отчаяние при любом напоминании. Письма, написанные чьей-то старательной рукой, так и останутся всего лишь письмами, отголоском прошлого, словами, брошенными вслед. Да и сам человек будет значить не больше, чем просто имя. Отпускать — не стыдно. Отпускать — значит позволять себе жить дальше.
И все это время ты этому свято следовала, но что-то пошло не так.
— Кстати, а ты знал историю насчет этой фразы про «вылетит птичка?» Все дело в детях. Раньше фотографы для того, чтобы все дети на групповой фотографии смотрели в объектив, говорили: «Посмотрите сюда! Сейчас вылетит птичка!». И птичка действительно была — правда, не живая, конечно, а латунная. Камеры же были старые, нужно было, чтобы люди неподвижно сидели несколько секунд. А теперь посмотри на нашу Саран и подумай как было сложно заставить сидеть детей спокойно. Поэтому, чтобы привлечь внимание детей, ассистент фотографа в нужный момент поднимал блестящую «птичку», которая к тому уже умела издавать трели. Да, это была минутка бесполезных фактов от меня. Не благодари даже. – улыбнешься, положишь голову на плечо, продолжая разглядывать старые фото в альбоме.
И лишь запоздало поймешь, от кого услышала этот факт. Он любил фотографировать, коллекционировал старинную фототехнику, у него даже была небольшая темная комната для проявки фотографий и он даже с приходов цифровых камер любил пользоваться старыми. Знал многое из теории фото, а она как обычно все впитывала, а она как обычно пыталась разделять интересы.
А она тоже любит фотографировать. С каких пор?...
— Джун, тебе никогда не хотелось… вернуться в прошлое? Я не говорю о том, что хотелось бы изменить – я всегда говорила, что ничего не хочу менять. Но тебе никогда не хотелось повторить то, что было? Студенческие годы, школу. Вечеринки на пляже, а еще те вылазки на крышу. Что-то вроде пережить прошлое заново? – губы дрогнут, изогнутся в улыбке, в которой где-то на периферии проскочит печаль. Этакая светлая грусть.

В последнее время мне  хотелось чего-то невозможного, постоянного и при этом спонтанного: вроде того, чтобы в любой момент можно было сказать: «Уедем прям завтра, а?» и сорваться, уехать хоть на край света. Мне все еще хотелось по-прежнему носить летние платья и смеяться до слёз, покупать билеты за три дня до отправления, обниматься посреди улицы и втайне фотографировать незнакомых людей, мчаться вниз с тринадцатого этажа, мимолётом касаясь перил, и слышать позади себя смех: «улетишь!», пачкаться шоколадом, срывать под окнами цветы, шутить на кухне с родителями, не помнить, откуда синяки на коленках, делиться маленькими секретами с преподавателями и слушать истории из их жизни с открытым ртом, разглядывать людей на эскалаторе в метро и смущённо отворачиваться, строить планы на лето и выполнять все пункты из нашего общего списка в том самом кожаном блокноте, который бережно храню в ящике комода вместе со всеми дневниками,  смотреть как ты готовишь ужин посреди ночи, носить твою рубашку и смеяться над длинными рукавами, танцевать, пробовать что-то впервые.
Мне все еще хотелось делать то, что делала когда-то, кажется уже давно. Мне все еще хотелось оставаться беспечной 20-ти летней девушкой в белом платье и старой джинсовке. Но каждый раз возвращаясь я понимала, что отхожу все дальше и неотвратимей понимаешь – как раньше уже не выйдет.  Что это? Желание вернуть свои 20 обратно, спонтанное и неконтролируемое?  Всплеск гормонов в связи с перестройкой организма или просто осенне-зимняя депрессия. Мы выросли, мы стали родителями. Вести себя так – эгоистично. Но от этого нелегче и да, я драматизирую. Излишне я сама не знаю почему.

— Не бери в голову. Отправлюсь-ка я делать свое домашнее задание теперь, как профессор университета. Задание как мамочка я уже выполнила. – улыбнешься, потягиваясь с наслаждением и кивая на груду бумаг, принесенных с работы, которую он скоро совсем возненавидит, но вытерпит. В этом в каком-то смысле и заключается любовь. 
Поцелуешь легко в щеку, касаясь лбом лба. В такие минуты все странные переживания, от которых веет каким-то осенним холодом, отходят и растворяется. И в такие моменты снова становится так тепло, что хочется просто остановить время и замереть вот так, дышать в плечо. Появляется спонтанно взять и рассказать обо всех своих переживаниях, даже самых глупых, превращаясь в маленького ребенка, который отчаянно нуждается в не то чтобы жалости, но понимании. Почему ты вечно преуменьшаешь свои проблемы? Почему так не любишь рассказывать о себе, но выслушиваешь проблемы других?
Знаешь, в чем твоя проблема, Сон Хе Гё?
У тебя всегда «все хорошо».
Даже, когда это совсем не так

— Наверное, меня нужно будет забрать, после этой встречи я думаю Тэ будет не в состоянии меня подбросить и сама будет вызывать водителя. Я пришлю адрес. Я хорошо выгляжу? По взгляду буду судить, что очень даже.
И неожиданно добавишь улыбаясь:
— Я люблю тебя.

Народу пришло неожиданно много, некоторых ты даже на лица вспомнишь не может. Пригласили декана\профессора Чхве, который впрочем, ушел раньше – возраст уже не тот, как он выразился. У каждого тысяча и одна история из жизни, а еще больше историй из прошлого, о студенческих походах, кружках, разумеется экспедициях. Добрая половина и вовсе не стала работать по специальности, как выяснилось.
Чжи Су и вовсе стала сценаристом на телевидении, вполне успешным, между прочим. Тэ окружена привычным мужским вниманием, игнорируя язвительные комментарии   от бывших сокурсниц. Ничего необычного.
Когда понимаешь, что тяжело в груди становится извиняешься, желая подышать свежим воздухом. Быть может полегчает.
Действительно ли там было душно, или же действительно заболеваешь – кто знает, но снаружи, как только ветер касается волос – становится ощутимее легче. Куртка свисает с плеч \ты бы наверное пожурил за то, что нельзя так выскакивать на улицу\. Изнутри слышатся веселые голоса, чье-то пение давно забытой студенческой песни, смех, шутки. Внутри – атмосфера ностальгии по прошедшим временам. Для тебя – через чур актуально. Придерживаешь куртку руками на плечах, чтобы не спадала, разглядывая ресторанчики напротив и случайных прохожих \старые привычки все еще сохраняются, так?\. Покачнешься неловко, неудачно споткнувшись на ровном месте, кто-то подхватит под локоть, а ты поспешно проговоришь слова благодарности, сбрасывая волосы со лба и разворачиваясь.
Он и правда почти не изменился, только в глазах появился какой-то незнакомый блеск отрешенности и усталости, будто бы стал старше вовсе не на пять лет, а больше. И очки больше не носит, а раньше у него были эти очки с тонкими стеклами и оправой, которую практически и незаметно было.
Стоило бы что-то сказать, но ты молчишь.
Мужчина в сером.
Это все таки был ты.
Тэ Хун.

— Может мне снять эти очки?
— Мне нравится и так.
— Тебе все нравится.
— В этом весь смысл.

— Давно не виделись… - неловко, как-то нерешительно, улыбаясь уголками губ, будто не зная, какой реакции на его появление в ее жизни \стоит ли надеяться, что единичное\ ожидать, поспешно отпуская локоть. 
— Что ты здесь делаешь? – вырывается невольное, сухо-болезненное, руки мнут рукава, впиваются в гладкую ткань куртки. Ты любишь устраивать сюрпризы, но сама никогда к ним не привыкнешь. Это все… слишком не вовремя.
— У нас здесь тоже встреча с однокурсниками и старыми друзьями. Хотели отметить мое возвращение из Германии и новое назначение, решили вот подбодрить… - запуская руку в волосы, аккуратно причесанные \раньше у тебя была челка, которую ты никогда не зачесывал назад, походил с такой прической на молодого ученого-физика, а еще ты не пользовался гелями для волос, как сейчас\, усмехается и кивает сам себе головой, а взгляд останавливается на ее лице. — Прошло пять лет, а ты не изменилась…
— Прошло чуть меньше, и я пойду. Хорошо отметить.
Кажется, ты даже мимолетно улыбнулась, смогла выдавить из себя улыбку, проскальзывая внутрь, мимо него, не замечая этой болезненности на лице, не замечая, как дернулся как будто ударили.
Бухнешься на свое место, поймаешь вопросительный взгляд Чжи Су.
— Ты бледная, как приведение. Все нормально? – Тэ оборвет разговор о музее на середине, вглядываясь в лицо видимо действительно побледневшее.
У тебя нет никаких причин избегать его, нет никаких причин больше, чтобы чувствовать обиды, потому что ты счастлива, ты была счастлива все это время. Сердце глухо стучит в груди, как-то неровно. — Призрака увидела? Ге?
— А?...Нет, просто замерзла.
Да, почти что призрака, Тэ. Лучше бы это был призрак.
Сядешь в машину, пристегнешь и на взгляд вопросительный, и на взгляд бесконечно родной скажешь, что: «Все отлично прошло». 
И вот это твое: «Все хорошо», вместо полной истории событий стало точкой определенного невозврата.
Я понимаю, что когда спрашивают «что с тобой?», нужно говорить правду, словно ты на приеме у врача, я не понимаю, почему так захотела тогда сохранить все в секрете. Я не заметила, как секреты снова появились. А  так как у нас их никогда не было секретов, так легко и просто заметить, когда один что-то недоговаривает. Когда один решил что-то скрыть. Я не думала, что это надолго и что это важно. Мне стоило сказать, о чем я переживаю, но в тот короткий промежуток времени, я переживала даже о том, что пятно от малинового джема не отстирывается от дивана в гостиной. Я подумала, что это не важно. А это, как оказалось было самым важным, что стоило бы рассказывать.
Прости. Последнее, что хотелось – причинять боль своими призраками прошлого, которые волновали меня только потому, что напоминали о времени, когда еще была студенткой и море было по колено. Никаких других причин не было и быть не могло.   
Изначально вся суть была в том, что я любила тебя. С самого начала.
Как выяснилось  с самого-самого начала.

Прикроешь глаза, уже засыпая, обхватишь крепко-крепко и улыбнешься, просто очевидно желая. Все забыть.
Потому что обнимая тебя. У меня это выходит. Неизменно.
Просто мне надо успокоиться. И понять, что это ничего не значит и не изменит.
Просто я очень хочу обнять тебя. Мне кажется, со мной что-то не так.
Просто...
Просто.

Твой номер не изменился, это так странно.
Прости, что интересуюсь, хотя не имею на это никаких прав.
Мы можем встретиться? В университете, ничего такого и если пошлешь меня - думаю, что заслужил, но, мне нужно с кем-то поговорить.
С кем-то, кому не все равно.
Чон Тэ Хун.

Mat Kearney – Ships In the Night
Прости меня, Моя Любовь
За мои слова, за мое молчанье, за мои глаза, полные печали,
За рассвет без сна, что мы не встречали
Взглядом по экрану, хмуря брови, обжигая кофе губы и не замечая этого, на автомате вытирая салфеткой забавные «усики» над верхней губой от сливок. Складка расправляется мгновенно между бровями и как-то воровато поспешно, как-то слишком уж стараясь сказать, что все отлично прямо с самого утра, не признаваясь, не собираясь признаваться. Вот только не ему, а себе. Подсознание с удовольствием отвечало на вопрос: «Все в порядке?» одним простым и коротким, понятным на всех языках: «Нет». Только потом ответишь и поймешь, что проблемы надуманы, что снова в очередной раз именно ты причиняешь боль, а от этого станет невыносимо, только от осознания этого.

Почему с самого начала я приносила ему проблемы? С того момента как потерялась, когда училась кататься на самокате и велосипеде, а он разбивал колени в кровь, потому что подхватывать и меня и велосипед, который совсем не пушинка. Когда встречалась с парнями, которых по сути никогда не любила, но упорно закрывала глаза, на то, что ему было больно.  Я и сейчас закрываю на это глаза, но видит бог – я не хотела. Так жалко звучит мое «не хотела». Ужасно жалко. Жалко, что в итоге это будет последним оправданием, которое вырвется отчаянно. Просто стоило сказать все сразу. Почему я не умею не создавать искусственных проблем, почему в итоге я становлюсь тем, кто причиняет боль? Прости меня. Я не хотела. Все еще жалко. Я совсем не этого хотела. Я просто хотела не усложнять жизнь тебе, потому что я люблю тебя, всегда любила. Всегда любила только тебя, но вместе с этим именно я была тем. Кто всегда делает больно. По тем или иным причинам.
И поэтому мне снова захочется сказать эту фразу.
Я плохой человек, Джун.

Задумчиво провожаешь знакомые пейзажи взглядом, задумчиво будешь перебирать носовой платок в голубую клетку, выуженный из сумочки и как-то некстати замечая, что опять  сломала ноготь. Вообще странное дело, что волосы, что ногти в последнее время ломкие до ужаса, как будто чего-то не хватает. Тебе вечно чего-то не хватает. Вздрогнешь от этого «дело во мне», а внутри все запротестует, безумный протест из глубин сознания поднимется, все другие чувства, волнения, переживания, сомнения, даже меланхолия отойдут на второй план, потому что это совсем не так. Это не может быть так ни в каком случае.
— Конечно нет, даже не думай об этом! – искренне, почти некотролируемо вырывается из груди этот протест, почти что отчаянно. —  Даже если бы и было что-то серьезное, дело в любом случае было бы не в тебе. Я же говорила – мне ужасно повезло. Потому что ты идеален, Джун. Просто поверь мне.
Ты идеален – а я уже, увы, нет.  
Просто поверь мне, я всегда хотела как лучше.

— Но все правда прошло отлично, - пожмешь плечами и выключишь телефон как можно незаметнее, пусть, давай серьезно, не имеешь привычки за едой пялиться в экран. И от этого все еще глупее выглядит. Искреннее \максимально старалась\ удивление на лице. — Просто там было душно жутко, может поэтому мой голос так звучал, ты же знаешь, что я не могу долго находиться в духоте. Мы разговаривали о старом, профессор Чхве передавал тебе привет, как обычно, Тэ Хи как и раньше королева бала, мне кажется наши однокурсники до сих пор хотели бы за ней приударить. Все в основном спрашивают друг у друга разное, вроде: «А как карьера?», «А сколько детей?». Типичная встреча выпускников. Все что-то спрашивают и все что-то вспоминают. У всех много воспоминаний. Всем хочется вспоминать о том, что ушло. Именно потому что оно ушло и это все, что остается старым ностальгирующим археологам. – проговорит все быстро, как бы невзначай, выгибая бровь, отбрасывая волосы за спину и улыбнешься открыто.
Ты получила СМС ранним утром, когда проснулась от того, что безумно хотелось пить и в горле пересохло. Просто хотела посмотреть на часы, а в итоге все последующее время прежде чем «проснуться» пролежала с открытыми глазами, перебирая лихорадочно в голове вопросы, рвущиеся темными птицами прочь, беспорядочными. Сначала: «Откуда у него мой номер», а потом, запоздало понимая, что он прав и она не удосужилась даже его сменить. Слишком привязана к старым вещам. Слишком часто в последнее время ты думаешь не о том, что будет и что есть, а что б ы л о. Вся соль в том, что это так на тебя не похоже. Вся соль в том, что ты начинаешь заигрываться.
Руки в резиновых перчатках машинально протирают одну тарелку за другой, пальцы скрипят по белой гладкой поверхности, едва не роняют и не разбивают тарелку очередную, когда она скользкая вся неудачно выскальзывает – подхватывает в последний момент. — Да нет, нет, кто не уставал от работы, к тому же университет для меня единственная возможность Возвращаться. промывать кому-то мозги своей историей и археологией. И изредка выбираться на раскопки.
Она устала, но не может понять от чего именно. От скачущего настроения, от будней, которые смешались как-то беспорядочно и путанно – она не отличает один день от другого иногда. Она не знает от чего устала. Может быть от себя. Но только немного. А может от этой вечной рефлексии, которая не отступает, похожая на декабрьский холод за окном. Или от мыслей, «что это может быть что-то серьезное», от которых лучше не становится. Как-то некстати иногда вспоминается старательно закапываемый в недра памяти август 2013-ого. Стоит привыкнуть к тому, что ее любимое словосочетание: «Все хорошо», даже когда все не очень хорошо. От этого «все хорошо» сводит челюсть иногда, эти вечные «прекрасно», «да ладно все пройдет», «ничего страшного» и прочее. Ты говорила точно также в 16, ты говорила так в том кафе на перекрестке, утверждая с гордым видом: «Все нормально, я ничего не теряю». Неужели «все нормально» единственное, чем ты можешь поделиться? Обычно откровенность за откровенность, а ты всегда играешь в одни ворота.
— Да я домою, что такое… - протестуя слабо, улыбаясь уголками губ, чувствуя, как по рукам холодным \и совсем не от воды\ тепло пробегает. Все что знает точно, все что знала всегда – тепло только с ним. В независимости от чего бы то ни было. Нос чешется от пены с запахом зеленого яблока, усмехается, забавно фыркая и забываясь на секунду, на одну единственную секунду всплывая на поверхность, спасаясь от своих призраков, спрятавшихся за спиной. — Не боишься, что отомщу? – стряхнет воду с пальцев в лицо, почувствует теплое прикосновение ко лбу. Всегда теплый. А у меня руки такие холодные безбожно. А на улице зима. Там не весна, Джун. Там зима. — Эй, я же здесь. И планирую быть здесь еще… - мимолетный взгляд на часы наручные, — …еще как минимум два часа. Я никуда не ухожу.
Разве что чуточку. В себя. В прошлое. Отказываюсь это признавать.

Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.
Холодно, но стакан с кофе высокой согревает пальцы руки, другая – в кармане. Лавочки припорошенные редким и мелким снегом, который обычно сдувается ветром зимним, а эти лавочки спрятаны от таких случайных порывов неожиданных. Ее любимое место в университете еще с тех пор, как перешагнула порог кампуса в виде первокурсницы с непомерными амбициями и мечтами. Слишком много вещей, которые совершенно не изменились для тебя, может быть ты слишком скучная, может быть ты слишком отчаянно цепляешься за прошлое, а руки соскальзывают. Почему ты так плохо удерживаешь настоящее? П о ч е м у.
Подбородок уткнется в кашемировый мягкий шарф, перекинешь ногу на ногу, оглядывая зимние деревья, вдыхая морозный хрустящий воздух в легкие, снова возвращаясь к книге, которую посоветовали студенты. Ты очень любишь читать, книги в какой-то мере спасают и уносят. Почему так хочется бежать от реальности в последнее время? И почему в реальности появляются люди, которых совсем не ждешь?
— Ты все еще обедаешь здесь, хотя есть столовая.
Вздрогнешь, наушник выпадет из уха, а ветер таки успеет перевернуть книжную страницу за нее, а потом и вовсе захлопнет книгу.
Все то же серое длинное пальто, волосы все также зачесаны назад, только шарф как-то нелепо и как-то поспешно. Как-то неумело, по-мужски. И это немного странно, у него же есть жена. Улыбка хочет появится на губах, потому что вспоминаешь насколько было приятно учиться завязывать галстуки, накидывать на его шею шарф, завязывать аккуратно и чтобы не простудился ни за что. Они же семья.
— Я скучная, мы уже выяснили. Если вы… ты по поводу СМС, то…
— Нет-нет, я понимаю насколько это глупо.
Глупо было бы играть в незнакомцев, после всего. Глупо было бы изображать радость после всего. Глупо вообще продолжать эти разговоры. Сэндвич с курицей скоро станет совсем ледяным, а ты съела только половину. Любимое кофе с молоком теперь совсем не любимое, потому что все молоко кажется кислым на порядок. Сморщишься от горького вкуса американо.
— Просто в столовой не было мест, все пытаются расспросить про Германию, про диссертацию… В общем, я сбежал и не пообедал.
Она кивнет чисто по инерции, поерзает на деревянной лавочке. В принципе – все равно по каким причинам он так удачно оказался с ней в одном месте и о судьбе тут речи нет. Из вежливости выслушает, а что говорить в ответ – не знает и поэтому молчание провисает даже тогда, когда он садится напротив, молчит просматривая ленту новостей \всегда смотрел ее еще студентом – некоторые вещи не меняются\ и слегка хмуря брови. И в воздухе тяжелым грузом провисает невысказанное: «В чем дело?».
Ничего говорить и не хочется.
— Слышал, тебя все любят на факультете. Трудно завоевать доверие студентов в наше время.
— Доверие трудно завоевать и легко потерять. – вырвется в ответ короткое, холодное, почти что ледяное и колющее. И ведь сейчас имеешь ввиду не себя – его, напоминая о том, что продолжать разговор нет смысла, а в обидах тоже смысла нет. Мы чужие люди. И только подсознание шепнет, что эта холодная фраза относится и к тебе тоже. К тебе, Ге. — Я стараюсь.
Он смахнет случайные снежинки рукой в кожаной перчатке со стола, уберет телефон в карман. Она не уходит лишь из какого-то странного принципа, держит нейтралитет, считая, что уходить глупо и в конце концов беспричинно. Он – всего лишь один из преподавателей университета и один из многих, ничего такого. Ничего такого, что могло бы заставить чувствовать неловкость. Проблема в том, что некоторые вещи не забываются.
— Слышал…у тебя дочка.
Дрогнут ресницы, взгляд поднимет.
— Профессор Чон. Скажите мне – к чему все это? Нет, не так. Тэ Хун, скажи мне – тебе действительно интересно как я лажу со студентами, сколько у меня детей и чем я занимаюсь?
Губы напротив изогнутся  в болезненной усмешке, почти оскале. Запрокинет голову к пасмурному небу, а потом выдохнет тяжело, напряженно, будто грудь придавили чем-то.
— Думаю, что интересно. Или мне просто стыдно. Потому что я идиот.
А потом снова замолчит, снимет кожаную перчатку и проведет по волосам, взлохматит. А ты будто примерзла к этой лавке, всматриваясь в знакомые и вроде бы чужие черты лица. Он изменился и налет безнадежности заметен так явно, что ты против воли хочешь узнать зачем-то «что не так». Ты не умеешь быть равнодушной, совершенно не умеешь.
«Ты знаешь, Ге. Ты была права, когда говорила, что я буду жалеть. Я жалею, обо всем жалею. Говоришь, что если есть семья – разговаривай с семьей, а если нет. Вокруг чужие люди. Я хотел выбиться выше, хотел сделать карьеру, стать человеком, чего не смог мой отец. А в итоге. Я должен подчиняться свекру. По сути стал еще большим никем. Я жалкий, Ге. Я жалкий идиот. Ты была права».
«Я не называла тебя идиотом».
«Я пришел к такому выводу сам путем проб и ошибок. Как настоящий ученый».
«Ты стал доктором биологических в 35. Я стала мамой в 28 кажется. И каждый из нас добился того, чего хотел? Я не права?»
«Наверное. Прости, я не должен был вообще заводить этот разговор».
«Иногда мы все ошибаемся».
«Я жалею только о том, что даже зная, что бесполезно не смог. Удержать».
«У меня последняя пара. Мне пора».
«Прости, не дал допить кофе».
«Я в любом случае не люблю американо».
«Завтра семинар для преподавателей».
«До встречи».

Ты знаешь, Джун в отличие от тебя я очень люблю фотографировать и фотографироваться сама. Люблю потом рассматривать снимки старые, вспоминая каждый момент невероятно четко и дополняя их тем, что храню в голове. Проблема в том, что в моей голове очень много всего хранится и мне нравится то, что я вижу там, мне, как бы я не любила каждый из жизненных моментов, нравится мое прошлое. Я эгоистка, потому что вся моя жизнь была счастливой и мне есть о чем радоваться, я не подумала, что тебе нет.
Мне не хочется возвращать ничего из прошлого? Но я бы вернулась в прошедшие моменты, чтобы пережить их точно также. Я иду по улице, добредаю до пляжа, по которому могла бы носиться раньше как угорелая. На слайдах на проекторе во время лекции те места, которые когда-то видела своими глазами. Меня ужасно расстраивает тот факт, что я меняюсь. Я меняюсь, а я не хочу. Я эгоистка, которая совсем не хочет взрослеть, Джун.
Стыдно в таком признаваться.       
Нервы ни к черту.
И с Тэ поссорилась. Не знаю, с каких пор меня раздражает её ирония, но сдержаться я не смогла.

Долго выбирала платье, неожиданно понимая, что вообще ничего не нравится, боязливо поглядывая отчего-то на всего лишь пару платьев, что остались на выбор. Кризис среднего вопроса или что это там – не важно, но это уже почти пугает, когда неожиданно захотелось вместо любимых цветов вроде оранжевого, красного или насыщенно-синего надеть темно-зеленое, которое и купила то только потому, что на него была скидка, а Тэ Хи со взглядом эксперта утверждала, что оно «дизайнерское». Ты его даже не надевала никогда, а тут вдруг неожиданно понадобилось надеть именно его. Прикладывает к телу, рассматривает, практически в полной уверенности, что оно ей очень даже нравится. Машет головой, волосы убраны наверх, хотя обычно всегда оставляет распущенными.
— Нет, я ведь уверена, что когда мы приедем мне разонравится и я впаду в депрессию потому что выгляжу глупо. Нет, Сон Хе Ге, заканчивай. Мы оденем черное – это классика.
Киваешь сама себе, касаясь руками последнего оставшегося черного платья. Коко Шанель не ошибается, а с Ге явно что-то не так. Никогда не собиралась никуда так долго, обычно решаешь все сразу же, разбираешься на месте, потому что быстрые сборы – всегда твоя фишка.
А потом будет машинально постукивать пальцем в такт мелодии по столу, постукивать и улыбаться открыто, тыкать в меню и легко соглашаться с выбором, а потом подцеплять вилкой лимон с блюдца – одну дольку за другой. Ты всегда ела лимоны не морщась даже, но не тарелками же.
— Спасибо, что пригласили. – мягко улыбаешься довольно, а сама чувствуешь как руку мягко накрывает \в последнее время у меня непозволительно холодные руки\ его ладонь. — Месяц встреч не иначе. Я не могла не прийти – нельзя же оставлять его одного мало ли. – усмехнется, отпивая вино, чувствуя странное послевкусие на языке, быть может не стоило съедать так много лимонов в конце концов.
Как приятно просто вот так сидеть и подшучивать, не пытаться уйти в себя, не давать себя уплыть, не отпуская пальцами бокал с вином, прислушиваясь параллельно к музыке на заднем плане все еще играющей. Угадываешь знакомую мелодию и радостно вскидываешься:
— О, эта песня! Это же та самая песня, из того бара в 2009, нам она тогда очень нравилась! Не помнишь? – и по глазам читаешь, что нет. Такие мелкие вещи помнишь только ты, это очередное воспоминание, ты в очередной раз вернулась. — Ну, может это и не она. Всегда знала, что певицей мне не быть, как бы не любила караоке. Джун, налей мне вина. Мастерски перескакиваешь и заминаешь, потому что тебе как-то неловко, ностальгия всегда слишком несвоевременна, а у тебя ее еще и слишком много. — Мэг, как сынок? Они так хорошо ладили с Саран.
И улыбаешься, жалуешься, что в последнее время можешь съесть слона, пихаешь Джуна в бок, чтобы не рассказывал историю с обоями, а потом спрашиваешь о чем-то из прошлого, о чем ты еще никогда не слышала, потому что всегда интересно послушать чужие истории. Кинешь взгляд довольный, кинешь взгляд отражающий приглушенный свет, взгляд светлый и вроде как счастливый. Ты смотришь на него, словно он - самое яркое солнце, которое ты когда либо видела. словно все излучает яркий свет, когда он рядом. его улыбка пронзает твое сердце яркими лучами, оно вот-вот разорвется
Это похоже на то чувство, будто ты все это время находилась во тьме.
А сейчас ты греешься в нежном свете его яркой улыбки.

Ты спросишь меня «что случилось», а я безумно быть может хочу ответить, но не могу. Потому что я не знаю, что случилось Джун. Я не знаю, что случилось со мной. Я могла бы рассказать, что происходит, но мне казалось, что не происходит ровным счетом ничего предрассудительного. Я вовремя не придала значения всему этому, потом, когда все начало набирать обороты решила, что слишком поздно. Слишком поздно было с самого начала, потому что нужно было рассказать с самого начала, а потом все нарастало снежным комом. Но Тэ Хун это лишь поверхностная проблема, дело не в нем. Я – проблема. Не знаю, как ты мирился с этим, каждый раз глядя на нас я хочу постоянно говорить «мы», потому что это самое удивительное слово, которое я знаю. Это наше «мы». Знаешь, я думала, что влюбиться в тебя еще больше - невозможно, что-то из разряда волшебства - но я смогла.

И только уже выходя из ресторана забавно поморщишься и пожалуешься:
— Не могу поверить, что это я выбирала тебе туалетную воду. 
С каких пор ты такая чувствительная?
Ухватишь под локоть, улыбнешься немного устало, немного вымотано.
— Я ведь ничего не испортила?  В конце концов это же ваш вечер. Нет? Мне просто кажется, что в последнее время портится все – от свежего молока до моей жизни. — Ну и славно. – поцелуешь в щеку, чувствуя, как что-то холодное коснулось макушки.
Снова мелкий снег и на этот раз вы оба без шапок.

Начиналось все, как и все в драмах – достаточно невинно.
Расставляет перед собой лак в баночках прозрачных всех цветов, которые смогла набрать, которые вообще у нее были. Ге перекрашивает ногти уже в третий раз, морщась от запаха жидкости для снятия лака, но каждый раз результат ее не устраивает и каждый раз кажется, что цвет «какой-то не такой».
— Нет, Джун смотри вот это похоже не на голубой, а на какой-то зеленый. А предыдущий коралловый был похож на цвет смущенного лосося!
Она понятия не имеет как выглядит смущенный лосось, но уверена – что если бы лосось умел смущаться, был бы похож именно на цвет этого лака. — Не смешно у меня между прочим муки выбора здесь, а от запаха ацетона скора начнет тошнить! – сводит брови, надувается как ребенок, которому отказались покупать воздушный шарик, разглядывая свои ногти и цокая языком от неудовольствия. Выходные подобрались незаметно, но приятно, что они наконец то пришли, а значит можно расслабиться, можно не приходить на работу. Можно не отвечать на звонки, на сообщения, на которые не знаешь как можно не отвечать, потому что тебя ж а л ь. Жаль человека, которого кода-то знала, жаль смотреть на то, что с ним сделала жизнь.
Из спальни послышится звук громкий, будто что-то падает, заставляя вздрогнуть и выронить кисточку от лака.
— Оставлять Саран одну больше, чем на двадцать минут – опасно для нашей квартиры, а? – усмехнется, вскакивая с колен, готовясь мысленно к масштабам разрушения. Дети быстро растут, дети легко умудряются доставать проворными ручонками до нижних отделов комода, вытряхивая лежащие ровной стопкой дневники. — Мартышка, ты решила устроить обыск или как? – оттаскиваешь, грозишь пальцем, Саран продолжает тянуть руки к заветной находке. — Нет, милая, это мамины вещи и так делать нельзя. Что я говорила по этому поводу?
— Что чужое плохо трогать.
— А это тогда что?
— А это мамино.
— А мамино трогать можно?
— Мамино – это не чужое.
— И все равно нельзя так делать. Смотри, какой тут теперь беспорядок. А кто будет убирать?
— Мама.
— Молодец какая. Я запишу эту фразу, а потом покажу тебе лет через пятнадцать на твое 18-ти летие.
Ге улыбается невольно, потому что что бы дочь не делала – все мило. Это ужасно не педагогично, но ругать ее практически невозможно, пытаешься терпеливо что-то втолковать, Саран растет слишком умной, все понимает, но при этом к сведению принимает только ограниченный набор фактов. Хлопнешь непоседливое создание по спине, собирая дневники обратно. Целая стопка под руками, горы воспоминаний, историй, которые она рассказывала себе и воображаемым читателям. Тут есть еще совсем старые, написанные несколько неуверенным детским почерком, где было очень весело описывать то, какое мороженное самое вкусное и как разбила коленку, вместо клада наткнувшись на битое стекло. Такие похождения приравнивались к приключениям уровня Индианы Джонса – не меньше. Собираешь все обратно, на ковре остается только запечатанный конверт, который видимо выпал, когда Саран вывалила стопку на пол. Хмуришься, вертишь в руках, потом вздыхаешь тихонько. Письмо. Улыбаешься задумчиво, если честно за это долгое время успела забыть, что все же его сохранила. Забыла, потому что не перечитывала с тех пор, как написала.
— У меня руки трясутся… – произносишь одними губами, пробегая глазами по строчкам и воспроизводя в памяти то, как писала склонившись над письменным слонам, а только-только отрастающие волосы \я долгое время носила стрижку\ щекотали шею. Настольная лампа только в комнате светила и фосфорные звездочки еще. А за окном очень шумно, совсем не как в Пусане – далеко не спальный район. За стенкой еще кто-то ругался жутко, а дядя на английском ругался – она тогда знала всего пару-тройку не самых лестных выражений, которые честно старалась не употреблять, да и запоминать не хотелось. Просто. Так вышло.   
Начало ты помнишь хорошо.
«У меня руки трясутся и ладошки потеют немного, надеюсь ничего не смажется. Я плохо в этом разбираюсь, но дядя сказал, что нечего тянуть кота за хвост, когда я у него спросила, а дядя обычно не ошибается, да и я не трусиха! Я решила написать на английском, прости, если буду ошибки, я старалась, но я все еще могу ошибаться! Не суди строго!»
Забавный смайлик, который за это время успел стереться почти полностью, нарисованный блестящей фиолетовой ручкой.
«В книгах первыми всегда признаются мальчишки, но у меня слишком мало времени, мне придется уезжать, но я надеюсь, что мы в любом случае будем видеться, будем видеться всегда-всегда, даже когда мне придется поступать в университет! Расставаться всегда грустно, я не люблю уезжать, ты бы только знал как. Я знаю, ты можешь сказать, что я еще маленькая, но для меня 16 – уже возраст, пусть я и веду себя как ребенок. Но знаешь,  я точно знаю. Я точно знаю, что ты мне нравишься. Это также очевидно, как то, что печать на гробнице фараона Тутанхамона была никем не тронута целых 3245 лет. Ты мне нравишься за множество потрясающих вещей, но я не могу выделить хотя бы одну теперь. Улыбка, мне нравится, когда ты улыбаешься…»
Почувствует взгляд, поспешно спрячет в соответствующий дневник, захлопнет его, смешает со стопкой остальных.
— Что? Некоторые секреты должны оставаться секретами. – улыбнешься лукаво, совсем как раньше, когда дразнила бесконечно, не понимая насколько порой двусмысленными могут быть твои фразы. — Пора собираться в кинотеатр. Раз уж у нас совпали выходные. Наш сеанс в 15:00. Мы успеем, если я не буду отвлекаться. Саран, поедем смотреть мультфильм?
Она согласно кивает, а ты поможешь ей одеваться, сама натягиваешь на себя свитер \безумно люблю свитера, безумно люблю твои свитера, безумно люблю в них зарываться лицом и тогда можно, кажется, вообще ни о чем не беспокоиться\. Саран вертится, пока пытаешься застегнуть все пуговички на жакете, пытаясь сделать что-то сама, Ге хмурится, Саран хмурится в ответ. Расчешешь непослушные волосы дочери, чтобы не ходила растрепышем совершенным. Посмотришь на часы удовлетворенно.
— У нас есть около 40 минут. Успеем купить что-нибудь попить, когда доедем. 
— А мороженку?
— Поговорим об этом на месте.
Нет, никакого сладкого на самом деле.

На какой-то момент настроение вернулось в положение «норма», на какой-то момент перестали преследовать навязчивые образы, телефон был забыт, голова не болела и кроме странного желания сменить лак ничего больше не возникало. На какой-то момент меня отпустило, все вернулось, я дала передышку нам всем. Быть может просто все дело в том, что наше «мы» - магическое и волшебное. Быть может просто все дело в том, что я люблю нашу семью, не нахожу ничего, что могло бы воскрешать сильнее. Но просто из-за ряда обстоятельств половину из которых только предстоит узнать – я сомневалась в этом. Но просто настроение снова сделает скачок, провернет непонятную спираль.

На дневные сеансы обычно приходят семейные пары и дети – всегда в кинотеатрах в это время много детей. А она в свое время наоборот любила приходить где-нибудь утром. Не ночью, где было куча парочек, именно утром. Особенно, если было грустно, настолько грустно, что прогуляла школу однажды, вместо этого пришла в кинотеатр, купив билет на последний ряд, не забывая о карамельном поп корне, смеясь в голос от неуместных и порой глупых шуток. Она не плакала в такие моменты – она смеялась.
Саран не достает до кассы по росту, где-то внизу виднеется краешек курносого носа. Ее привлекают яркие пачки с поп корном у детей постарше, а Ге только качает головой.
— Нам сок. Давай подрастем немного и тогда будем есть поп корн вместе. Видишь? Мама тоже будет пить сок.
Дочка шмыгнет носом, потом внимание переключится на интерактивный экран мигающий, а Хе Ге успеет расплатиться за заказ, кивнуть.
— Что с билетами? Выкупил? Отлично, давайте… - телефон в кармане завибрирует, заставляя замолчать. Бросаешь быстрый взгляд на время. — Так, я вас догоню, отвечу на звонок только. – отдашь Джуну в руки стаканы с соком. — И не думай выпивать его без меня, мне же нужно будет что-то делать во время сеанса, раз от идеи поп корна пришлось отказаться. Я быстро.
Проводишь их взглядом ободряющим, прежде чем посмотреть на экран. Взгляд серьезнеет, отойдешь в тихое место, чтобы не мешал никто. Голос в трубку усталый поймаешь.
— Тэ Хун мы же обсуждали это. Мне кажется того факта, что мы видимся в университете изредка достаточно, мне итак стоит определенных усилий все это и звонить мне необязательно. Оркестр? Да я видела объявление, но давай ближе к делу у меня не очень много времени я занята сейчас. Мы в кинотеатре.
— Меня пригласил профессор Чхве, он знает, что я люблю Вивальди. Но я никого там не знаю, это все ужасно неловко. Там будет еще человек пять-шесть, насколько я знаю. Я подумал, что хорошо увидеть там хотя бы кого-то знакомого и…
Шум перекрывает, окончание фразы теряется.
— Мне пора. Да ты должен купить билеты, тебе же нравился Вивальди. Я пойду.
Честное слово мне казалось, что он просто спрашивает совета насчет своего непосредственного похода, что он не уверен. А не то, что туда приглашают меня. И потом отказаться будет очень неловко. Я такая глупая. Я глупая по многим причинам.
В зале уже темно, присматриваешься, слышишь громкое и знакомое, сразу же в душу проникающее, сразу же заставляющее улыбаться, сразу же «размораживающее».
Мама.
— Студенты всегда найдут тебя, если захотят. – шепнешь, будто в оправдание. Успела как раз к окончанию рекламы. И тут что-то трескает внутри, что-то трещит по всем швам, расходится, по пальцем пробегают мурашки, одна рука обхватывает другую, теребит кольцо, ищет будто бы какого-то успокоения во всем этом.
Больше всего на свете, я ненавижу обманывать тебя. Я завралась, кажется выхода из этого уже нет и ничего не поможет, совершенно ничего не поможет. Я просто пытаюсь разобраться со всем сама, но как обычно не получается, а если честно я, кажется, не разбираюсь – а разрушаю то, что было. Это, оказывается так быстро. Мне казалось, что поступаю правильно, но не понимала, почему начала оправдываться словами «студенты», «профессор Ким», «декан Чхве», «это по работе ничего серьезного». Почему, как говорила Тэ, не сказать было твердое «нет», как бы на него это не повлияло, как бы тяжело при этом не было? Почему нельзя быть равнодушной, чтобы не причинять боль тому, кого любишь так, что это кажется нереальным.
Ну
Почему?
Кладет руку на его, накрывает, сжимает, успокаивая сердечный ритм м о м е н т а л ь н о. Он - все самое лучшее что может быть в этом мире, его объятия как тёплый свитер в снежный зимний вечер, его прикосновения действуют как антидепрессант. Его глаза - маленькие галактики со своими мирами, сам он - шедевр искусства, словно луна и солнце скрываются под его кожей, поэтому из него излучается та энергия, которая так притягивает. Которая необходима жизненно, от которой отказаться нереально.
Все еще причиняю тебе боль, хотя давно научилась кататься на велосипеде и даже успела получить водительские права, правда машина у нас только одна и я ее побаиваюсь немного.
Джун, скажи мне, только честно
За что тебе я?
А?
         
В макдональдском Хэппи Милл как всегда фигурки из мультфильмов - Саран даже не столько важна еда, сколько то, что попадется на этот раз.
«Ты знаешь, мне нравится проигрывать в камень-ножницы-бумагу. Ты ставишь мне щелбаны, но я заметила, что никогда – в полную силу. Совсем не больно. А еще ты выше, ты старше, а я не похожа на супер-модель от слова совсем, я знаю. Я ужасно надоедливая, странная, совсем не идеальная. Но ты мне нравишься. Я уверена, ты будешь нравиться мне даже если солнце поглотит землю, как пророчили древние инки – все равно.  Ты слышишь? Ты все равно будешь мне нравиться. У меня трясутся руки, ты слышишь, но я все равно скажу тебе, что ты мне нравишься».
Некоторые вещи лучше не перечитывать – как-то грустно. Грустно от того, что могла когда-то кому-то признаваться искренне, а сейчас… мы взрослеем и теряем невинность, искренность. И выводит из прострации голос Саран.
— Мама, а ты не будешь кушать? – с набитым ртом.
— Я поем немного. Что-то разлюбила чизбургеры. А вот луковые колечки очень даже ничего.
Ты же не любишь лук, Ге. Вообще.
Посмотришь в глаза – утонешь. Даже самые яркие оттенки заката не могут сравниться с цветом твоих глаз. Конечно, розовые и золотые тона были прекрасны, но цвет шоколадно-коричневых ирисов в твоих глазах навеки запечатлен в моей голове. Кто бы помог подумать, что он станет моим любимом цветом?
Ты знал?

«Тэ Хун, ты знаешь, я думаю у каждого человека есть такой человек, который один единственный. Я думала у тебя тоже и надеюсь ты ничего не путаешь».
«Нет, если ты намекаешь на… Хе Ге ты так и не научилась намекать».
«Это он, ты знаешь. Он тот, к кому я хочу прийти домой после тяжелого дня нᴀ работе.
он тот, с кем я хочу просыпаться рядом каждый день, для остальной части моей жизни. Он тот, кого я хочу сделать счастливым для остальной части моей жизни. Он тот, кого я хочу любить, и обнимать, когда времена становятся тяжелыми. Все мои хорошие дни, и все мои плохиᴇ дни, он тот, с кем я хочу провести их.
это он, он единственный. Я просто надеюсь, ты правильно меня понимаешь.›
«Ты совсем не изменилась».
«В каком смысле?»
«Даже когда мы встречались все было так».
«Мне пора».
Кладешь телефон экраном вниз, переворачиваясь наконец на другой бок, а потом и вовсе пряча его под подушку. По ночам полагается спать. Ты думаешь что незаметно. Ты когда то была на актерских курсах. Не зря не взяли.

Джинсовка лежала на кровати – хотела пришить оторвавшуюся пуговицу.
У Саран были краски, Саран любопытная от природы. Ты сама виновата, что не убрала лак для ногтей как можно дальше. Пожинай плоды.
— Что-то тихо подозрительно, мартышка ты… - застывает в проеме дверном, разглядывая джинсовку, которая не похожа на себя и которую не спасет даже химчистка. Та самая джинсовка с карманами двумя верхними с аппликациями и бренчащими значками, ни один из которых до сих пор не был потерян. —… о, милая, ну почему… именно эта вещь?
Не ругаешь, сама себя не понимаешь, разглядываешь, вглядываешься, а ладони сжимают ткань знакомую, от которой кажется пахнет барбарисовым чаем. — Все нормально. Нормально.
Протиснешься мимо, сожмешь еще сильнее, сядешь на диван. Усмехнешься, а руки почему то трясутся.
[float=left][/float]— Я знаю-знаю, это глупо, это всего лишь джинсовка, это все мои нервы но… почему именно эта джинсовка. Боже, я что плачу. Я не хочу, а плачу. Пора к психиатру. Но… почему именно эта джинсовка? – и снова попытаешься улыбнуться, вытирая совершенно непрошенные слезы тыльной стороной  ладони.
Это всего лишь обычная выходка Саран, а ты почти в отчаянии.
Нервы в хлам.
Я что-то теряю.
Ты вплетал з в е з д ы в мои волосы, наполнял мое сознание созвездиями и отправлялся со мной в приключения по вселенной. Мы были дикими и молодыми. У нас не было ничего, кроме времени в наших руках. Но дни шли, и если молодость можно обуздать, то время неизбежно исчезает. Я бежала сквозь звезды, через туманности, и черные дыры, я так долго бежала, что кажется заблудилась, а теперь даже по своим следам вернуться никак не могу. Запутаны. Стерты. Заметены.
Ты обещай мне, что завтра мы с приходом бледного солнца, будем всё так же живы. Что наше «мы» не умрет только потому, что мой компас сломался, самолет исчез с радаров, а приборы не работают и отказывают.
По крайней мере скажи мне, что наше «мы» не исчезает, не исчезнет, не уничтожится, как вот эти воспоминания, как вот эта джинсовка. Я не знаю, почему мне так страшно чертовски бывает, я не знаю почему вечно нужна защита, а не независимость, я не знаю, но скажи мне, что мы находимся под одним небом. Я тысячу раз выбирала неверный вариант ответа, даже зная заведомо, что он неверен в корне, но я так упрямо говорила «так будет лучше». Я не спросила тебя, а теперь требую понимания. 
«человек нуждается в драматизме жизни и переживаниях; и если на высшем уровне своих достижений он не находит удовлетворения, то сам создает себе драму разрушения. »

Хочу взлететь до небес,
Но не могу оторваться от земли.

Болезненно сжимается сердце, проезжает один автобус за другим \где-то и нужный мне уже второй или третий раз проезжает\ а она стоит на остановке, ловит ладонями без перчаток и варежек холодные снежные хлопья, которые исчезают, соприкасаясь с кожей мгновенно. Небо давит на голову, холодный воздух оседает на языке, опускается в легкие и промораживает до основания. Шарф больше не согревает шею, а ты не стараешься больше согреться хотя бы как-нибудь, поднимая голову к небу свинцовому, б е з н а д е ж н о м у, смаргивая крупные снежинки с глаз, провисая в этой атмосфере замедленности. Кто-то неосторожно заденет в плечо, в спешке стараясь втиснуться в переполненный автобус, извиняется: «Простите».
Простите, прости. Знаешь, как часто мысленно каждую ночь я проговаривала эту фразу про себя?
В голове звучит что-то тяжелое, нет не металл, скорее тревожные звуки фортепиано, одна секунда перескакивает на другую, создавая полнейшую дисгармонию. Какое-то точное слово. Мы перестали с тобой играть в унисон, а я так скучаю по этому самому унисону, но порчу всю гармонию, играя не в ритм и сбивая тебя. Мелодично-мягкие гитарные мотивы потерялись в этих завихрениях снежных, бесконечных, а клавиши фортепиано бьют по голове. В какой-то момент времени она поняла, что не знает, как может возвращаться вообще. Куда бы то ни было – в прошлое, которое эгоистично считала прекрасным и считала, что оно у всех такое.
Я с чего-то решила, что действительно знаю о тебе все и ничего нового быть не может. Вообразила, что могу знать все наперед. Я столько раз говорила, что знаю тебя наизусть. Даже здесь ошибка. Знаешь, сегодня система на компьютере в университете дала сбой, выдала синий экран. Error.
Заедает – совесть.
Заметает – зима.
Н е с т е р п и м о.   
Ты обещал, что наше «мы» не исчезнет, слышишь?
Скажи мне что-нибудь, я перестаю верить в «нас».
Не надо так. Так еще больнее.
Я стою на этой остановке, голова раскалывается, тело замерзает, а ты… не придешь. А я сама виновата.
Должно же быть в этом мире что-то, что будет способно нас спасти? Что-нибудь.

Когда мы сильно привязываемся к вещам и к людям, то разве не уходит вместе с ними какая-то частица нас, когда уходят они? Знаю, знаю – привязываться к вещам ужасно глупо, тосковать по прошлому, когда в нашем настоящем до недавнего времени все было идеально и я не уставала об этом повторять – как минимум странно. Знаю, но ничего не могу с собой поделать, потому что есть вещи, от которых настолько сквозит воспоминаниями каждое из которых счастливее предыдущего, что вообще не хочется отпускать. Прямо как твою руку никогда не хотела отпускать.
Ухватится, почувствует запах чего-то нежно-сладкого, детского, где-то рядом примостится Саран, а слезы все капают, прокладывая влажные холодные дорожки по щекам, а руки все отчаяннее цепляются и безысходнее цепляются за его плечи.
Не спрашивай, не проси рассказать, потому что не смогу. Не спрашивай, потому что я не знаю, хотя поверь – безумно хочется ответить на твой вопрос, пусть и путанно, выложить все одним большим и длинным предложением без пауз и каких-либо знаков препинания. Выложить все и выдохнуть уже спокойно, сбрасывая камни с души, но вместо этого лишь брови дернутся болезненно, а слезы застынут. Джинсовая куртка все еще на коленях, опускаешь руки как-то безвольно, так и не зацепившись, проводя руками по значкам, купленным на распродажах и блошиных рынках, полученных в подарок от дяди. Ты вроде как просишь о спасении, но спасательные круги отталкиваешь и не даешь себя с п а с т и.
Ее работа будет всегда связана с восстановлением утраченного, с чем-то «из прошлого». Она должна хорошо уметь склеивать, замазывать даже самые маленькие трещинки так аккуратно, чтобы ничего не разбить. А сейчас такое чувство просто грубо бросает что-то хрупкое на пол и разбивает. Так. Кажется. Будто разбивать себя недостаточно.
Машет головой, отгоняя мысли, эмоции, которые совершенно несдержанные, быть может неуместные.
Я так сосредоточилась на своих проблемах, что слишком поздно заметила твою катастрофу.
Мне бесконечно
Жаль.

Застегиваешь молнию на пуховичке дочери, а она отказывается поднимать вверх подбородок и в итоге зажимает молнией, она хнычет, Ге хмурится, качая головой. В садике шумно,  дети мелькают перед глазами, а Саран продолжает хныкать, готовая такое чувство разрыдаться в голос.
— Так больно? Прости, прости мартышка, мама не хотела, но я говорила поднять головку, мм? – прижмешь к себе, не понимая почему теперь и дочь не может успокоиться. Говорят дети очень чувствительны, а если дочь пошла эмоциональностью в тебя…
Нет, милая, не надо. Только не в меня.
— Пойдем. Куплю тебе хотток, идет?
Обычно снег в декабре здесь редкость. Слишком влажно, хлопья тают от соприкосновения с асфальтом сразу же, создавая слякоть и эти вечные пробки на дорогах, а к вечеру все замерзает и появляется гололедица, а на дорогах появляются аварии со смертельным исходом. Стоит смотреть под ноги и крепче сжимать маленькую ручку в забавных мягких розовых меховых варежках. И это, пожалуй, позволяет все еще оставаться в реальности. Просто. Ее ладошка.
Наконец-то не услышишь звонка телефона, который тебе абсолютно не нужен. Скрывать что-то не твой профиль, а в актрисы не зря не взяли – играешь отвратительно.
От хоттока пахнет корицей и медом, липнет к рукам, сядете на лавочку слегка влажную в ближайшем парке. Отломишь маленький кусочек, дашь ей попробовать, сама прожуешь, проглотишь несколько кусочков, чувствуя, что аппетит теряется. Интернет иногда плохой помощник в постановке диагноза. И да, пусть совсем скоро ты откровенно посмеешься над собой и своими страхами, потому что все на самом деле совсем не страшно, совсем нет. И завтра – оно обязательно настанет. Но только. Не сегодня. А когда-нибудь потом.
А улицы постепенно украшают к Рождеству заранее – куда ни глянь рождественская реклама, музыка Coca-Cola, в магазинах начинают выставлять искусственные елки и украшения.
Каждое Рождество ты \мы\ украшала ёлку. Не брала настоящую, потому что «слишком жалко ее потом выкидывать». Всегда так забавно – распутывать гирлянду, которая за год вечно спутывалась в какой-то хитроумный клубок, так здорово решать где будет висеть тот или иной шарик, а еще так здорово потом выключать свет и смотреть как загораются один за другим огни разноцветные – от этого всегда тепло. Следуя американским традициям, которые так популярны бывают в Корее – распихивать конфеты и маленькие, незначительные подарки по забавным и крупным вязанным носкам. Решать, что будешь дарить и стараться запрятать так, чтобы никто не нашел. А еще «Тайный Санта», которым баловались будучи студентами. Теперь уже нет. Теперь это уже как-то глупо, да?
Саран тычет пальцем в яркие рождественские посткарды, Хе Ге тоже останавливается у стенда, шмыгая носом, за который успел зацепиться холодный декабрьский воздух. Саран раскрасневшаяся, максимально милая, все можно было бы простить просто за один взгляд.
— Пойдем домой, а то простудимся с тобой.

Саран быстро надоедает нечто монотонное, вроде крупных пазлов, она как будто специально начинает вставлять кусочки мозаики не туда, а Ге с терпением истинного преподавателя заставляет делать все «правильно и терпеливо». Пазл с Сейлор Мун собирается достаточно быстро, потом взглянут на часы. Любимая череда мультфильмов по детскому каналу начнется через пять минут, Саран каким-то образом запомнила это, каждый раз несется прямо из детской только-только заслышав любимую мелодию из «Динозаврика Дулли». Самостоятельно заберется на диван в гостиной, а Ге оставит ее на какое-то время наедине с детскими мультфильмами, а себя наедине с собой.
Знаешь, милый, в последнее время оставаться наедине с собой мне совершенно не нравится.
Ноутбук мигнет экраном почти что приветливо, запросит пароль, впустит в пользователя. На рабочем столе фотография Рима. Сделала ее в том кафе, с террасы которого открывался прекрасный вид на Собор святого Петра. Загрузится окно браузера. Я не иду к доктору, но вместо этого пугаю сама себя диагнозами из Интернета. С этим жить еще тяжелее. Сидя за небольшим письменным столом глянет на темный экран смартфона, который теперь замолчал. Там несколько непрочитанных сообщений, там несколько нерассказанных кому-то историй, там правда, которую так позорно и глупо – скрывать. От этого тоже по своему невыносимо.
Звуки мультфильма сменятся новостями, а когда пройдешь в гостиную, чтобы проверить дочь обнаружишь ее безмятежно сопящей в какой-то очередной безумной позе, свесившуюся вниз головой и грозящую скатиться на пол.
— В космонавты ты что ли готовишься… - усмехнешься, подхватишь на руки, не боясь разбудить – невозможно.
Умудряешься переодеть ее в пижаму, а она полусонная забирается под одеяло и снова засыпает практически моментально, отдаваясь безмятежным детским снам. Такие сны только детям снятся. Взрослые зачастую своих снов не помнят \или предпочитают не помнить\, а еще им снятся кошмары. Детям тоже снятся и тогда они прибегают в комнату родителей, отчаянно требуя защиты от монстров под кроватью. Мы вырастаем, монстры под кроватью никуда не деваются, мы просто учимся жить с ними. Мы просто к ним привыкаем.
Детство словами не вернёшь. О том, как хотел стать взрослым, мы уже слышали.
Детство – это когда нас ночью пугал дождь по крыше.
Для родителей, круглый год было тепло. Как звала нас мама домой, не забудет никто.
Суровая правда: когда мы были детьми, мы притворялись, что плачем, когда хотели спать, чтобы привлечь внимание мамы.
Сейчас мы притворяемся спящими, когда тихо плачем, чтобы избежать вопросов.
— Спи крепко, мартышка… - шепнешь, заправив прядку волос за ухо, поцелуешь в лоб, еще какое-то время посидишь рядом, наблюдая за тем как безмерно мило посапывает, морщит во сне курносый нос.
Спи, милая. И не торопись взрослеть. В этом… не так уж много плюсов.
Без всякого интереса посмотришь новости девятичасовые,  где рассказывают о каком-то коррумпированном чиновнике, берущим взятки,  и авариях на дорогах. Авариях на дорогах.
На часах десять, когда закончится серия дорамы, на которую случайно наткнулась.
На часах одиннадцать, когда будет сидеть обхватывая себя за плечи в полутемной спальне, погружаясь в звуки засыпающего Пусана за окном и зловещие завывания зимнего ветра. Не спится, ты знаешь. Без тебя не спится фатально, а призраки выглядывают из-за спины и скалятся, монстры под кроватью хихикают, а сама кровать тихонько поскрипывает, проминается под весом тела матрас, пружины дребезжат. Холодно.
Дверь захлопнется. Достаточно тихо, чтобы никого не разбудить \если бы я могла уснуть\. Достаточно медлительно, чтобы успела подумать обо всем на свете, забывая о собственных демонах и думая о твоих.
Ге – ты слишком неравноценная.
Светильник мягким желтым светом освещает тумбочку, отбрасывает желтовато-оранжевое пятно на ковер, а ты застынешь в одной позе, напряженно-натянутая, чувствуя, как к горлу подступает что-то. Проглатываешь. Не сейчас, сейчас важно совсем не это.
Повернет голову, как только он покажется в дверном проеме комнаты, а руки с плеч опускаются на кровать, мнут край одеяла, а глаза всматриваются в до бесконечности любимое лицо, в до ужаса знакомое выражение, заставшее на нем. И все слова снова застревают в горле, плечи как-то опускаются не то от облегчения, что вернулся, не то от какой-то безнадежности разбитой, что видишь отражение свое. Вдыхаешь как-то судорожно, ничего не можешь сказать \в который раз мне придется просто промолчать\, видишь что случилось «что-то», но вопросы теряются в глазах, ломаются об этот взгляд. Иногда лучше ничего не спрашивать, наверное.
Почувствует тяжесть на плече, губы дрогнут в какой-то печальной улыбке, прижмешься щекой к волосам, пальце переплет. Хочет сказать, что «все будет хорошо», но это «хорошо» уже так приелось, уже такое фальшивое кажется, что коробит, что кажется слишком неискренним.
Отдавая последнее тепло, которое удается хранить, выдыхая воздух из легких. Призраки за спиной подсказывают: «Разве это не из-за тебя?».
Я стараюсь, поверь. Я стараюсь не обращать на них внимания, но в последнее время выходит отвратительно. С каждой минутой я делаю еще больше неверных выводов. Мы парадоксальны, знаешь. Обычно семейные пары заходят в тупик, потому что один обвиняют другого. А мы с тобой. Обвиняем себя.
Больно, когда идешь трещинами. Еще больнее, когда замечаешь трещины на другом.
Что с нами происходит?
Я и не знала, что дальше невозврат только будет только увеличиваться, а расстояния между нашими берегами будет все больше и больше. Скажи мне… когда и как мы оказались на разных берегах?

Тот самый смущенный лосось теперь уже незамороженный вовсе. Саран копается в тарелке, а Хе Ге терпеливо разделывает для нее рыбу. Практически физически ощущаешь   сгустившейся атмосфере на кухне невысказанные вопросы и то, что уже оба что-то недоговариваете. В последнее время в вашей жизни слишком много этих «не». И хочет было возразить, что «это вовсе не глупо», но запоздало как-то понимает, что его взгляд какой-то не_его и смотрит он не совсем на нее, скорее куда-то сквозь. Наверное, ты выглядела точно также. Ты теряешься еще больше, хватаешься за нить, но она ускальзывает, только остается головой печально кивнуть и снова.
Промолчать.
Саран смотрит внимательно, роняет столовые приборы на пол.
Говорят иногда дети понимают больше, чем ожидают от них взрослые.
— Аккуратнее, ну.

Я хочу коснуться тебя своими руками, но мои руки такие сухие, такие обветренные. Ты знаешь, Джун. Они не «вдруг» такими стали. Они всегда такими были. Мы просто раньше не замечали. А теперь отчего-то становится заметно.
И все же руки сами тянутся, обвивают, уткнешься ночью в грудь, прижимаясь близко максимально и только так можешь заснуть. Если есть еще какие-то силы у измученной вечными сомнениями, слезами по любому поводу и секретами по углам души – отдаст их ему. Только так можно было держаться хотя бы какое-то время. Хотя бы какое-то время перед катастрофой окончательно.

Рука ухватится за плечо, но о т п у с т и т, повиснет вдоль тела. Выскользнет. Не удержит, а ты пройдешь мимо. Кричать на меня не страшно, я отфильтрую, пропущу мимо ушей. Не сегодня только. Не в этой жизни только. Мы можем наслаждаться настоящим, а потом говорить «как раньше».
— Саран спит. Ты же не послушаешь меня, если скажу, что все не так? Сама виновата, впрочем. Если захочешь – там есть чай и пирог. Готовила не я – должно быть съедобно.
Должна была остановить, должна была обнять и сказать «расскажи, ну же» и пошутить о том, что «значит я вышла замуж за эгоиста и неудачника? У меня совсем плохо с вкусом?». Должна была, так бы поступила Ге, которую вы оба прекрасно знаете. А вместо этого тяжело вздохнешь, вместо этого так эгоистично и так жестоко оставишь одного, а потом заснешь неспокойным сном сквозь который мерещатся чужие стоны. Как же давно не снились кошмары. А когда проснется поймет, что спала одна. И что он ушел прямо с утра. И что конец неожиданно близко подобрался, а из кровати даже утром скалятся монстры, которые пугают.

Нельзя было оставлять меня с ними наедине.
Нельзя было оставлять меня одну.
Пусть некоторые и считают, что разлука лечит. Лично меня она откровенно говоря убивает.

Каждый вечер стоишь у окна. Уже третий день носишь мягкое шерстяное серое платье с длинными рукавами, длинное, достающее до самых щиколоток. Обхватываешь плечи руками, проводишь ладонями по материалу, зябко ежишься. За окном ветер бросает в стекло мелкие вихрящиеся в его потоках снежинки, а окна соседних домов уже давно погасли. Она знает, что не вернется, он не исчезал насовсем. Он предупреждал, он писал \а мне может быть так нужно было услышать твой голос, но в любом случае спасибо\. Он не придет ни сегодня, ни завтра. Когда он уходит – ты еще спишь. Когда он приходит – ты уже спишь. И так до бесконечности.
В последнее время все окончательно валится из рук – даже работа. Путает даты, события, личностей, имена студентов наконец. Устает раза в три сильнее и быстрее чем раньше, может поэтому обычно сразу после купания дочери засыпает. Сон еще неспокойный такой.
Скажи мне – это из-за меня, да? Это из-за того, что я уже не такая? Или дело не в этом? Скажи мне…случилось то, чего я вдруг начала бояться или мои кошмары последние сбываются и я стала тем самым домом, в который совершенно не хочется возвращаться? Скажи мне, что у меня всего лишь паранойя.
Тебя нет, чтобы мне этого сказать, а я продолжу напряженным взглядом вглядываться в темную улицу, увидеть на которой что либо просто невозможно.
Дневник с бабочкой на обложке, края немного стерлись, некоторые страницы выпадают, хотя именно этот дневник ты не перечитывала множество раз. Пролистаешь страницы, пробежишься глазами по строчкам, где местами торопливо, местами вдумчиво описывала все то, что считала важным. Иногда важным казался полет чайки вдоль береговой линии, а иногда важным казалось решение развернуться и уйти. Письмо тогда безбожно измялось.
«Когда у тебя никогда не было друзей даже минимальная возможность их потерять – пугает до ужаса. Я не хочу остаться одна, Вайлет права. Я… боюсь одиночества».
Вернешь письмо заветное туда, где оно должно лежать.
«В этом случае я не могу рисковать, верно? А если… все будет плохо? Куда мне тогда возвращаться? Если потеряю – не прощу себе. А это… это пройдет».

Мне нужно прочесть пару писем. И поставить пару точек.

Эта кофейня на углу стала чем-то вроде перевалочного пункта, места X, где происходит чуть ли не все события в жизни. Все те же мягкие диванчики, все тот же запах кофе на пальцах, штруделя, посыпанные сахарной пудрой и шоколадные маффины. Но ты сама предложила встретиться именно здесь – место слишком значимое и слишком символичное. Когда-то она осталась сидеть здесь после того, как он ушел, обронив неловкие извинения, избегая смотреть в глаза. Когда-то она осталась сидеть здесь, рассеянно наблюдая за весенними улицами и за жизнью.
— У нас есть около часа обеденного перерыва, так что я слушаю, что именно ты хотел мне сказать, а потом скажу я. – твердо, пододвигая чашку с зеленым чаем ближе к себе, выпрямляя спину.
Есть ли чувство дежавю? Помнишь, когда-то напротив тебя сидела девушка, которую ты бросил?
Он оглядывается по сторонам, напоминает все того же аспиранта, подающего надежды на поприщах науки. Но все изменилось и, да – не вернешь ничего.
— Я на самом деле не задержу тебя надолго. Я перевожусь в Сеульский государственный. Предложили должность. – размешает сахар в кофе слишком долго, аккуратно поднесет чашку к губам, поморщится – горячий.  — Так что думал попрощаться.
— Я думала отец твоей жены…
— Я подал на развод. Давно нужно было это сделать.
— Мне жаль.
— Не стоит оно того.
Что у тебя, что у него лица непроницаемые. Из вежливости люди всегда будут говорить что-то вроде «мне жаль», «сожалею». А он, видимо, особенно и не жалеет ни о чем. Выглядит свободнее. Говорят, когда отношения зашли в тупик и выходов нет – расходитесь. Но разве после развода вообще может быть легче? Разве… любовь имеет свойство проходить и приедаться? Безумие. Другое дело, если любви никогда не было.
— Прежде чем уеду, понял, что должен кое-что отдать. – помедлит еще немного, прежде чем выудить из кармана пальто коробочку бархатную. Повертит в ладонях, положит на середину стола, снова возьмется за чашку.
— Что это? – почти что недоверчиво, губы стянуты в тонкую линию, а взгляд практически прожигает.
— Ничего такого. Ничего, что тебя бы чем-то обязывало. Но то, что изначально принадлежало тебе.
Вздохнешь, но таки откроешь. Кольцо. Ничего необычного – простенькое, похожее на те, которые могут позволить себе студенты. Позолоченное. Вскинешь вопросительный взгляд на него, собираешься высказаться, а он прерывает.
— Я собирался тогда отдать его тебе. В 2011 еще. Ты может быть не помнишь, я тогда позвал тебя на свидание, кажется это был сентябрь, листвы было много. У меня было много всего подготовлено на тот вечер, даже музыканты. Я все распланировал.
— Ты… собирался сделать мне предложение? – удивленно, Ге перестает хмуриться. — Но почему…
— Ты убежала тогда. Не помнишь куда?...

Ты знаешь, а ведь это и вправду был тот день. День, когда я в очередной раз побежала именно к тебе, забыв вообще обо всем. А еще знаешь, ты таки нашел то, что я просила в том отделе. Тот снежный шар.
Я стремилась к тебе неосознанно, но всегда и неизменно. Бежала, летела – всегда к тебе. Как бы не уговаривала когда-то, как бы не верила в святое: «Мы же друзья», все равно бежала, потому что я должна была быть с тобой. И что же я наделала? Что мы делаем сейчас?

— Тогда я подумал, что  может быть так будет лучше, что тороплю события и нам стоит подождать. Поэтому, так и не отдал. А потом… уже было поздно. Я думаю было поздно изначально. Ты ведь всегда любила его. Я идиот. Я все равно не должен был отпускать. Я должен был хотя бы попытаться, а в итоге ушел сам. Знаешь, Ге тогда, когда расставались было бы лучше – накричи ты на меня. Иногда Ге так лучше и легче. Легче, когда высказываешь то, что думаешь в лицо, бросаешь что то. Не чувствуешь себя последней сволочью.
А Хе Ге молчит, смотрит на это кольцо и думает о том, что все могло быть совсем не так. И от этого «не так» становится даже как-то жутко. Жизнь – удивительная штука, но в итоге все дороги ведут к одной конечной цели, потому что в жизни есть судьба. И к этой судьбе ты все равно придешь, просто одна дорога длиннее другой вот и все.
Я всегда приходила к тебе.
Почему не пришла в этот раз?
Сморгнет, поднимет взгляд на него. Соберется с мыслями.
— Все случилось так, как должно было случиться. Но в каком-то смысле благодаря тебе я была счастлива все это время, я нашла то, что так долго искала. Я не жалею. Я больше не буду жалеть. Да и все это время мне было не о чем жалеть. Начни новую жизнь. Я всегда желала, чтобы у тебя тоже был счастливый конец. А когда найдешь – не теряй. Будь счастлив. Я пойду. И еще… не звони мне больше. Я думаю, так будет лучше. 
— Береги себя, Ге.
Он уйдет следом за тобой, через какое-то время. А кольцо так и останется лежать на столике рядом с чашкой недопитого барбарисового чая.

[float=left][/float]Пока идет до остановки автобусной услышит музыку из магазина. Песня. Та самая песня, которую могла бы переслушивать бесконечно, потому что это их песня. Та сама мелодия, прочно засевшая в подкорке. Та самая из весны 2012. Остановишься посредине улицы, потому что сердце сожмется такой тоской, что дыхание перехватит. Столько эмоций вертится вокруг, столько эмоций не дают спать по ночам, столько слов хочется\хотелось сказать. И если бы могла – прямо сейчас бы все рассказала и они бы покончили с этим. Но вот только, кажется, что уже совершенно поздно. Да и трубку он. Не берет. И вместо того, чтобы все равно пытаться – опускаешь руки. И вместо того, чтобы что-то предпринять  снова плачешь, не замечаешь, но плачешь, от слез не видно ничего впереди.
Когда-то успела прибежать в аэропорт за каких-то жалких несколько минут до вылета самолета.
А теперь опоздала на целую жизнь.
Ты знаешь, Джун, я ведь приходила. Я приезжала на базу, но так и не решилась даже к тебе подойти, даже зайти внутрь. Просто стояла у ворот под всеми ветрами и так и не зашла. Напомнила себе ту самую 16-ти летнюю девочку подростка, которая тоже так ничего и не сказала. И облачко пара изо рта вырывалось. И тысячу раз прокручивала в голове то, что собиралась сказать. Там было тысяча моих прости. Я их так и не сказала, пожираемая своей собственной неожиданной неуверенностью.

[float=left][/float]К середине декабря они всегда украшали квартиру, Хе Ге даже дату специальную для этого завела. Всегда слишком сильно любила эти маленькие особенные семейные традиции, слишком дорожила собственными выдумками. Мишура выглядывает из пакета, в этот раз ты даже купила освежитель воздуха с запахом пихты, потому что до невозможности приятный запах оказался.
Только в этом году, так уж вышло ты сама распутываешь гирлянду, пока Саран с неподдельным интересом рассматривает шарики \потребовались определенные усилия, чтобы достать коробки с игрушками и гирляндами с антресоли – с моим то ростом\. Чихаешь от пыли с рождественского венка, на фоне всего этого действа какая-то рождественская мелодия звучит, а ты никак не можешь решить куда поставить снеговика. На самом деле хотелось отвлечься, а не получается. И в какой-то момент времени, когда не получается закрепить настенную гирлянду в две руки чувствуешь, как покачнешься, почти завалишься. Голова кружится. Кружится безумно.
Сядешь на диван, хватаясь за виски, откуда-то из глубины послышится голос дочери почти что испуганный, а ты помашешь головой, улыбнешься слабо:
— С мамой все хорошо, все хорошо.
Только совсем не хорошо. И дело не в головокружении, нервах постоянных,  неожиданных страхах. Дело не в физическом состоянии. Совсем не хорошо, когда пытаясь снова заняться делом натыкаешься на что-то, плотно обернутое в газету, а когда разворачиваешь понимаешь, что это снежный шар. Там внутри еще собор святого Петра. Тот самый, который умудрился купить. Как же это жестоко.
Не это должна видеть Саран. Не твои красные глаза. Хватит.
А елку так и не смогла украсить. Мы ведь делали это вместе. И возможно где-то на дне души измученный этим долгим месяцем все еще теплилась надежда, что наше «вместе» еще существует, поэтому оставляла себе лазейки.

   
— Что случилось?
— Хочу отвезти Саран к родителям, будет лучше, если она поживет с ними какое-то время. Так что нужно будет забрать ее из садика пораньше – подмени меня на семинаре.
— Нет, что случилось?
Подруга практически силой заставляет сесть на лавочку, всматривается в глаза пытливо, сжимая запястье – не уйти. А идти и некуда. Совершенно больше некуда. 
— Просто… - взгляд к небу поднимет, понимая, что еще немного и разрыдается, а прийти к дочери с красными глазами снова – не хочется. Вдох. Выдох.  — Просто хочу, чтобы у нее были хорошие воспоминания от Рождества.
— Все настолько плохо? Почему просто не спросишь? В жизни многое решается просто с помощью разговора.
— А я имею право? И потом… я боюсь услышать ответ. Я ужасная трусиха теперь. Все стало таким хрупким, Тэ. Нужна невероятная аккуратность, чтобы все это отреставрировать. У меня врач, как только отвезу Саран.
— А он знает, что ты пойдешь к врачу?
— Я оставила СМС про родителей и Саран. Последнее время мы переговариваемся таким образом.

В коридоре, пока ожидаешь своей очереди успеваешь разглядеть все картины. В основном это фотоработы каких-нибудь нейтральных пейзажей, которые вроде как должны успокаивать. Космические ландшафты, лунные кратеры, гейзеры где-то в Канаде, а еще океан и дельфины \пожалуй самые удачные здесь\. Терапевт привычно переправляет к гинекологу, потому что такое чувство все болезни, если ты женщина исходят из этого. Поцокал языком разве что как-то ненадолго, посмотрев на результаты анализов – за ней еще тянулась очередь из больных по страховке, так что.
Ты знаешь, Джун, я не боюсь врачей, в отличие от тебя, которого до сих пор  не загонишь туда. Но в последнее время я боюсь того, что они могут сказать. Все это не вовремя ужасно, ты знаешь…
Но я и подумать не могла, что спасение всего было так близко. Я и подумать не могла, что такая идиотка, Джун. Такая незрелая идиотка.

— Нет, исключено, что вы! – доктор Ли, женский врач со стажем посмотрит почти снисходительно, рассмеется тепло-искренне. Наверное, не видела на своем веку таких вот наивных дурочек, которым дай боже уже 31. — Вряд ли это можно назвать какой-то смертельной болезнью, нет. И рецидивом ваших заболеваний тоже. Такие вещи зачастую наоборот радуют.
Вид у Ге растерянный, а у вид врача вполне довольный, вроде бы можно верить.
Колоколом по голове, обухом, вспышкой звучит следующая фраза:
«Вы беременны».
«У вас будет ребенок».
Чужой голос эхом бродит в голове, как будто оказалась в какой-то параллельной реальности, в космосе \прямо как на тех картинках в коридоре\. Как будто бы не про тебя, но тем не менее сердце откликается и вторит, твердит, наверняка уже знаешь – все правда. И от одного этого осознания будто что-то трескается, падает с грохотом, даже плечи расправляются.
Я сидела в кабинете светлом врача и улыбалась, улыбалась и не могла остановиться. Хотелось рассмеяться над своей глупостью, все нашло объяснение, абсолютно в с ё. И в этот самый момент крылья обрезанные смогли отрасти заново. Смогли ведь. И кажется – стоило всего. Совершенно.
Подберешься на кресле.
— У меня уже есть дочка, доктор. И… ничего такого не было. Ни таких нервов, ни депрессии или скажем страхов. И такой усталости.
— Одна беременность не приходится на другую. Мне нужно будет посмотреть на уровень гормонов в крови, вероятнее всего все дело в них, а исходя из анализов – посмотрим какие витамины можно будет назначить. Комплексы с фолиевой кислотой хорошо подойдут. Еще меня немного тревожат некоторые ваши жалобы вроде чрезмерной усталости и головокружения. Если будут обмороки – нужно срочно обратиться ко мне, раз уж я теперь ваш врач, - снова улыбнется ободряюще, отвернется к экрану компьютера, напечатает первичные рекомендации, а Ге, кажется слушает вполуха, потому что это похоже на сон. Но на этот раз на хороший сон. — И главное – у вас непозволительно высокое давление. На таких сроках это не очень хороший симптом и если дальше оно не будет снижаться нужно будет наблюдаться чаще и возможно придется задуматься о кесаревом сечении в будущем. Но так далеко заглядывать не будем – пока попробуем мониторировать артериальное… вы же меня слушаете?
— Мм? А, да, простите доктор. Просто… счастлива.
— Приятно, когда так говорят. Это ваша вторая беременность, думаю мне не нужно говорить, что от алкоголя нужно удержаться? Хорошо будет сейчас пить больше воды, морсов, а еще зелень и фрукты. Питательная пища вроде авокадо и коричневого риса. Мясо диетическое. Когда сдадите все анализы – приходите на повторный прием. Нужно будет следить за ходом протекания беременности.
— Да, спасибо доктор. Спасибо.
Спасибо. Бесконечное спасибо. Вы, кажется, только что спасли наше «мы». Это, пожалуй, похоже на рождественское чудо. На самое настоящее чудо под Рождество. Наше. Второе чудо. 
И уже на выходе мягкий спокойный голос доктора Ли остановит. Женщина посмотрит из под стекол очков пристально.
— Госпожа Сон. Главное – попробуйте не волноваться. Не нервничайте по пустякам, потому что в вашем случае это не просто стандартная рекомендация.
Не буду. Не теперь.

[float=right][/float]Может быть так только кажется, но на улице стало как-то светлее и даже теплее. Хотя небо все такое же облачное, но больше не давит. Чувствует, как пахнет снегом и ей, наконец нравится этот запах. И звуки города больше не раздражают. Они нравятся. И сердце снова может жить, может трепетать. Можно крикнуть на весь мир, что последняя дура, не замечающая очевидных вещей, списывающая все на третьи четвертые причины. И все проблемы, нависающие медным тазом над головой теперь кажутся совершенно несерьезными, несущественными, отходящими на второй план.
Я расскажу, я все расскажу, сегодня, сейчас же. Я скажу «прости», тысячу раз скажу то, что давно хотела, но только сперва я просто хочу сказать, что счастлива. Безумно.
Малыш, ты так долго пытался рассказать о себе, но до твоей мамы все очень медленно доходит, прости. Малыш, ты, оказывается очень был нужен нашему «мы».
У меня крылья за спиной и солнце внутри самое настоящее, конечно же я не подумала. Я не подумала о том, что… не подумала.
Я была безумно счастлива, я была уверена, что разве что не свечусь изнутри. Я хотела рассказать об этом сразу, толком не помню как добралась до дома.
Я рассказала маме первой. Они с отцом знали. И снова усталость накатила, я снова заснула. Я хотела рассказать так, чтобы это было красиво. Я не должна была засыпать. Нервничать. Не должна была.
Ребенок.
«У вас будет ребенок».
У нас будет ребенок. Мне казалось, что это самое важное.
Я забыла о том, как же все тяжело на какое-то время и что натворила.

Твердит себе, что после работы расскажет, когда убирает посуду со стола в раковину и слышит, как дверь снова открывается входная.
— Что, что-то забыл? – почти что радостно, как обычно как раньше. За это короткое время не успевала поймать никак, а теперь улыбка мягкая слезает с лица слой за слоем, методично и болезненно. — Что?...
Случилось с нами?
Не так. Прикрывает глаз. Не так она хотела обо всем рассказать. Не так ты должен был об этом узнать.
В голову ударит что-то, сердце удар пропустит в голове хаос, боль. Если бы ты только знал, сколько всего переживала за это время. Вина изнутри съедала, сомнения заливали, мне было то грустно, то слишком весело. Мне и сейчас… ужасно больно. Но это уже кажется не гормоны.
В другой раз я бы набрала в легкие побольше воздуха, села бы на диван, похлопала бы, сделала бы просящее лицо, улыбнулась бы: «Давай поговорим спокойно. Ну же, я же люблю тебя». Я бы сказала так. Я хотела так сказать. Но мои нервы не вылечишь так просто, мои эмоции сейчас слишком хрупкие. Мне так хотелось рассказать тебе главное. А потом все остальное. Что-то клинит.
Я не расскажу. Не сегодня. Мы не готовы это услышать, прости малыш.
— Мое личное? Я встречалась с ним… ты подозреваешь какую-то особенную причину? Ты… мне просто интересно… Ты на какой-то хотя бы короткий момент можешь подумать, что я могу взять и… - усмешка болезненная коснется губ.
Ни следа не осталось от крыльев. Они тоже хрупкая вещь.
Не кричи на меня.
Пожалуйста.
— Когда я говорю, что люблю тебя это вообще хоть что-то значит? Ты мне верил? Как вообще можно только предположить, что я встречалась с ним, потому что так уж сильно хотела?! – задыхаешься кажется потихоньку.
Прости, Малыш. Я ужасная мать, я ужасный человек, который не может со своими эмоциями совладать.
— Да, я не сказала, я не сказала сразу, а потом не знала с чего начать! Я знала какая реакция последует, а оно того никогда не стоило! Почему? Потому что Я люблю тебя никогда за собой ничего не несло. Разве этот декабрь вообще можно назвать нормальным? Я бы хотела сказать, что случилось, но я не знала, я не знала что со мной происходит, я не знала, что должна была объяснять! Я сама себя не понимала, что я могла сказать?! Я знаю, что я должна была все рассказать, я знаю, что поступила ужасно, но, это не несло тайного смысла, никогда не несло!
В голову ударит что-то второй раз, перед глазами забегают черные точки. Отмахнешься. Проглотишь.
— Если тебя беспокоит зачем мы встречались и только это, то… он вернулся из Германии, у него проблемы в семье, а мне просто было его жаль. Я хотела помочь, в какой-то момент поняла, что все затянулось, а я не умею ставить точки вовремя. Даже предложения в школе писала длинные слишком… Длинные слишком… - рукой ухватишься за косяк дверной.
Прости, Малыш. Я не должна была.
— А ты мне рассказал? Хоть что-нибудь из того, что происходило все это время? Или это было в отместку за мое молчание? Думаешь, я не знаю, что ты болел? Как. Ты. Думаешь. Каково было мне метаться здесь в одиночестве? Думаешь, я не обвиняла себя? Я обвиняла себя все это чертово время, я виновата, прости, я знаю, что виновата. Я знаю, что я плохой человек, как я и говорила. Я виновата в том, что мучила и не рассказала – знаю. Но одно предположение, что я на секунду могу посмотреть на кого-то другого. Убивает. Погоди.
Покачнешься, пока перебираешь дневники, исчезая в спальне, возвращаясь, оставляя там на полу разваленные дневники.
— Я никогда не рассказывала. Я не говорила. Ты считаешь, что влюбился в меня первым. О своей первой любви я не говорила, ты спрашивал, но для меня это отдельная тема. Прочитай. А можешь не читать – выброси если захочешь. Я все равно так его и не отдала. Не отдала… - пальцы соскользнут с дверного косяка, за которые держались. — Я так хотела рассказать… Обо всем… Иди, ты опоздаешь. Прости. Я плохой человек…
Третий раз, в глазах потемнеет окончательно.         
— Джун, - потухая. — Мне кажется, я упаду.
Мне нельзя падать. Нельзя совершенно.
Прости, Малыш.
Я сорвалась. Я упала.
     
И конец не наступит до тех пор, пока ты окончательно не сдашься. Ты по-прежнему здесь. Тебе необязательно справляться с этим в одиночку. Держись за человека, который, как тебе кажется, может помочь. Представь их прямо сейчас, говорящих тебе, что пусть они и не могут остановить бурю, но они будут держать тебя и дарить тепло, пока она не пройдет. Потому что шторм все еще здесь, когда они держат тебя, но это нормально, потому что они с тобой до самого конца. Не сдавайся.

Надежда все еще есть.

И даже падая, я всегда точно знала,
Что ты меня обязательно
Поймаешь

...что поймаешь 
Когда она теряла сознание, то ей всегда что-то снилось. Так повелось еще с 2013, где постоянно засыпая видела очередной кошмар, пугающий или же странный сон из разряда сюрреализма. В этот раз она помнила все обрывками, пребывая на границах между бессознательностью и реальностью.
Что это?
С н е г?
Такой крупный, хлопьями, такой пушистый – падает на лицо, холодит. Ресницы дрожат, а снег все летит и летит. Красиво… Очень красиво – снежные зимы не такое уж частое явление. Прохладно, но много воздуха – она чувствует, чувствует легкое прикосновение зимы к щекам, какое-то усыпляющее. Небо отчего-то кажется совершенно белым, но это видимо из-за снега. Почти что сказка. Почти как тогда… А потом опять чернота, которая сменяется образами знакомыми, теплыми.

Холодно.  
Ей и сейчас было холодно отчего-то, в ушах звучал звук автомобиля, но плохо различимо, а потом снова его руки \я знаю точно, что твои, даже в бессознательном состоянии\. Понятия не имеет, где они, голоса рознятся, заливают, заглушают, а его родной перекрывает все остальные. А потом чувствует что-то мягкое под головой, будто укладывают на что-то, а ее ладонь снова выскальзывает из рук Джуна, в какой-то момент времени в нос ударяет запах лекарств, который напоминает об Африке, лихорадке и прочих ужасах. Это больница? Потолок такой белый и свет ламп такой яркий. Чей-то знакомый голос в ушах звенит, но не может разобрать толком, не может распознать и вспомнить – где же этот голос слышала:
— Госпожа Сон, вы меня слышите?
Ресницы дрогнут еще раз, все расплывается перед глазами, крутится и вертится. Лица, голоса, обстановка окружающая.
Уносит. Сносит.
Мысли спутаны, воспоминания все крутятся яркими и теплыми картинками и все никак не может понять – находится ли в еще одной  из своих прошлых иллюзий или же это реальность. 2013-ый это или 2016-ый? Какая это больница? Что точно случилось?
Плечи расслабляются, все снова дает сбой и отправляет в черноту уже без каких-то сновидений и прочего. Просто чернота, похожая на анестезию.

— Айгу, а я ведь предупреждала вас насчет нервов и волнений! – доктор Ли смотрит строго, проверяя давление лично, хмуря лицо. — Ваше счастье, что все обошлось и обошлось без последствий. Вам повезло, что так быстро добрались. В такую-то погоду.
Ге улыбнется слабо, наконец отойдя от всего этого, наконец находясь в том состоянии, в котором можно понимать, что тебе говорят. И постепенно вспоминаются, всплывают в голове моменты разрозненные. Кольцо, «у вас будет ребенок», квартира, «не сказала», «я плохой человек», а еще письмо, которое пахнет виноградом. Все восстанавливалось постепенно и с этим «постепенно» возвращалось чувство потерянности. Ты кричала редко, ты не умела злиться, устраивать скандалы – не ваш стиль.
Если бы только рассказала обо всем раньше – ничего бы не было, возможно.
И обморока тоже. Так кого винить?
И почему нужно обязательно кого-то обвинять.
— Ваш муж очень переживает. Думала, пока вез попали в аварию или еще что, даже хотела предложить врачебную помощь.
— Но… все же в порядке? – голос севший, вопрос глупый. Ты же здесь. А значит довез. Каким-то образом. Ты сквозь пелену обморока слышала только сигналы автомобилей и стук дворников по стеклу, которые снег смахивали.
— Да-да, разумеется. Отдыхайте. Понаблюдаю за состоянием еще какое-то время и отпущу домой.

Ге кивнет, а потом еще долго будет бороться с сонливостью, разглядывая светлый потолок и люминесцентные лампы над головой. Так хочется увидеть еще раз, хотя бы еще раз и убедиться, что все нормально. Заглянуть в глаза и прочитать по ним, что ничего не кончено, что все поправимо.
Минута, вторая, третья и так до бесконечности. Не приходит.
Где же
Ты?
Как же мучительно размышлять, и вот скажи мне, что дали мне мои размышления, в какие божественные дали завели? Я думаю, и думаю, и думаю, мои мысли миллион раз уводили меня прочь от радости, но ни разу к ней не приблизили.
Я принесла столько неприятностей, что теперь даже видеть не хочешь? Мне так хотелось рассказать о ребенке самой, как было с Саран. Мне так хотелось поговорить как раньше и извиниться по нормальному. Так дай же мне шанс. А может быть мне просто нужно тебя обнять, потому что за этот декабрь, кажется, я успела забыть, как это может прекрасно-приятно. Ощущать твое дыхание совсем рядом ночами – волшебно. Я потерялась в декабре-без-тебя. Обрекая меня на одиночество – страшно, ты знаешь? Я столько всего вспомнила, в каждом воспоминании – ты. В каждом вздохе – ты\мы.
Я отдала тебе своё сердце, больше мне нечего тебе дать, если этого тебе мало – значит тебе нужна другая. Это бред, я знаю, но больше отдавать уже нечего, а я запуталась.
И даже сейчас – тебя нет, хотя я ведь точно знаю, что на этот раз ты где-то рядом.  У тебя были такие теплые руки несмотря ни на что и такие крепкие объятия. Я ведь знаю, что ты совсем близко, так… почему не заходишь?
Ты ведь всегда возвращаешься, да? 
Я так тебя жду. Я повторяла это каждую ночь. У меня были свои молитвы.
Руку на живот положишь, несколько глубоких вдохов-выдохов. О нем нужно думать, об этом пока что безымянном Малыше, безымянном, но таким любимым, представляющимся спасением главным во всей этой метели. Успокоиться. Улыбнуться, расслабиться, о т п у с т и т ь и набраться терпения. Взгляд на дверь последний, прежде чем погрузиться в сновидения без снов.
Все будет хорошо, Малыш. Мама справится. Ради тебя – справится.     

Еле заметно дернется безымянной палец \на котором кольцо обручальное\, когда сквозь заканчивающийся сон услышит наконец-то снова знакомый голос, надтреснутый какой-то разве что, но от этого не менее любимый \всегда любила твой голос, ты знаешь. Знаешь ведь? Сколько всего мы вообще друг о друге еще не знаем? Постоянно находится что-то новое, когда кажется уже нечем удивлять, да?\.
— … прости.
У нее потеплели руки пока находилась в палате, она и сама как-то отогрелась здесь и оттаяла окончательно. Чувствует его прикосновение к запястью, чувствует, не открывая глаз, что еще вот-вот и сорвется. Сердце сжимается, сжимается от желания подняться, сказать то же самое банальное «прости». Сердце сжимается, потому что это несправедливо, потому что откликается на каждое слово, каждое движение.
«Ты не виноват. Мне за что тебя винить – я заварила эту кашу. Я не обижаюсь. Разве что чуточку».
Самую малость.
Ге сама не знает, почему не откроет глаза сразу же, сохраняя это спокойствие почти каменное.
— Никогда не обвиняй себя, Гё.
У него голос дрожащий и она готова поспорить, что п л а ч е т. Ей не нужно видеть – достаточно почувствовать. Когда в 2012 повторял то же самое, сгорая от жара, при этом замерзая, опять же по ее милости.
«Не могу, ты же знаешь. Моя совесть так не работает. Особенно, когда накосячила».
— Достаточно будет, если ты ответишь мне, если посмотришь на меня.
Дрогнут ресницы, а притворяться спящей сил нет. Сопротивляться нет сил. Ей казалось, если будет спящей – проще будет выговорится ему, но не вышло, не смогла. Может быть потому что так хотела увидеть его лицо. А в глаза ударит свет от все тех же ламп, но его лицо видится вполне четко. Пальцы дернутся еще раз. Рука в руке. И этого тоже не хватало. Тебя не хватало, Джун. Совершенно. И за это, пожалуй, следует тебя стукнуть, но мне бы не совершать никаких резких движений.
— Солнце поглотило землю, а я тебе нравлюсь? Всё ещё нравлюсь?...
«Да, нравишься. Нравился. Будешь нравиться. Разве не очевидно?».
Она слышит его «прости» в каждой интонации, взглядом блуждает по лицу, хочет успокоить, а слов не хватает, а язык к небу прилип. Как можно не любить? Как можно не чувствовать собственную вину за то, что мучила весь декабрь своими непонятками, нервами, природа которых теперь объяснима, да в конце концов своим прошлым, которое для него не было связана со столь прекрасными воспоминаниями.
«Нет, Джун я не хочу, чтобы ты постоянно улыбался. Но если плачешь, я бы хотела быть рядом».
Щемит, затапливает – то ли нежностью, то ли любовью, то ли грустью. И на этот раз дело не в расшалившейся и хрупкой нервной системе и перестраивающимся на новые рельсы организме – нет. Все дело в тебе, Джун.
Ге на грани слез и улыбки и ничего не может с собой поделать совершенно. Защемляет.
—… прости меня, умоляю.
Невыносимо. Невыносимо, забывая обо всем, что наговорить успела еще с утра самого, потому что невыносимо любить вот так и заставлять извиняться за все его. Невыносимо любить так сильно, но растерять все слова. Рука вторая поднимется в нерешительности, коснется макушки \ты опустил голову, мне кажется разрыдаешься скоро, а мне так хочется тебя успокоить\. Опустится ладонь на волосы, взъерошит слегка.
Не хватает сил и совести сказать «все хорошо», коим прикрывалась все это время. Но все равно подразумевает это на кончиках пальцев. Хорошо, Джун. Все будет хорошо, если не уже е с т ь. Собраться бы с мыслями только. Собраться бы с мыслями, отпустить этот декабрь черной птицей в окно, впустить Рождество хвойное в сердце, под котором чудо настоящее и их персональное спасение.
Джун, ты же чувствуешь? Ты же уже конечно же знаешь, так вот. Это ведь наше чудо – трудно придумать что-то важнее этого, трудно вообразить нечто более прекрасное, чем наш Малыш. Джун, он именно наш. В нем заключено все наше «мы». Джун, я знаю, что чувствуешь. Даже несмотря на то, что Малыш – еще совсем маленький.
— И что ты собираешься там нащупать? – шмыгнешь носом и голос какой-то слабый, тихий, тоже треснутый слегка, а в уголках глаз слезы соберутся. — Давай подождем еще месяцев пять – вот тогда уже… Я тоже люблю тебя.
Эй, Малыш – это твой папа. Он, конечно дурачок, впрочем, я недалеко ушла от него в этом плане, но все же. Малыш, ты знаешь, я не знаю, кто из нас влюбился первым, я лишь могу сказать, что это точно была любовь с первого взгляда, просто мы не сразу это осознали и я не знаю до кого первым дошло. И сколько бы не думала над его недостатками – не нахожу. Идеальных не бывает, знаю. И все же… Как я встретила вашего папу? Иногда мне кажется мы были знакомы давно-давно. Всю жизнь, а не с моих двенадцати. Иногда, что мы встретились где-то в моем сне. Малыш, я только знаю одно точно, что мы тебя любим. Заочно. И вместе.

Усталость определенная еще никуда не делась – неожиданно много спит, но сквозь сладкий сонный дурман – все равно его голос, поэтому сон спокойный и ровный \наконец-то никаких монстров под кроватью не прячется\, во сне кажется улыбается едва-едва, а рука даже во сне неосознанно ищет его руку, сжимает крепче \отголоски кошмаров\ - лишиться этих рук – жестоко. Лишиться тебя – немыслимо. Ты здесь, ты не кажешься и не мерещишься, а ведь посещало стойкое чувство дежавю и вспоминалось солнце жгучее в какой-то пустыне.
Когда вернулись тогда, она хорошо помнит, что пообещала: «Не терять времени». Когда увидел смерть в реальности начинаешь ценить жизнь еще больше и не хочется ее разменивать на пустые ссоры, на промедление любое. Так торопились жить. Большая часть нашей жизни — это серия картинок. Они пролетают мимо, как города на шоссе, но иногда момент ошеломляет нас и мы понимаем, что это мгновение — не просто пролетевшая картинка. Мы знаем, что этот момент, каждая его часть, будет жить вечно. Малыш, ты успел испугать свою маму за этот месяц не по-детски.
Ге сморгнет остатки дремы, потянется, разминая шею и конечности, прежде чем подняться наконец с кровати, почувствовать легкое головокружение – но не страшно. 

— На улице все еще снег? Это будет Белое Рождество – чудесно, а? Или я снова поэтичная слишком?
Прямо как в 2004 том самом.
— Эй, - накроешь ладонью наконец-то теплой его руку, как он делал до этого. — все же хорошо теперь, а ты смотришь на меня так, что мне кажется я снова расплачусь, а мне нельзя. Джун, если тебе действительно необходимо мое прощение и это слово, то… прощаю, прощаю, потому что я не могу не простить, потому что… Мы ведь оба дураки, ты знаешь. Мне не страшно, если накричишь на меня. Не страшно, если скажешь, что я виновата в чем-то. Самое страшное было быть без тебя все это время и не знать причину. Я не лучше, знаю. Но смотреть в окно каждый вечер и понимать, что ты не придешь в очередной раз – вот это страшно. И если я и обижена, то только на это. Я боялась, что я перестала быть тем человеком, к которому хотелось бы возвращаться. Но, ты знаешь – все прошло ведь. У нас есть свое собственное рождественское чудо, будет точнее. – на этих словах руки живота коснутся, будто проверяя, будто отдавая часть тепла и успокаивая.
Это ведь твоя частичка Джун.
Наша.
— Прости, я не рассказала про все раньше. Не знала как, с чего начать не знала, обвиняла себя и запутывалась окончательно. Хотела рассказать про ребенка сразу, но не успела подобрать подходящий момент… - глаза к потолку, чтобы не расплакаться, пытаться таки держать свои эмоции под контролем. — Какой-нибудь красивый подходящий момент… - усмехнется своей любви к этой театральности, к этим своим планам.
Прокручивала возможное объяснение в голове тогда тысячу раз, а в итоге все рассказал врач в больнице. Половина ее планов идет коту под хвост.
[float=left][/float]— Когда вернулся Тэ Хун я только сильнее это поняла, пока пыталась ему помочь – по сути своей он не плохой человек, просто… не нашедший себя еще. Вот и все. Но, если бы ты внимательно прочитал сообщения на телефоне, то ты должен был заметить. Что тогда – что сейчас. Там постоянно ты. Всегда. Прости, я должна была сразу рассказать и доверять чуть больше. Прости. Ты говоришь, у меня нет вкуса, а мне кажется я молодец. Я выбрала своего человека на свой «один раз и на всю жизнь» и еще не успевала об этом пожалеть – не спорь, не успевала! Единственным человеком, на которого я злилась была я сама. И единственным человеком, кто все усложнил была я. Но знаешь… Как я однажды говорила тебе, если помнишь: «Я твоя лучшая подруга, я люблю тебя, поэтому я с тобой и мне плохо от того, что я не смогла тебя поддержать. Никогда не думай, что ты не можешь прийти ко мне по любому поводу. Я буду рядом всегда». Я твой друг, проблема и человек, который любит тебя в любом случае. И так было всю жизнь. 

И в эти воспоминания я тоже хотела тебя вернуть? Так э г о и с т и ч н о. Ты прости. Не хотела, правда.

Большинство людей намного сильнее, чем они думают, они просто забывают иногда в это верить, Джун.  В жизни всегда найдутся причины, чтобы опустить руки, но этого делать нельзя. Все песни когда-нибудь заканчиваются, но разве музыка становится от этого хуже? Мне кажется, как бы я не открещивалась от этого – придется когда-нибудь отпускать, чтобы было место и вдохновение написать новые песни. Новые и не менее прекрасные.
Когда я смотрю в твои глаза, я вижу в них свой остаток жизни, я вижу его с тобой.
Улыбка скользнет по губам, а вот слезы предательски соберутся в уголках глаз, но все равно улыбается. 
Не дай своему огню погаснуть, необратимо, искра за искрой, не дай утонуть в болоте безнадежности под названием «ещё нет» и «уже нет». Не дай герою в твоей душе погибнуть в отчаянной тоске по жизни, к которой ты стремился, но так и не достиг. Мир, который ты ищешь, может быть обретен, он существует, он реален, он достижим, он твой.
Твой, слышишь.
Навечно твой.
Когда в относительно недалеком 2013 полетела на другой конец света только для того, чтобы совершить невозможное – не слушала мнения окружающих. Потому что не верила. Может быть и казалась по жизни доверчивой, оступаясь постоянно, натыкаясь на острые углы, но нет. Она не верила чему-то, только потому что ей сказал это умный человек, или она прочитали это в книге, или просто потому что мама это сказала — это не значит, что это правда. Верила только в то, что она сама могла проверить и доказать, что это правда. Этим декабрем все немного пошло не так, она готова была поверить в это. Даже не проверив. Сама.
— А раз у нас всё хорошо, - стопорится на этой фразе предательски. — мне действительно все еще стыдно. Немного. За все. В общем… Слушай, - подберется, отодвигая одеяло. Тяжесть в голове уже давно ушла, мыслится все ясно, а еще так удивительно светло. До нельзя. Светло. — давай просто… поедем домой мм? Только Саран заберем. Давай вернемся домой и больше не будем просить прощения. Ни ты. Ни я.

Дом родителей всегда окутывает таким родным запахом, что раствориться бы и не уходить на какое-то время, почувствовать себя маленькой девочкой с вечной короткой стрижкой, которая так хотела найти пиратский клад. Которая сидела у окна и читала книги, бесконечное количество книг, а мама молча ставила тарелку с нарезанным очищенным яблоком перед тобой – знала, что когда Ге читает книги, то ничего не замечает вокруг, погружается в свою атмосферу. Когда читала не замечала – что стоит перед ней, поглощала без разбору, а родители стояли в дверном проеме и умилялись. Когда сам стал родителем понимаешь, почему они умилялись каждой мелочи.
И когда раскроется дверь, послышится топот громкий, забавный, узнаваемый сразу \наверное еще в окно увидела машину, да?\. Саран очень торопливо пробежит по коридору, практически спотыкаясь неловко, все же еще совсем маленькая, обхватит ноги, вцепится крепко \ну точно мартышка, наша милая мартышка\.
Хе Ге присядет на корточки перед ней \прости милая, взять на руки не могу, пока не могу, врач сказал лучше обойтись без поднятия чего-либо в первое время после больницы\. А она обхватит ручонками за шею, прижмется. Своя. Наша дочка, которой в этом декабре тоже было далеко не просто. Это как в книге: «И маленькая принцесса сказала ему: «Взрослые сами себя не понимают, и детям сложно постоянно всё им объяснять».
Малыш – это твоя сестра. Посмотри. И я надеюсь, вы поладите.
— Что, ты так соскучилась? Айгу… - а она не отпускает, как будто не видела не три-четыре дня, а как минимум год. Или боится, что родители просто возьмут и исчезнут снова.
И снова родители застынут в дверном проеме с немым вопросом на лицах. Родители не умеют скрывать беспокойства за своих детей. Совершенно.
— Ты больше не плачешь? – наивный детский вопрос, заставляет немного дернуться немного нахмуриться. Тот случай со снежным шаром даром не прошел.
— Нет, мартышка, мама больше не плачет. И не будет.
Правда, Малыш, давай аккуратнее впредь со слезами, ну.
И только тогда отпустит с довольным видом \снова вся растрепанная с этой стрижкой, что же у тебя за волосы такие непослушные?\ нетерпеливо попрыгает на одном месте и протянет ручки уже к Джуну. От рук нужно бы отучать, но обнять иногда так хочется, что забываешь обо всех правилах, педагогики, а?

Задержались немного у родителей, которым конечно же нужно знать все, что случилось и тогда и только тогда успокоятся.
— Иногда ссориться нормально. Всем надо выпускать пар! – авторитетно заявит мать, поставит на плиту суп, сядет за стул напротив. — Оно и к лучшему, что все выяснили. А ты сразу в обморок.
— Ну, знаешь, я не выбирала момент.
— Знаю. Поберегла бы себя.
Мам, я люблю тебя и ты знаешь. Ты всегда была куда более резкой, чем папа, а за резкостью всегда скрывалась твоя забота, твое беспокойство.
— Когда я была беременна вспоминаю, сообщила твоему отцу, что развожусь.
— Что?!
— Точно так и было, - отец зайдет на кухню, чтобы налить себе воды в стакан, усмехаясь добродушно. — я не поставил суп в холодильник с вечера, а на утро он скис. А она сказала, что разведется со мной вот прямо сейчас, добавила, что я испортил ей всю жизнь и вообще ее не люблю.
— И все из-за супа, да? Мам, может быть я не в дядю, а в тебя?
— Все беременные женщины одинаковые. – категорично, недовольно поглядывая на отца.
— Но не все собираются разводиться из-за чашки супа. – заметит отец между делом, а потом поспешно ретируется в комнату.

Уже подходя к машине, помашет рукой. Родители всегда выходили провожать, а папа стоял у окна еще – ее старик, кажущийся смурным временами на самом деле сентиментален до нельзя.
— Знаешь, раз уж у нас время откровений, мне неожиданно интересно узнать одну вещь… замолкает на какое-то время, поглядывает лукаво. У нас много секретов, не понятно какой понадобилось узнать на этот раз. —… что папа такого тебе наговорил в день свадьбы? Или это секрет, который уйдет вместе с тобой в могилу?
Хе Ге усмехнется, проверяя, что Саран не выбралась из детского кресла.
— Позвони своим родителям. Рождество же скоро.

Картонная коробка с елкой большая, увесистая, а Ге может только командовать с довольным видом \а если честно, я просто счастлива. Снова. Просто потому что ты вернулся, да и я кажется вернулась\.
— Нет, подожди – может быть в этот угол поставить? Вот отсюда свет не так падает, гирлянду хуже будет видно… - критически, пусть уже передвигали елку два раза как минимум. Забывается, а когда доходит, что начинается снова вся та же котовасия, усмехнется, рассмеется, поймав взгляд. — Ладно, хорошо, оставим так. Тебе придется удерживать меня от того, чтобы я ночью не решила ее переставить или перенарядить. Серьезно – смотри, пожалеешь о том, что не сбежал от меня в 2013!
Саран  успела залезть в большую железную овальную коробку с елочными хрупкими по большей части игрушками.
— Кто у нас такой молодец! Какой шарик выберем? Этот? Или этот?
Распутывать настенные гирлянды – дело тяжкое. А елочные – сложнее вдвойне. И ведь вроде бы после каждого Рождества, когда каникулы заканчивались и приходило время разбирать елку \всегда грустное занятие\, аккуратно сматывала ее, прежде чем засунуть в коробку, но каждый год все повторялось с завидным постоянством – гирлянда безбожно запутывалась.
Мне нравится слышать твой голос в нашем доме. Правда нравится, мне кажется, только, когда слышу его чувствую себя спокойной, спокойной как никогда. Быть может все дело в Малыше и твой голос успокаивает его, каким бы маленьким он еще не был. Но если подумать – я всегда любила твой голос. Как ты читаешь книги, как смеешься и даже как сердишься – ты не понимаешь – вот это и есть идеально. Наблюдать, как втыкаешь гирлянду в розетку и проверяешь все ли лампочки работают, и ты знаешь, такая нежность заливает, что снова хочется плакать почему-то. Может быть потому, что не могу не вспоминать о звенящей тишине, которая укутывала не хуже снега за окном, когда тебя не было.
Жизнь до встречи с тобой… а какой она была? Но жизнь после тебя – невыносима, если тебя в ней нет. Я еще много чего хотела сказать там, в больнице, но слов все равно не было достаточно. Я сказала совсем не все, но я надеюсь, что ты меня понял. Понял ведь? И почему мне всегда нужно переспрашивать, не понимаю.
Саран разглядывает старенького снеговика, которого Ге подарили на далекое школьное Рождество. Украшать елку старыми игрушками это так… тепло.
— Милая, не стоит отрывать ему носик, ему же наверняка больно. – усмехнешься, аккуратно, но настойчиво отбирая старенькую игрушку из ладошек дочери, которая впрочем быстро переключила свое внимание на крупный золотистый шар, покрытый блестками. Саран и правда любит все блестящее. Все же девочка. — Выбрала шарик? Иди отнеси папе.- кивнет, отпустит, похлопав по плечику, Саран довольно кивнет.
Дома тепло. Хорошо. 
Ге встанет с ковра, отряхнет колени от приставших к платью ворсинок.

— Саран, а что скажешь, если у тебя будет братик или сестренка, а?
— А они будут играть моими игрушками?
— Возможно… - растягиваешь, уклончиво.
— А их потом заберут?
Ге сдержится смешок, стараясь быть серьезным родителем. А это сложно. Очень.
— Нет, мартышка, они будут жить с тобой. Будут называть тебя «нуной» или «онни». Ты будешь старшей, будешь им во всем помогать. Что скажешь?
Саран промычит что-то не членораздельное, нахмурится, будто что-то прикидывая у себя в голове.
Дочка запутается в мишуре, ухватится за край его брюк, помотает головой, отрицая сам факт возможного существования «замены».
— Не отдам. Мой папа.
— А вот собственница она в тебя. Мне кажется… у нас проблемы.

Волосы влажные, снова пахнущие все тем же кокосом, встряхивает махровым полотенцем белым, выходя из ванны, чувствуя, как тело мурашками покрывается мгновенно мелкими – так всегда, когда после теплой ванны выбираешься в комнату. Ежится, оказываясь в темном пространстве комнаты и неожиданно так некстати вспоминаются совсем недавние дни, когда была совершенно одна в этой квартире, нередко засыпая в комнате Саран, просыпаясь посреди ночи, возвращаясь в свою комнату шатающимся шагом. Напугать – удалось.
Ночь: ночь без сна, без спокойствия и но всё с теми же мыслями о тебе.
Вспоминается, как съедала свой ужин, сидя в совершеннейшей темноте, вяло копаясь палочками металлическими в чашке с рисом слегка переваренном. Вспоминает, как было больно, когда с неожиданным упорством клеила стикеры на холодильник. Стикеры – твой фирменный знак еще с детства. Ты клеила разноцветные бумажки –напоминалки по всему дому, а иногда там и напоминалок никаких не было, просто: «Взбодрись!», «Папа – хорошей рыбалки!» и прочее вроде «Эй, сегодня дата изобретения дирижабля! Всем летать!».
Потом, она таким образом переговаривалась, писала вопрос вроде: «Как день?», «Все хорошо?» и т.д.
Нужно будет убрать стикеры с холодильника, чтобы не расстраивался. Она ведь на эмоциях, ничего такого.
«Ты сегодня не вернешься, да?»
«Ты ведь не придешь?»
«Давай не будем ставить точки».
«А мы поужинали. Саран научилась говорить по-английски мороженое»
«Будь осторожен» там. Просто будь осторожен».
«На улице снег. Ты видел?»
«Я так скучаю. Прости».
Но теперь квартира вроде бы не темная. Из спальни свет горит, лампа отбрасывает светлые пятна в коридора, а значит все по другому. Теперь не так темно, как было раньше. Выдохнет облегченно, заходит в спальню, продолжая вытирать волосы \простуда сейчас нам совершенно не нужна, да малыш?\.

Будет сидеть около зеркала, волосы расчесывать, за окном зимняя ночь. За спиной – ты. И это так приятно ощущать за своей спиной т е б я. Ты бы только знал насколько. И лежа на кровати, когда пролистывает очередной каталог мебельного, который оказался в почтовом ящике, рассуждает вслух о том, что хочет купить и это и то, а еще вот этот цвет гарнитура не плох. Рассуждает о том, что для кроватки, коляски и прочего нужно место и нужно что-то придумать, запоздало понимая, что еще слишком рано об этом говорить. Некоторые говорили, что у беременных есть желание постоянно обустраивать все, снова возникнет потребность в ремонте, снова ей будут нравится странные обои \Джун, ты не соглашайся, а останавливай меня в такие моменты\.
— Ты перечитываешь это письмо в третий раз… - привстанет, обнимет со спины, положит подбородок на плечо, заглядывая в текст, который может наизусть рассказать. — А я и забыла, ты знаешь… как приятно тебя обнимать. – поцелует в плечо осторожно-мягко, невесомо и замрет.
И кажется будто само время пошло в другом направлении.
Остановите мгновение. На секунду хотя бы.
Джун, давай я буду завязывать тебе галстук, притягивать легко и целовать.  Джун, давай смотреть старые американские фильмы, пить горячий шоколад и наслаждаться комфортом. Джун, давай ты будешь готовить завтрак, а я буду сидеть за столом, проверять какие-то работы, а потом подходить со спины, заглядывая через плечо, хвалить еду просто за запах и улыбаться.
Джун, давай покупать подарки на Рождество, прятать их от Саран после и прятать их друг от друга.
Джун, пожалуйста, давай засыпать на одной кровати и одновременно.
Давай видеть хорошие сны.
Джун, давай просто забудем об этом декабре.
Джун, давай я скажу тебе что без тебя я пропаду.

Я верю, что любовь побеждает все. И это не значит, что не будет сложных времен, или сложных вещей, с которыми нужно разобраться, потому что они будут. Но найти того человека, который будет помогать вам, и знать, что этот человек тоже любит вас...
Это все спасает, все прощает, все оправдывает.
Это ответ на все. Абсолютно. Все.