Тэ Хи однажды сказала, наблюдая за тем, как Хе Ге пытается перенести огромную кипу курсовых по 40 страниц каждая с одного стола на другой, поддерживая эту стопку подбородком, что: «Иметь жену преподавателя то же самое, что и мужа военного — дома их не бывает». Ге отмахивается, последняя работа из стопки выпадает, а она стонет отчаянно, пока подруга не забирает половину себе — иначе невыносимо попросту. На самой верхней работе несколько букетов – несколько от преподавателей, несколько от студентов. Сегодня ровно 5 лет прошлого с твоего «дебюта» в археологии, а ты и не знала, что об этом кто-то помнил. Жизнь вертится по схеме утро-университет-вечер-работы-сон. Так быстро и так незаметно летит время, пробегая, будни стараются стереть романтику на нет, потому что нет времени, а Ге только сильнее хмурится. Проходят мимо кафетерия в кампусе, пройдет мимо студент с целой горой треугольных кимбапов с тунцом. И очень не вовремя, потому что как только шлейф вроде бы привычного запаха рыбы \я и сама на обеды часто покупала этот злосчастный кимбап\ достигнет носа, Ге остановится, остановится резко, морщится. Это уже не в первый раз за сегодняшний день, когда запахи духов, еды, даже учебников безумно раздражают. А вот от этого запаха и вовсе мутит, хочется бросить всю стопку работ на пол, прикрывая рот ладонью. Сдерживается.
— Все нормально? У тебя лицо такое, будто собираешься умереть прямо здесь и сейчас, — Тэ смотрит с подозрением, Ге машет рукой, мол «пошли быстрее». А тунец все преследует, щекочет ноздри, прочистить желудок хочется все сильнее и сильнее. Укоряет шаг, устремляясь из коридора прочь, на свежий зимний воздух.
— Отпуск вреден для здоровья, все же, — заявляет, когда покупают кофе в их любимой еще со студенческих лет кофейне. Высыпает один стик сахара дополнительно. Подумает. Еще один.
— А не слипнется? — Тэ категорично качает головой. У нее как обычно все «без углеводов», чтобы не дай боже не «разнесло.
— Но вкусно же, — качнет головой Ге отпивая из высокого стакана бумажного, украшенного все еще под рождественскую тематику.
— Правда? Дай попробую, — Тэ отставляет свой американо в сторону, берется за стакан Ге, отпивает тоже, а потом судорожно откашливается, морщится, брови хмурятся. — Йа! Господи, не смешно, сколько нам лет? Это же слишком сладко, гадость, Сон Хе Ге!
Хе Ге смотрит  удивленно на Тэ, которая теперь просит налить себе воды, потом на свой стакан, выпьет половину, чмокнув губами. Вроде бы вполне терпимо, может быть сладковато, но пить можно очень даже приятно. Так что либо Тэ преувеличивает, либо сама хочет ее разыграть.
Тэ Хи откашливается, перекидывает ногу на ногу, смотрит на Ге почти недовольно, покачивая головой. Курсовые лежат на столике рядом.
— Так почему отпуск вреден?
— Потому что я все чаще хочу притвориться мертвым опоссумом и никуда не идти. Иногда так спать хочется, что готова уснуть прямо за кафедрой, прямо при студентах.
— Что, кто-то спать не дает? — лукавые нотки, голос неожиданно понижается, притворно-томный. Не сразу дойдет смысл вопроса, а потом Ге замахнется со словами: «Убила бы, серьезно, о чем ты вообще подумала!». — А что такого? — невинно пожмет плечами подруга, вытирая уголки губ салфеткой. — Вы еще молодожены, квартира у вас не большая, а учитывая то, как вы сбежали с собственной свадьбы, потому что вам понадобилось…
Ге замолкает, поджимая губы и скользя взглядом по помещению, а Тэ усмехнется, щелкая пальцами перед лицом и внимание привлекая.
— Я надеюсь, кстати, что ты была в ясном уме. Я ведь до сих пор так и не помучила тебя, а мне так интересно  ведь…
— Я боюсь узнать, что тебе интересно…
Тэ Хи практически сразу после свадьбы уехала на месяц в Европу по делам музея, так что они действительно никак не могли поговорить. Подруга подбирается, глаза сверкают не то что лукавством, а скорее коварством уже и где-то застревает любопытство, Ге даже не по себе становится, оглядывается. Посетителей вроде бы немного, а Тэ видимо решила добиться ответов на все свои вопросы прямо сейчас.
— Как медовый месяц?
— Ну… — напрягая память, отпивая из стакана еще, стараясь не обжечь язык, — в Швейцарии здорово, она как игрушечная. Так легко из одного города в другой добраться и посмотреть. Кстати были на горнолыжном там такие термальные источники, как я без них жила все это время поверить не могу, да еще и под открытым небом, а вокруг тебя Альпы. Я не говорю даже о романтике — это само собой разумеющееся и…
— Вот только не претворяйся, что не понимаешь, о чем я спрашиваю, когда спрашиваю: «Как медовый месяц»… В Швейцарии я была с родителями в детстве, поверь мне все посмотрела, что могла,  так что меня интересуют другие подробности.
— Ахах, — усмехаясь булькающим смехом громче нужного, а потом возмущенно понижая голос до шепота. — Ты с ума сошла? Уверена, что хочешь начать обсуждать это прямо здесь?
— А что такого? Даже если бы мы сидели в темной тихой комнате без свидетелей ты бы ничего не рассказала.
— И правильно бы сделала, такое не обсуждают.
— Все подруги это обсуждают, я вот, например, все тебе рассказывала о… своих впечатлениях.
— Если я это выслушивала это не значит, что мне не было… неловко.
— Вы уже женаты, о какой неловкости вообще может идти речь? — Тэ слегка нахмурится, поведет плечами,  поправит на них бордовый пиджак. Тэ любит цветочные мотивы. Тэ любит пиджаки, брючные костюмы и туфли на высоком каблуке \моя малышка Тэ. Мы даже ростом одинакового\.  — А мне столько всего интересно особенно от тебя услышать.
— Да что тебе может быть интересно…
— Ну, в какие моменты больше всего нравится, когда что тебе говорит, ой а какие части… Тебе понравилось хотя бы? Только не говори, что совсем не хотелось, я все удивлялась вам двоим, приличные такие, до свадьбы не…
Ге отрывает руку от стакана, прикладывает раздраженно ладонь к ее рту, а то это далеко зайдет. Кажется помаду умудрилась смазать. Тэ Хи смотрит недовольно, передергивая плечами, поправляя макияж собственный.
— Ты иногда невыносима. Не иногда. Постоянно. И вообще, я тоже тогда могу спросить? Что у вас происходит?
— С кем?
— Ты знаешь с кем.
— Ничего не происходит, — пожимает плечами, всматриваясь внимательно в зеркальце миниатюрное, мастерски накрашивая губы.
Ге нахмурится, усмехаясь позже.
— Но я не сказала все же с кем, а ты поняла меня без слов. Я все видела еще на свадьбы, Ким Тэ Хи. Или это не со свадьбы началось? Я тоже хочу знать. Жаль не осталась до конца не спрашивала бы тогда.
— Тему от себя не переводи… — протянет подруга, в глазах промелькнет новое выражение, как-то раздраженно крышку помады защелкнет, бросая не глядя в сумочку. — Хочешь узнать переспали мы или нет? Так ответ нет.
— Ты чего бесишься вдруг? Сама же знаешь, что я не об этом спрашиваю. Это же я. Откуда такая прямолинейность. И я слышу разочарование в твоем голосе?
Тэ Хи допьет свой кофе, будет чашку рассматривать какое-то время, в которой на дне еще остались кофейные осевшие зерна. Замолкают на какое-то время, а Ге все же спросит осторожнее, мягче, кое-что для себя понимая.
— Он хотя бы… ничего?
Тэ усмехается, закатывает глаза.
— Очень даже. Но, в отличие от тебя я не настолько верю в провидение. И не влюбляюсь с одного поцелуя.
— Вы целовались?!
— Скажу, если расскажешь о медовом месяце.
Ге, которая даже голос повысила, сейчас снова оседает на своем стуле, бросает в сторону подруги недовольный взгляд, который говорит: «Забудь».   
Нет, Джун, конечно же, мне было, что ей ответить и что рассказать. У меня в голове сразу же все ответы на эти вопросы возникли, причем на каждый несколько.
Ты шепчешь мне на ухо свое особенное «любимая» в полумраке комнаты, а в голове, в области затылка каждый раз разрываются фейерверки, как только дыхание мочку уха опаляет. Мы называем это любовью, такой необъятной, которая кроет с головой. но помимо нее, кроют твои поцелуи и пьяно-сладкие губы. Я буду помнить всегда ту маленькую комнату в домике крохотном, зимнем, в горах потерявшимся. Ощущение тебя. свет в окне, покрытом изморозью. Звук потрескивающих в печурке поленьев \пахли кедром и от тебя кедром пахло и отчего-то орехами\. Наши утра, проведенные за чашками кофе. Наши полудни. Наши ночи. Наши тела, переплетенные друг с другом. Сон. Мгновенное и вечное. Твою улыбку и тепло, что исходит от тебя, человека, который заставил меня смеяться снова, заставил верить в любовь снова, заставил просто в е р и т ь. В наше м ы. И целовать первой.
Мне нравятся твои плечи, нравится опираться на них и ты это знаешь, нравится целовать в шею сзади \пусть это и странно\ нравится кончиком носа своего твоего касаться.
Мне нравится так много всего, слишком много, чтобы я об этом рассказывала, потому что есть вещи, которые я хочу сохранить только для себя, исключительно для себя как нечто сокровенное, вроде твоей улыбки. Жадно и эгоистично, почти по-детски, утыкаясь в грудь, вдыхая запах того самого геля для душа, который голову кружит.
Прости, Тэ, но ничего не скажу. Совершенно.
— Ге, курсовые забрать не хочешь?
— Черт, я старею. Рассеянная жутко.
— Смотрю на тебя и не понимаю… мне только кажется или что-то не так?

Настольная лампа горит, спина побаливает, а она все читает и читает работы, где-то замечает похожие вещи и очень хочет пробить их на анти-плагиат, но отчего-то этого не делает. Теоретическая часть работы ее интересует лишь постольку-поскольку, куда интереснее практическая, которую никак не проверишь. На часах 23:30, а ты не ложилась спать еще, вглядываясь, сощуриваясь, понимая, что еще потом писать рецензии, а работ еще много. Оставлять на потом — не вариант итак затянула до последнего. Букеты в вазочках. Орхидеи, ромашки. Не пахнут, правда, зимой так сложно цветы достать. Календарь рядом с ноутбуком стоит с датой, красным обведенной. Какое сегодня число? Ты так закрутилась во всей этой жизненной круговерти, что забыла следить за вещами элементарными, так? Хмурится, подсчитывает. Подсчитывает еще раз. Ну, еще немного можно, наверное, почему нет? Говорят ведь такое допустимо. В горле снова пересыхает, в животе снова переворачивается что-то, сглатываешь это чувство, сознание усмехается, а ты серьезнеешь, но задумываться долго некогда. Босыми ногами на кухню, чтобы воды себе налить. Часы мерно тикают, сердце стучит мирно, пока подходит к окну, вглядываясь в черноту за ним, в дома напротив, в которых постепенно потухают окна. Где-то на улицах молодежь еще даже расходиться не собирается, а у тебя слишком много работы. И не у тебя одной, впрочем. Замок пропищит предупреждающе, а ты вздрогнешь от неожиданности чуть было стакан не выронишь.  По коридору, встречаясь с ним, уставшим до безобразия, до максимума.
— Я думала, что ты возвращаешься завтра вечером, сам же говорил… — а перед глазами цветы. Это розы былые, чайные. Розы, которые пахнут. — И когда ты успел, все же закрыто наверное уже…
А достать цветы зимой все также тяжело.

.

— А я думала от тебя на свой «юбилей» я цветов не получу, я же сама о нем забыла, как вы вообще об этом все помнили… — обнимая его, чувствуя все еще эту усталость, чувствуя как упирается подбородком в плечо, по спине похлопаешь, поглаживая по спине, а потом принюхиваешься. Морщишься. Замутит снова и это уже почти что с т р а н н о. Нахмуришься, вспоминая календарь, который из головы не выходит. — Ты главное сходи в душ, а иначе… это новая туалетная вода что ли? Ой, ужас, меня итак весь день выворачивает, наверное не стоило заниматься доеданием остатков еды, как знала. Дуй в душ, — но все же ухватишься за воротник, все же притянешь, все же поцелуешь легко, нежно почти. Несмотря ни на что. — Я рада, что раньше вернулся.
А у тебя все еще курсовые на столе, а у тебя все еще куча работы и странное предчувствие.
И лампа гореть продолжает, пока она их вычитывает \сегодня нужно разобраться хотя бы с семью из восемнадцати – и зачем она накопила их столько, когда можно было проверять по одной?...\.
— Ты сам-то спать не собираешься? — не отрываясь, не поворачиваясь, чувствуя, как он развалившись на кровати смотрит на нее из-под прикрытых век. — Уже поздно, меня только не жди, мне-то завтра с утра не вставать. Обычно в это время года постоянно куда-то ездила…
Тебе жаль, что решила завязывать с этим после всего? Все еще где-то в глубине души хочется? Знала бы ты только… Знали бы м ы.
Как хорошо было бы уметь предсказывать будущее, милый. Как было бы хорошо это. Уметь. 
— Не смотри на меня такими глазами, ты же за меня рецензии к их работам не напишешь, да? — поворачиваясь к нему наконец, встречаясь с этим взглядом, особенным, говорящим почти. — Ты лечь нормально не хочешь, а не поперек кровати? Так ведь и заснешь, вот же… — вздыхая наигранно-тяжело, отодвигая стул и ложится рядом.
Мы все еще молодожены, которым всего третий месяц. А меня все еще тошнит немного.
Ге боднется, утыкаясь носом куда-то в висок. Хо-ро-шо.
[float=right][/float]— Давай, ты все же ляжешь спать. Я даже полежу с тобой. Пока не заснешь.      
Знаешь, Джун — с тобой хоть на край света, к закатам и рассветам. К теплому солнцу или летнему дождю. С тобой в палатки на берегу моря, с тобой к костру и тихому шуму волн, вспоминая остров счастья, затерявшийся где-то в просторах мирового океана. Просыпаться под брызги и крик чаек, встречать прекрасный рассвет, закапываться в песок и не вылазить из-под мягкого покрывала, обнимаясь весь день. На велосипеде ехать к закату и смеяться, что не можем догнать. Тащить потом велосипед и тебя обратно к нашему "лагерьку". Сидеть на берегу, мочить ноги и болтать о том, что в городе совсем не так, провожать солнце, которое забегает за горизонт так быстро, что даже и дорассказать тебе историю я не успеваю. Целовать твои губы часами, до самого рассвета, а потом говорить о том, что они безумно сладкие, гладить твои руки, обнимать крепко и греть, как этот костер. Улыбаться тебе в лунном свете и наблюдать за тем, как луна прячется за пушистыми тучками. Плескаться под слепым дождичком и танцевать с тобой сальсу или даже вальс. И пусть я могу танцевать ужасно, плохо и на ноги твои наступаю, ты все равно улыбался мне той самой особенной улыбкой, мы вместе смеемся и падаем на песок. Песок в твоих волосах переливается с каплями воды при звездах, а в глазах твоих блеск. И я снова повторяю, что люблю тебя, брызгая в тебя водой соленой. Все так же тихо хохочешь и за руку меня держишь.
Читаешь мне стихи до утра, позволяя уснуть у тебя на груди и замурчать, как маленькому котенку. ㅤ ㅤㅤㅤ
я никогда не перестану любить закаты и рассветы вместе с тобой.
Я никогда не перестану любить засыпать с тобой и просыпаться.
Я никогда не перестану любить т е б я.
Еще пара дней до… ч у д а.
Которое я тоже никогда не перестану любить.

Руки трясутся, трясутся натурально, дыхание спирает тоже натурально. Не от страха нет. Точно также было, когда получила первую награду от археологического общества, точно также переживала перед свадьбой, только вот теперь все меркнет. А идя в аптеку повторяла себе, что «это просто чтобы отмести этот вариант и больше об этом не думать». Нам. Ведь. Всего лишь. Три. Месяца. Почему вся моя жизнь состоит из нарушения слова «невозможно»? Я купила ровно четыре теста, чтобы точно наверняка, потому что в Интернете говорили, что возможны ошибки и неточности, а я ни в чем не уверена, но календарь врать тоже не может, а еще сегодня с утра тошнило. По утрам вообще тошнит теперь как по расписанию. Разум же давно согласился с вариантом самым очевидным, а Ге все поверить не может.
Не может поверить в то, что видит эти самые две полоски на в с е х четырех, видит это слово перевод которого тоже… очевиден. Pregnant. Ладонь прикрывает рот, а потом пальцы в раковину впиваются, выдыхает рвано и на этом выдохе проскальзывает улыбка неверящая, но уже счастливая улыбка. С ума сходишь, сердце пропускающее удар, теперь бьется и рвется.
Могла бы — закричала бы об этом на весь мир, но только балкончика нет, а на улицах удивительно пустынно для полудня. Рассказать хочется, хочется. Улыбаться хочется, даже случайному прохожему хочется. Сегодня тоже солнце светит, только и оно, кажется по особенному светит. Заполняет. Переполняет.
— Я ведь… беременна. Я ведь. Беременна. Я, — повторяет с невероятно глупой улыбкой на губах, сама не замечает, как на глазах слезы сверкают от этой волны, выбивающей вообще какие-либо мысли из головы. — беременна.
Судорожно берется за телефон, а потом сбрасывает. В университет через час, но теперь совершенно точно понимаешь, что никуда не поедешь, не сегодня и не-ту-да. Ей нужно в другую сторону, ей сейчас совершенно не до студентов, курсовых, вообще не до чего.
Слишком рано? Не прожили и года, как она п л а н и р о в а л а и ребенок? Да только все равно на планы, списки, да только все равно.
Они же положительные. Все четыре.
Это похоже на чудо после Рождества. Это похоже на подарок небес. Это похоже на подарок твой. Мне. И дыхание снова захватывает, это все слишком потрясающе, это все с л и ш к о м.
Я все поверить в это не могу, если честно, а ведь все было очевидно, очевидно ведь.
— Да, можете меня заменить сегодня, не смогу приехать, возникли неотложные дела, да, — порывисто опять же торопливо, параллельно скидывая в сумочку вещи какие-то, пальто то самое, кремовое и не совсем зимнее, которое просто под руку первым попадает. — спасибо, отключаюсь.
Потом стоит извиниться за приказной тон.
А я и правда отключаюсь здесь, у меня разум отключается и единственная мысль, которая в голове вертится, стучит, порхает.
Я должна тебя увидеть. Ты сейчас единственный, кого я хочу увидеть. Ты сейчас единственный, кому я рассказать хочу, хотя даже не придумала как, просто хочу. Ты сейчас единственный, к кому хочу прибежать с н о в а, руки раскидывая. Если честно, мне кажется сейчас я к тебе не прибегу. Прилечу. Я не знаю, что скажу \нужно сдержаться, чтобы не выпалить сразу, чтобы не крикнуть издалека еще когда увижу\, я просто хочу тебя увидеть. Сейчас. Немедленно. Мне очень нужно.
Они же положительные, Джун, а я беременна, а это слишком. Слишком. Я иногда сама кажусь себе ребенком, а здесь… ребенок. Мой. Нет, не так, неправильно. Наш.
Остановишься посреди комнаты, посреди всех этих сборов судорожных и суматошных, в которых шарф свисает длинным концом с плеча.
До него не дозвониться, что понятно – не ловит, не слышит, да и телефона недостаточно. Это будет главный и я надеюсь лучший сюрприз из тех, что я тебе устраивала.
Перчатки в последний момент хватаешь с полки, дверью хлопая.
Тебе бы теперь осторожнее себя вести, Ге.

Снег с прошлого раза еще не весь стаял, кое-где остался, а солнце пусть и не греет, зимнее же, но все равно сверкает. Сверкает все вокруг, сверкает она. Ты странная, пожалуй, Ге до нельзя. Когда кажется, что любой прохожий на этом свете улыбается тебе, когда кажется, что снег белее обычного, а люди стали одеваться как-то в разы лучше, вдруг. И стекла домов отсвечивают ярче, разноцветными солнечными зайчиками по плечам. Будто сейчас не январь вовсе, а конец марта. Это на улице может быть мороз, а у меня в сердце оттепель, слышишь? Мне кажется я даже капель слышу. А я беременна. 
В который раз я ловлю такси вот так, чтобы потарапливать водителя без конца, чтобы наблюдать из окна меняющийся с городского на более отдаленно напоминающий мегаполис пейзаж. Просто я всегда была на пути к тебе ты прав.

Я была очень счастлива, мыслей кроме одной единственной в голове не было, совершенно. Я очень хотела тебе рассказать поскорее, даже зная, что отвлеку безбожно. Я не могла сдерживаться, меня распирало.
Корабль гудок издаст.
Ладонью по животу проведет, впервые должного отклика не чувствуя нигде. Вокруг толпятся люди, мечтающие уже сойти на берег, а она наверное одна, кто хочет остаться с морем наедине.
Что же это, Джун…
Не могу поверить, что была так счастлива, повторяя бесконечно про себя, что: «беременна», что «у нас будет ребенок».
Почему этот январь был таким счастливым? Это слишком жестоко, это слишком большой контраст.
Ненавижу свою память.

Она снова дает водителю слишком много, но не забирает при этом сдачу, а он не торопится ее возвращать, усмехаясь неожиданным чаевым. Здесь как обычно ветрено, запах здесь тоже особенный. Для меня Джун помимо прочего ты всегда сохранял в себе этот запах смешанный с запахом масла, железа и ветра вот этого. Для меня так пахнет небо. А ты пахнешь небом — все просто. И я хорошо знаю, что посторонних на базу так просто не пропускают, даже у меня забирают паспорт, хотя многих здесь я знаю не то в лицо, но и поименно, слишком часто я приходила сюда, слишком часто представлялась: «Я его подруга», а потом стала: «Я его жена». И никого не смущало, что у нас фамилии одинаковые, а я вошла в эту особенную семью «офицерских жен». Или как это назвать.
Невысокие каблучки стучат по обледеневшей поверхности, едва не поскальзываешься, но удерживаешься \теперь нельзя, теперь нельзя падать\. Младших будут ругать за то, что недостаточно хорошо лед от асфальта откололи и что так дела не делаются. А Ге всегда было немного\много жаль еще молоденьких совершенно, похожих на ее первокурсников неразумных ребяток. Да, Джун, ты говоришь «это армия». А я говорю, что «я женщина и все равно буду их жалеть». А у меня сейчас нежности на десятерых хватит.
— Может вам внутри подождать, госпожа Сон? Я сделаю вам кофе.
Говорю же, младшие очень милые.
—  Да все в порядке, правда. Просто передадите ему, что я приехала.

[float=left][/float]Вышагивает взад и вперед, теперь успокоившись хотя бы немного. С чего начать? Сказать прямо? Потянуть время?  Может вообще стоило дома все сказать, а не оказываться на работе, тем более его работе. Вот так. Вышагиваешь. Отсчитываешь шаги. Взбираешься на поребрик снова, как в детстве потому что все еще помогает сосредоточиться. Где-то над головой самолетный двигатель послышится, ревущий почти, оглянешься и улыбнешься.
Проблема в том, Джун, что я в каждом самолете\вертолете все еще различаю т в о й. Для меня любой самолет – т ы. Для меня так звучит н е б о. Наше небо. А у меня случилось чудо, ты знаешь? Я только не придумала до сих пор как я тебе об этом скажу, прости.
Он должен был привыкнуть к ее неожиданностям \вспомни хотя бы тот визит с велосипедами, он ведь не единственный\, она вытворяла нечто подобное за завидным постоянством, только в последнее время работа все забирает, только в последнее время некогда, сюрпризов хватает дома, теперь ты уже не невеста, а жена.
Я очень хочу тебя увидеть, Джун. Прости, за неожиданность, но когда распирает — разве можно устоять. Ты только будь осторожен, слышишь? А я… подожду здесь.
Руки в перчатках были, стягиваешь незаметно, потому что…
Ге чувствует холодок по рукам, еще спиной чувствует е г о. А когда видит, то оборачивается. Оборачивается, улыбается, ветер в волосах запутается. Ветер непослушный.
— А я опять забыла перчатки, но не ругайся на меня, нет, — протянешь ладони к нему, потому что очень хочется… согреться, хотя внутри итак тепло, тепло бесконечно. Обнимаешь, покачиваясь в своем кремовом пальто, в своем берете. Не холодно, нет. — Рад меня видеть? Рад ведь? — отрываясь на секунду, а потом снова обнимая, будто не видела с утра \я правда не видела, я спала с утра\.
Ты совершенно по-особенному всегда согревал мои руки. Нам обоим просто нравилось это делать. Кольцо сверкнет в свете солнца январского.
— Все нормально, не переживай, разве я не могу приехать безо всякой причины вообще? — надувая губы, склоняя голову на бок.
От тебя все также пахнет небом.
От меня все также пахнет домом, землей.
Я — Земля.
Ты — Луна.
— Ладно, так теплее, так лучше, — шмыгая носом, игнорируя вопрос о том, зачем торчала на улице все это время.
«Джун, я беременна. Я беременна, представь!»
— Нужно приходить почаще, потому что видеть тебя даже в такой форме на работе мне очень нравится, — сощуриваясь, кивая важно и усмехаясь, берет под локоть. — Удели мне минут двадцать хотя бы, я знаю, что я не вовремя, но у меня есть сюрприз. Снова. Люблю их.
«Джун, у нас будет ребенок. Девочка или мальчик, я пока не знаю. Там было две полоски, Джун!»
[float=right][/float]— Ваши младшие — прелесть, между прочим. Я надеюсь Вы их не особенно  обижаете, а то зная вас… Мне наверное снова никто не поверит, если я скажу, что ты и плюшевым бываешь, а? Хорошо, — ловит взгляд, — я не скажу, сохраню твой статус-кво аля оставлю все как есть. Останешься суровым капитаном авиации, а? — взъерошишь рукой челку, а другой ладонью по животу проведешь.
Приятно.
Безумно.
Ге распирает, а она прикусывает губу, не зная как сказать лучше и как начать, тянет время, говорит про студентов, мимолетно упоминая тот самый сюрприз и «ради него пришлось прогулять пары, надеюсь меня не исключат». Время тикает, время и д е т. Сердце пропустит удар каждый раз когда мысленно к главному возвращаешься.
«Я жду ребенка»
«Я проверила четыре раза, Джун, а поверить не могу».
«А кого ты больше хочешь – девочку или мальчика?»
«Джун, я зацикливаться начинаю».
— Ладно, — остановишься развернешься к нему лицом. Самолеты продолжат взлетать и садиться, где-то все равно будет слышаться командный тон. — Я все равно долго не протяну, чтобы не сказать тебе. Так что… — в глаза посмотришь, руки в карманы засунешь. — Ах да, чуть не забыла — насчет третьей комнаты ко мне совершенно неожиданно пришло осознание,  что придется ее таки освобождать от вещей знаешь… на выходных нужно будет этим заняться, так что не планируй ничего, не думаю, что я смогу все это перетаскивать. Люблю тебя, заранее.
Получаешь в ответ «и я тебя» и понимаешь, что… что скажешь сейчас. Скажешь, потому что смотришь в эти глаза и у ж е хочешь, чтобы в того самого чудо крошечного еще, были его глаза. И все равно на «рано» и «детей нужно планировать».
— Ну вообще-то… — тянешь задумчиво, глаза серьезнеют, из карманов достаешь руки, в кулак сложенные. — в какой руке? В правой-левой?
Ладонь раскрывается. Я захватила этот тест на беременность с собой. Забыла взять телефон, но не забыла их. Раскрываешь вторую. Теста все равно было четыре.
— Ну, вообще-то… не тебя а вас. Ты знаешь, мне кажется… мне кажется я беременна.
Сюрприз?
Вглядываешься в глаза, пытаешься прочесть мысли, сердце не стучит, сердце слишком взволнованно на самом деле, а губы не перестают улыбаться никак.
— Прости, знаю, неожиданно, слишком быстро? Ты рад? Все хорошо? Нет? Стоило иначе сказать? Я четыре раза проверяла, но результат один.

Я просто уже счастлива.
...А ты?

Сердце один удар пропустит, за ним второй, третий, забывая о том, как стучать п р а в и л ь н о. Знаешь, Джун,  я всегда могла распознать твои эмоции, опередить слова и сказать с лукавой улыбкой на губах: «Я знаю о чем ты думаешь», но сейчас если честно не имею ни малейшего понятия, всматриваясь в твое неожиданно серьезное, почти что нахмуренное лицо. Ты отступаешь так резко, что кислород в легких перекрываешь.
Для любой женщины в т а к о м положении до нельзя важно знать, что ее мужу как минимум счастливо. Поэтому Ге продолжит удивленно-вопросительно, выжидающе вглядываться в лицо, которое вместо всего ожидаемого выдает одно «не верю» за другим. — Что?... — вырвется удивленное, недоуменное, а взгляд испытующе продолжает сканировать. 
Ну же, скажи, что ты рад, иначе это все не имеет никакого смысла, Джун. Это не имеет и половину того смысла, какой могло бы иметь.
— Нет? Я знаю, что могла дома все сказать, но это никуда бы не делось, это невозможно… — ты так трогательно говоришь об этом будто извиняешься. Будто можно извиняться за чудеса, Ге.
Джун, мне казалось ты всегда хотел детей, без сомнения это я обычно мягко приостанавливала, держала руку на плече и говорила, что: «Поговорим об этом через год», пытаясь все сделать «как надо», спланировать все заранее, пройти какое-то лечение где-нибудь. Это я люблю планировать и составлять списки, а потом они имеют привычку рушиться, но сейчас, пожалуй, произошло самое прекрасное обрушение планов в моей жизни, правда. Так ты рад?
Ну, же, Джун скажи мне хотя бы что-нибудь, а иначе не выдержу, а иначе совершенно невыносимо. Глаза смотрят практически заискивающе, руки теребят пуговицы крупные на пальто, под которое так бессовестно ветер залезает, пробегаясь по шее своим холодным дыханием. Еще немного и я здесь совершенно точно замерзну, Джун.
Выдыхает облегченно, когда он заговорит наконец. У нее на лице это облегчение вырисовывается. А он все еще кажется не верит.
— Мм, правда, — утвердительно, качнув головой, а лицо спокойное, продолжает всматриваться и спрашивать себя все еще: «Все хорошо?».
Господи, Джун, я же беременна! Ты ведь всегда хотела детей и мне ли об этом не знать, может быть даже больше меня. Ну же, скажи мне, что все отлично и что у нас все получиться. Ну же, улыбнись. Так надо, слышишь? — Обычно и один-то редко ошибкой является, а тут четыре, так что…
«Я не хочу, чтобы это была ошибка».
Улыбнешься, практически выдыхая на этой его фразе, убеждаясь постепенно, убеждая сердце взволнованное, что он все же р а д. Что это хорошая новость. Что сюрприз удался \знала бы только насколько\. Новое выражение лица замечает. 
— Ты что… плакать собираешься? Хорошо же все. Ты же хотел. Мы же хотели… — успокаиваешь будто, а самой от этой трогательности странной тоже захотелось. Расплакаться.
Да, Джун мне нравится. Мне нравится, когда ты зовешь меня так, от этого сердце замирает, как у девчонки, как у студентки первокурсницы, когда ей в любви впервые признаются. «Любимая». Твоя. И когда ты зовешь меня так я чувствую себя любимой как никогда, а мне всегда… это было нужно.
У него руки как обычно теплые, у нее щеки холодные, поэтому согревает мгновенно. Сердце утихомиривается взволнованное и почти испуганное. Губы улыбка трогает.
— Да, у нас будет ребенок. Мальчик или девочка. Правда, поверь мне.
Глаза в глаза, а я ее умиляет это «не могу поверить» в его глазах, которое постепенно сменяется ее любимым выражением особенным, когда смотрит на нее так, будто как минимум у нее крылья за спиной растут. Как будто все вселенные где-то у нее внутри \у меня внутри как-минимум ч у д о теперь\.
И твое «я люблю тебя» стоит всех слов благодарности, которые ты мог мне дать. Это стоит всего. Эти три слова. Решают все. Выдыхай.
Ге хохочет тихонько, пока на лицо поцелуи осыпаются лепестками и снежинками, которые сейчас в воздухе случайно крутятся. Она улыбается сквозь эти поцелуи, видит его улыбку ту самую, особенную, которая только для нее может быть, которую только она видела и знает.
— А если кто-то увидит, а как же твой статус-кво? — шепотом, тянешься сама, а он не отпускает, не останавливается, целовать продолжает. Поцелуи искорками снежными на лицо ложатся, губы краснеют постепенно, губы вспухают, а ей хочется вторить бесконечно свое: «еще» и повторять на выдохе тихое: «люблю тебя тоже. Только сильней». А мы можем вечно спорить — кто сильнее это бесполезно. Мне эти поцелуи обо всем говорят, мне так хорошо сейчас, что ноги подкашиваются, что с ума схожу, что смех тихий снова колокольчиком серебряным вырвется. — Я тоже люблю тебя. Люблю тебя, слышишь?
Тогда я вторила об этом тебе, тогда я говорила об этом тебе, погружаясь в поцелуй последний, бесконечно глубокий с привкусом хрустящего холодного, но такого чистого и голубонебесного января. Тогда мы были счастливы до нельзя. А потом… я очень хотела сказать тебе эти слова и ответ услышать. Тогда мы забыли каково это т е р я т ь. А потом возвращать потерянное. Я забыла каково это терять тебя, себя терять, погружаясь в счастье. Нужно было говорить «люблю тебя» еще чаще. Как можно чаще.
Голова итак кружилась от поцелуев, не сразу поймешь, а когда на руки подхватит то шутливо притворно напугаешься, то ли смущаясь всех твоих сослуживцев, что мимо проходят, то ли просто в эмоциях путаясь.
— Эй, отпусти, а если поскользнешься? Джун! — смеешься, смеешься бесконечно, хохочешь, крепче за шею держась, а мир перед глазами кружится вместе с тобой и путаться начинаешь — зима или весна. Ветер вроде бы продолжает забираться под пальто, а тебе тепло.
А от губ пахнет вовсе не запахом смазочного масла и железа. Губы пахнут небом и следовательно тобой.
Джун, просто не отпускай меня ни за что. Я теперь на все 150 уверена, что ты очень рад, что ты тоже хочешь этого ребенка и не думаешь, что «рано». А я почему-то продолжаю смеяться заливисто, смотрю в твои глаза. 
В твоих глазах вижу себя.
В твоих глазах вижу небо.
В твоих глазах вижу любовь.
Покачнешься, оказываясь на твердой земле, голова кружится слегка \это ты привык, а я нет\, но тебе н р а в и т с я это головокружение.
— Все хорошо,  — качнешь мягко головой, за плечи удерживается. — я же беременна, — паузу делаешь, потому что нравится говорить это слово. — а не больна, что такое. Но я так рада, что ты рад. Мой Джун, — ямочки на щеках заиграют, а он целует ее руки, будто она уже сделала что-то невероятное. Это так нежно, это так мягко, это так прекрасно. И это происходит с нами.
Эй, Малыш. Знакомься. Это твой папочка. И я думаю он будет очень тебя любить. Нет, я уверена в этом.
— Пока не знаю. Вот когда мы захотим чего-нибудь мы обязательно скажем… я так счастлива, что ты рад. Ты сейчас такой, каким я тебя еще не видела. Хочу запомнить это выражение лица, правда.
«Когда меня нет рядом». Тогда я не восприняла это серьезно слишком, мимо ушей вместе с ветром пропустив. А ты ведь прав, Джун. Мне придется заботиться о себе, спасать себя без твоей помощи. Мы просто… еще тогда этого не знали.
— Вообще именно так и собиралась сделать — сказать и сбежать. Но если ты хочешь, я задержусь. Если летать, то только с тобой, Джун.
Ге вертит в руках шлем, конечно же большой, конечно же она в нем выглядит непозволительно забавно, сама себе усмехается, снова оказываясь в самолетной кабине. А мне все еще нравится наблюдать за тобой на работе. А мне все еще нравится, как ты и самолет единой целое составляете, как я и чашки керамические. Ты и небо. Я и земля. Мне нравится наблюдать за тобой, когда ты  счастлив. Я бы хотела, чтобы так было всегда.
— Я соблазнительна даже в таком виде? Ты определенно… хорошо умеешь делать комплименты, капитан Сон Джун Ки, — усмехаешься, отворачиваешься. — А вдруг мы снова на Филлипины улетим сейчас?
Нет, не на Филлипины — лучше. Под крылом самолета Пусан родной с горами волосатыми, снегом покрытыми. Небо обволакивает, а она восхищается, а она вздрагивает, а она в восторге.
С тобой я могу летать во всех смыслах слова п о л е т.
— Я все еще думаю, что тебе очень повезло, ты можешь видеть это каждый день. Жизнь прекрасна, все же, нет? Так хорошо!
Так хорошо летать с тобой.
Так хорошо быть беременной твоим ребенком.
Так хорошо быть любимой тобой.

— На сегодня всё,  всем спасибо,  все хорошо потрудились сегодня! Давайте прощаться.
В аудитории 206, в кабинете, который так похож на школьный класс \на самом деле в университете таких большинство\ только столы длиннее и оборудование куда более современное.
Сложишь в стопку свои собственные материалы для лекции, проектор выключит, а группа впервые не торопится расходиться, остаются сидеть на своих местах, жмутся и смотрят на нее выжидающе будто, будто это она что-то забыла. Склонит голову заинтересовано, продолжая упаковываться, продолжая  собираться домой.
СМС с «Ты же все купил, ничего не забыл? Не опаздывай» отправлена, вроде как даже прочитана.
— Что с вами, ребятки. Домой не хотите?
Рю Чжин поправит учительским жестом очки на переносице, а потом они практически слетят с нее, когда Сохи его в плечо толкнет, мол, «ты староста ты и говори». Он закатит глаза, запуская руку в идеально расчесанные волосы свои, чешет затылок. Ге бросит взгляд на часы. Еще есть минут десять, если он конечно успеет.
Выйдет из-за письменного стола преподавательского, складывая руки на груди. Дверь захлопнется из-за сквозняка, все вздрогнут неожиданно, Ге усмехается, бросая взгляд в окно, где уже давным-давно весна буйствует, где вишни лепестки сбросили, где ужасно тепло и зима больше не пугает. Февраль сумел затеряться в мартовской капели. Март скрылся за апрельским сиренево-розовым буйством деревьев и пряным запахом космей. На дворе май, вечернее солнце. Еще не жарко, но тепло слишком ощутимо. Можно снова носить платья, а ты теперь только их и носишь, потому что руки никак не дойдут до того, чтобы пойти и основательно сменить гардероб. Ты была ужасно худенькой, сейчас некоторые рубашки слишком обтягивают, некоторые блузки и футболки не подходят совершенно, а платья перестали быть такими свободными.
Ты купила только вот это одно, в легкую голубую полоску, на размер больше своего самого большого. На вид совершенно  простенькое, зато из 100% хлопка, а тебе всегда нравились платья из натуральных тканей. Зато не жарко, зато дышит. И даже в нем животик небольшой, но округлившийся все же достаточно для того, чтобы уже не скрыть. 20-ая неделя. Куда уже скрывать. А ты и не скрываешь. Талия размывается постепенно, но ты все же худенькая и у тебя ее видно даже на пятом месяце.
Прошло пять месяцев. Осталось четыре. Не так уж и много на самом деле.
Восемнадцать пар глаз на тебя уставились в каком-то ожидании, а ты выжидающе смотришь на них. В последнее время на лекциях наблюдается удивительная посещаемость просто.
— Профессор Сон… — начинает наконец Рю Чжин, у которого скоро синяки появятся от толчков в его несчастное плечо. — …вы собираетесь уходить в отпуск?
И все замолкают, Ге готова уверена поспорить, что они дыхание задержали все как минимум. Смаргивает, скользит взглядом по макушкам, по взглядам, кажется за время работы преподавателем \а теперь это твоя постоянная профессия\ научилась немного понимать таки психологию. Джун, я не могу не жалеть твоих младшеньких. Это уже не дети, это вроде бы взрослые люди, которым все говорят, что «неси ответственность». А мне эти юные, горячие и пламенные ребятки нравятся. Я сама была точно такой же, во мне еще сохранилась та ребячливость, но с это поездкой волей неволей пришлось в з  р о с л е т ь. Но в этих напряженных взглядов я вижу то, что всегда мечтала увидеть. Я хотела увидеть отклик душ, душ. Я хотела стать для них именно таким преподавателем. Это вроде как не школа, в университете все «сами за себя», но так уж сложилась \может профессор Чхве виноват изначально\, что на нашем факультете все немного не так. Может он просто не особенно популярен, народа здесь не много, особенно на нашей кафедре. Зачастую в университете преподаватели не запоминают имена студентов совершенно, да и на лица знают либо исключительно старост либо отъявленных нарушителей порядка на лекциях и вечных должников, появляющихся в конце семестра.
— А что, уже устали от меня, что в отпуск отправляете?
— Нет, ну, вам же нужно уже, отдохнуть… — как-то неуверенно прозвучит, без уверенности во взгляде.
Что она читает в этих глаза. Быть может банальное «не уходите». Да, быть может так.
— Так хотите?
— Конечно нет!... — порывисто Сохи головой мотнет, Чжи на энергично закивает, соглашаясь с подругой. У Сок хмыкнет неопределенно.  Понимает, что вышло слишком громко, осекается, бурчит себе под нос неразборчиво. — просто вы же недавно вернулись, а профессор О это сущий кошмар был…
— Мне кажется, вы все очень буквально понимаете слова «давайте прощаться»… — хлопнет в ладоши, но прежде паузу выдерживает театральную, губы рвутся улыбнуться. Дразнишься. — На следующей неделе мы поговорим об  Александре Македонском и эпохе эллинизма. Вам будет лучше, если хорошо подготовитесь, поняли?
У всех плечи расслабляются, слышится громкое: «Да, профессор!», все сразу шуметь начинают, вставать со своих мест, захлопывать крышки ноутбуков, шуршать тетрадями и распечатками. Шумят довольным роем, ты тоже застегиваешь  свою сумку, рассматривая папки с документацией, которую следует заполнить. И почему бумажек у преподавателей намного больше, чем у археологов. Кстати, нужно что-то начать делать с научной частью диссертации.
— Профессор, а вы решили, как назовете малыша? Я слышала сейчас очень популярно имя Боми…
— Мы тут скинулись группой кое-что купили, ой, может вам помочь донести? — окружают, шумят будто дети малые, а ей все труднее выбираться из аудитории. Но если ты, Джун, до сих пор не разбомбил мой телефон СМС, значит ты сам опаздываешь. Перед тобой пакет большой подарочный с какими-то до нельзя милыми медвежатами Тедди.
— Вы мне взятку даете, чтобы профессор О меня не заменяла? — усмехается, а сама тронута, тронута до глубины души. Ну и что, что студенты, а не школьники. — Понимаете же, что когда-нибудь я все же уйду, придется…
— Только не говорите о профессор  О, она же живой динозавр…
— Чон У Сок! — пресекает продолжение фразы, не успевает отвечать на многочисленные вопросы от группы, которые на голову сыпаться продолжают совершенно неожиданно. В основном от девочек, разумеется, их такие вещи интересуют больше.
— А вы уже знаете, кто у вас родится — девочка или мальчик?
— А кого хотите?
— Ой, профессор, а можно потрогать? Это такая прелесть…
— Вас можно будет навещать, когда вы все же уйдете в отпуск, мы можем группой прийти…
Ге прикидывает в голове, как в их квартире будут смотреться 18 молодых людей, которые по большей части своей шумные, любопытные, как выяснилось.
— Знаете, ребята, я все еще думаю, что кое-кого в моем доме такая компания напугает немного. Но я буду вас рада видеть сами же знаете. Надеюсь, что никто не вылетит когда я выйду.
Это немного грустно, конечно, что когда я вернусь некоторых может не быть, а еще они уже станут практически выпускниками и вести у них что-либо я буду постольку-поскольку. Все мы это понимаем. В этом ирония жизни преподавателей. Нельзя привязываться к студентам. А может быть… как раз стоит.     
Подцепляешь увесистый пакет на руку, тот перевешивает, подхватывая папки под руку другую и качая головой — не вариант таким образом все скорее всего окажется на земле. Кто-то молча забирает из рук этот самый пакет, молча следует к двери.
— Вам же к парковке? Я донесу,  — Рю Чжин кивает, а Ге улыбается, следуя за парнем по длинным коридорам с высокими окнами н а р у ж у.

Майский вечер, снова стрекочут цикады тут и там, снова пахнет терпко и пряно легко приближающимся летом. От палаток с едой уличной, расставленных около университета запахи несутся самые разные, от которых теперь уже не тошнит слава богу. Различаешь среди остро-рыбного запаха токпокки, пирожков из рыбной муки, блинчиков с кимчхи запах своих любимых хоттоков с корицей. В животе что-то довольно отзовется, мол, то что нужно, определенно. А врач сказал, что несмотря на то, что сладкое это конечно хорошо, но если перебарщивать, то заработает ребенок потом диатез себе или еще что, поэтому… поэтому остаешься стоять на парковке, вдыхая запахи мая перемешанные с невыносимо приятными корично-медовыми. Пакет поставишь на землю, как только Рю Чжин унесется на подработку, папки прижимая к груди, слегка нахмуриваясь только. Вечернее солнце путается в листьях, путается позолотой в волосах опустившихся чуть-чуть ниже плеч. В глазах плавится солнце ореховое, смешивается  с янтарем и растворяется. Ты щуришься, но машину издалека замечаешь. Взмахнешь свободной рукой приветственно, радостно, чуть было папки на асфальт не выронишь, подхватывая последние вовремя.
— И почему так долго? Я, может быть, соскучилась, — снова надувая губы до невозможности забавно, превращаясь на секунду в малое дитя, которому тоже нужно внимание.
«Тебе же можно было вести себя так чуть ли  ни весь март, я тоже хочу».
На самом деле поясница побаливает, врачи говорили, что в этот период это нормально, рассказывали в подробностях о том, что происходит с ребенком и чего делать в это время не стоит, но все один голос твердили про: «Вот самый благодатный период начинается». Джун, как ты ходил с больной спиной так долго, мы теперь поменялись, ей богу…
Он забирает из рук ее бесконечные папки с документами, смотрит на нее почти жалобно, она пожимает плечами лишь, продолжая от солнца щуриться, улыбаться счастливо сквозь это майское солнце. Пригретые. Умиротворенные. Д о м а. Хо-ро-шо.
— Ну, поработаю еще немножечко… нельзя? — продолжая милашничать, а потом самой себе усмехаясь. — Мои студенты милые, а твои младшие и вовсе. Нужно будет как-нибудь вас навестить. Принести пирожных, быть хорошей женой в конце концов… ты такой милый сейчас, когда так на меня смотришь, ты в курсе? — маска милашничая спадает. «Ты просто побеждаешь меня в этом плане, Джун».   
В животе снова отзывается Малыш, отталкивается и теперь не можешь списать это на свою фантазию, теперь чувствуешь это совершенно определенно. Другим еще рано, а тебе уже д а н о.
— Наша прелесть определенно хотела хотток, но не будем перебивать аппетит. А по мне кто будет скучать? — снова хмурясь забавно, наблюдая за его взглядом, на живот, на живот, который стал больше, который в ы р о с.
Стоит только вспомнить о своих страхах несколько месяцев назад и все тело мурашками покроется до невыносимости. Вот поэтому и не вспоминает — за это время случилось слишком много чего хорошего.
А он подойдет ближе, а между ними остаются ее папки, а между ними на деле каких-то пару сантиметров. А между ними на самом деле никакого расстояния и нет. И глаза прикрываются, ресницы солнечные зайчики зацепят, а потом светом отскакнут в сторону. Уголки губ вверх поднимаются, поцелуй с запахом солнца угасающего, мая, корицы. Поцелуй очередной с улыбкой, щекочущий, мягкий. Ты купаешься в этом расплавленном счастье и точно знаешь оно совершенно точно т в о е и его уже вряд ли кто-то у тебя заберет. Не отдаст. Отстранится от него, а руки все еще не плечах. Мимо пройдут случайные студенты, проедет кто-то на велосипеде. Откуда-то издалека послышатся завлекающее: «У нас скидка, все по 10000 вон, покупайте!».
— Так лучше, — проводя руками по пиджаку летнему, легкому. — я тоже тебя люблю. Мне так нравится в последнее время… это говорить.
Мне так нравится тебя любить. Вас любить.

- Продолжаешь интриговать. Ой, я чувствую креветок! Розами пахнет, - улыбаешься сквозь закрытые глаза, чувствуешь, как убирает ладони. - Ваа... сегодня мой День Рождения? - восхищенно, оглядывая стол, руками всплескивает, тарелки оглядывает. - Там... грибной суп! Обожаю тебя, серьезно. То что нужно сейчас! - в щеку чмокаешь, обнимаешь, довольная совершенно.
На его руку на животе внутри почувствуешь легкий взмах, легкое движение. Отзывается. Живот круглеет со временем все больше и это потрясающе, это то, чего ждала а теперь расплачиваешься поясницей своей, но все равно нравится. Нравится, что теперь не скроешь, нравится, что упругим становится.
[float=left][/float]- Я думаю нашей крохе нравишься ты, - садится за стол. - Все нормально, терпимо в смысле не буду врать, что не устала и... - не договорит, а он унесется куда-то.
Джун, в последнее время ты такой милый, знал об этом? Суетишься, а я превращаюсь в хрустальную вазу не меньше. Посмотришь в проем заинтересованно, качнув головой неопределенно. Л ю б о п ы т н о. А у него лицо по возвращению такое довольное, удивительно.
- Тепло и оливки, пиццу делают... Я видела у нас подобный ресторанчик, но туда не нужен билет... Говори уже, иначе мы умрем от любопытства, я ждать не умею.
Еще как умеешь. Это то, что лучше всего удается.
- Мы летим куда?.. - недоверчиво, хмурясь, замирая на месте. -...Рим?
Рим... Твоя мечта далекая, романтичная. Мечта юности, которая даже несмотря на разъезды так и не воплотилась в жизнь. У тебя на звонке итальянская песня, тебе итальянский нравится, а вино у них... Рим. Когда-то ты бредила этим городом совершенно полностью, завидовала Тэ Хи которая там была и которой не понравилось. Рим слишком чудесный на самом деле, там столько удивительного. А как же итальянское кино и итальянские комедии? Архитектура и римские легионеры? Великая история вечного города? Только вот однажды вы договорились из дома не выбираться. Только вот... страшно. Страшно из дома у е з ж а т ь. Теперь.
И хочет заспорить мягко и хочет сказать, что "вдруг что то случится", но слышит "кошмары". Погрустнеет, погрустнеет лишь слегка. Ты прав. Нам все еще они снятся, как бы хорошо ни было.
- Я вижу, что ты снова взялся командовать. - вертишь в руках рекламный буклет с видами из м е ч т ы. Сердце бьется не тревожно, а скорее радостно.
Ге, ты ведь хочешь поехать в душе. Ты ведь не из тех, кто дольше пары месяцев может просидеть спокойно. И он об этом знает, к тому же на этот раз он выполняет свое: "Без меня никуда". Поедете вместе. Снова, как когда-то. Брось, ты ведь уже согласна.
- А работа? Тебя отпускают? Все нормально? Тогда... - пауза театральная, нахмуришься, а потом в улыбке расплывешься. Может с беременностью я просто сговорчивее. - Господи, конечно же давай поедем! Это же Рим! Как я могу отказать?  -  по голове погладит, волосы взъерошивая,  после того как живот поцелует.
Внутри разрываются маленькими искорками нежности эти касания. Джун, я почему-то теряюсь от таких твоих поцелуев, у меня нежностью все затопляет. Мне хочется сразу же обнять тебя в ответ, обнять крепко, к себе прижимая. Мне хочется мгновенно говорить тебе о том, какой ты удивительный и почему ты этого никак понять не можешь? Мне хочется сразу же увидеть, как ты будешь нашу кроху целовать, когда она будет уже не в животе. Я просто... таю как мое любимое мороженное шоколадное, когда ты так делаешь. Делай так дальше. 
Ты думал я буду дольше соглашаться? Нет, не хочу спорить.
Давай уедем, Джун.
— Мы хотим сказку почитать. Только с хорошим концом, пожалуйста.
А потом целует ее \я тоже нуждаюсь в этом, знаешь ли\ и мир пропадает. Неловко как-то вилку задеваешь, она со звоном на пол упадет, а ты не услышишь, разрывать поцелуй не захочешь, шею запрокидывая, губами обхватывая.
— Мне уже нравится. В этом проблема. Если мы не поедем я слишком сильно расстроюсь.  

Аккуратно прикасаюсь к твоей руке. Ты так смешно вздрагиваешь от этого легкого прикосновения, что я невольно улыбаюсь. Ты - мой. А я твоя принадлежу только тебе, вся и без остатка.
Такой красивый майский вечер. На фоне играет что-то клавишное, очень легкое, ласкающее наши уши \говорят малыши любят классику слушать, вот и включаю на стареньком плеере, что я только не переслушала за это время\. На улице догорают последние остатки весеннего солнца, шелестит ветер в низких деревцах, пробегается по цветкам в горшках \в последнее время что-то потянуло на садоводство, но размахнуться могу только на подоконнике\, а в комнате горят приятные гирлянды желтоватые, создавая приглушенный свет \я отказалась их снимать, мне они нравятся\. Мы сидим на кровати и молча наблюдаем, как за окном на синеватом небосклоне, постепенно темнеющем звезды загораются бриллиантиками мелкими \а я играю в странную игру: «кто первым звезду заметит».   
Я чувствую, как ты нежно обнимаешь меня со спины, складываешь ладони на выпирающем животике, который все еще скрывает платья ткань. Чувствую, как быстро бьется твое сердце, и как отзывается мое собственное, вдыхаю еле уловимый аромат привычного шампуня, который л ю б л ю. Просто я люблю тебя, знаешь. 
— Жаль, что не чувствуешь пока, а он же двигается, правда, — шепнешь, губы тянутся в улыбке блаженно практически, облокачиваешься, опираешься головой на плечо и прислушиваешься все еще к тишине. Как хорошо, когда тихо. Все еще хорошо. 
Говоришь на ушко какие-то милости вперемешку с чем-то игривым и страстным Я  смущаюсь \или делаю вид\ и с поддельным недовольством прошепчу:
— Джун-аа… — кажется вышло даже с пусанским акцентом.
Пульс учащается, когда я в очередной раз слышу, как ты с придыханиями произносишь мое имя.
В тебе прекрасно все. Каждая часть твоего тела, каждая струна души. Милый, мне так хочется, чтобы этот вечер застыл во времени и длился бесконечно. И мне нравится гладить твои шелковистые волосы, утыкаться носом  в щеку и выдыхать тихонько-тихонько, видеть эту улыбку и невероятные глаза, в которых таится вся моя звездная система. А ты целуешь родинку на моей шее, а в моих глазах вечная просьба «не останавливайся, продолжай...».
Я полностью погружена в тебя, все мои мысли и сердце заняты тобой.
Милый, знаешь, я принадлежу тебе, вся и без остатка. Я - твоя.
Люби меня, прошу.
Наши вечера в последнее время всегда такие, умиротворением наполненные. Хотелось бы, чтобы и ночи были такими же… Но не всегда. Не всегда, Джун.
Почему з а б ы в а т ь плохое сложнее, чем хорошее?...
Это как-то несправедливо.

Ге спит в последнее время крепко удивительно, как обычно выбирая для себя определенную комфортную позу и замирая в ней обхватывая руками подушку или же его \как повезет\, урча во сне что-то невразумительное, бормоча, губами причмокивая. И в этот раз вроде бы тоже заснула быстро, сразу же, в голове еще звучал его голос мерный и успокаивающий. 
И из сна вырывает неразборчивый стон, неразборчивое слово, в котором легко угадывается отчаянное «нет» и отчаянное «не надо». Странно было бы от такого не проснуться, не проснуться почти испуганно, привыкая к темноте, нависающей над тобой, смаргивая ее поспешно, приподнимаясь на локтях, присматриваясь. Голос хрипнет, откашливаешься.
— Что, плохой сон приснился?
Знаешь ведь ответ, знаешь ведь, что «да». Самой ведь снились постоянно еще после августа, а после февраля ты просто радуешься, когда не снится н и ч е г о, проваливаясь в сон также, как в любовь. Подтянешься, одеяло с плеч спадает.
Когда мне кошмары снились я хныкала, словно малый ребенок, пальцами теребила твою руку, обхватывая и отказываясь отпускать практически в истерике какой-то.  А ты хмуришься, складки на лбу появляются, а у тебя плечи мгновенно напрягаются. 
Что было в том сне, милый? Может быть в этом сне тонул красивый лайнер с красивым названием? Быть может, тонул не он, а мы? Быть может, в этом сне мы расцепляли свои руки, мы отпускали друг друга лететь куда-то в бездну моря, сомкнувшегося над головами. Быть может в этом сне я…
— Что, потерял меня во сне? — совершенно просто, кажется даже улыбаясь уголками губ, только улыбка грустная. Ты подвинешься ближе, обнимая за плечи, целуя невесомо в плечо, разворачивая к себе. — Страшно было? — глаза светятся мягко, понимающе в окружающей темноте невыносимой. — Иди ко мне, — обнимает, покачивается слегка, будто убаюкивая.
Может быть на время беременности во мне просыпается эта нежность, ласковость почти материнская. А может, я просто хочу, чтобы ты поспал.
Подбородком на макушку, оказываясь чуть выше, продолжая обнимать, утыкаясь носом, выдыхая.
— Это всего лишь сон, всего лишь кошмар, Джун. Он ничего не значит, сны… остаются снами, — обнимая крепче, прижимаясь сильнее, а глаза серьезнеют окончательно, уголки губ опускаются. — Скоро мы узнаем, я надеюсь, кто у нас родится, а еще хочу зайти в книжный, купить пару разговорников или путеводителей. Мы снова уезжаем, мне нужно столько всего купить, буду тратить деньги, разорю нас совсем. Нужно уже решить что-то с обоями в детскую… — ты говоришь всякую чепуху голосом негромким, пониженным, задумчивым, а рука по плечу поглаживает.
Ты только… ты просто… засыпай, Джун.
— Я здесь ведь, я буду здесь еще очень долго… — тянешь, улыбаешься. — Пока не стану старенькой дряхлой старушкой и не увижу правнуков \быть может хотя бы внуков\. Ты будешь возвращаться с работы, а я буду стоять около раскрытого окна и махать тебе, только голову подними — я буду там. Я буду давать бесконечно длинные списки продуктов, а ты все равно будешь забывать купить масло. Я буду обнимать тебя, как сейчас, я буду заботиться о тебе, когда ты болеешь так, что тебе надоест однажды, а я все равно буду. Потом я буду говорить, чтобы ты не покупал детям много сладкого, а еще спрашивать: «Где зарплата, она же сегодня». Потом мы будем седеть, а я буду выдергивать седые волоски из твоей головы. Будем пить теплое молоко, буду целовать тебя в лоб. Я буду здесь, я просто не смогу никуда уйти, я всегда возвращаюсь, это моя суперспособность, забыл? Буду с тобой столько, сколько смогу, сколько захочешь, чтобы была, — проведешь ладонью по плечу, вспоминая невольно то, что с этим плечом было пару месяцев назад.
Джун, прошло ведь?
Не болит больше?
Опустишься на один с ним уровень, в глаза засматриваясь.
Тебе будет со мной комфортно.
Я буду заваривать тебе черничный чай и печь шоколадные кексы \я научусь\, когда тебе будет грустно, укутывать тебя в плед и обнимать, если замерзнешь, говорить тебе, напоминая бесконечно какой ты замечательный и целовать в уголки губ, когда ты потеряешь веру в себя. Я буду читать тебе вслух или рассказывать всякие глупые истории, чтобы развлечь и рассмешить тебя, я буду стирать твои вещи с мягким кондиционером с запахом ванили, чтобы ты весь день помнил обо мне. Я буду тихо спать на твоей половине кровати когда ты вернешься с учебы. И, я уверена, буду видеть тебя во сне. Я научусь вязать тебе теплые вещи, чтобы ты носил их в холодное время года. Надеюсь, они будут еще теплее от моей нежности к тебе.
Джун, это я просила никогда не исчезать и не уходить от меня. Ладонью по щеке, пальцем большим по губам, смотришь серьезно, потом только свою пальцы с его переплетаешь к р е п к о.
— Просто… давай не будем плавать на кораблях. Давай поедем в Рим. Вместе. Знаешь, что говорил о Риме Гете: «Кто хорошо видел Италию, и особенно Рим, тот никогда больше не будет совсем несчастным». А еще, знаешь что там под городом целый подземные катакомбы есть…
Ты продолжишь рассказывать о Риме, продолжишь просто говорить, а голос будет затихать постепенно и глушиться. Я не знаю, кто из нас первым заснул. Проще сказать, что мы вместе заснули. А еще, кажется, я поцеловала тебя. Быть может только во сне, оставляя этот поцелуй. Не уверена. Но я рада, что ты смог уснуть.
Ни я ни ты больше не захотим узнавать как это «жизнь без тебя».
За пределами твоих рук кончается счастье. Поэтому я их так сейчас… держу. Крепко.

Счастье, как какой-то определенный предмет, невозможно увидеть, потрогать или вдохнуть его запах. Но кусочки мелкой радости разбросаны повсюду: будь то в недавно купленных гирляндах, развешанных по всей комнате \для меня все еще нет ничего более уютного, чем это\, или же в новоиспеченных пряниках, запах которых доносится с кухни, или же в старом чайнике, который посвистывает, когда вскипятит воду. При желании можно собирать своё счастье, как пазл, из маленьких кусочков. И тогда получится настоящая жизнь, полная ярких воспоминаний, греющих душу. Мое счастье собирается из миллиона таких осколочков. Например, когда пищит кодовый замок на двери, когда ты приходишь домой раньше, когда ты приходишь домой каждый день и не нужно думать про себя «что может случиться». Я просто верю, что ничего с тобой не случится и ты, также как и я будешь возвращаться. Это осколок моего счастья — звук открывающейся двери.
Ге лежит на диване поперек, кверху ноги задрав, потому что так полезнее, так кровь к ногам лучше приливает. В руках: «Прогулки по вечному городу» Мортона, вчитывается в текст, пусть держать книгу в таком положении и не удобно. За телефон возьмешься, книгу откладывая, зажимаешь «1», несколько гудков. По времени уже должен был выехать, в любом случае.
— Джун, нужно будет заехать в аптеку купить мне тот комплекс витаминный с фолиевой кислотой, я постоянно забывала. А, нужен крем от растяжек. Тебе же все равно по дороге…
Прокряхтишь, постукивая по плечам, покачивая шеей, хмурясь. Живот еще не большой, а почему болит поясница? Стоит завтра после УЗИ зайти к врачу? Нет, говорили же, что все это в порядке вещей и проходит, если делать гимнастику и массаж.  А тебя скоро разморит окончательно, даже несмотря на то, что книга интересная, написана хорошо, все равно разморит. Пары были с первой, не покидало сначала навязчивое желание съесть мороженное и посыпать его сыром, а потом осталось только желание поесть мороженного, постепенно утихомирившееся на какое-то время.
У тебя судороги появились, говорят — от нехватки витаминов, вот и просишь купить, пока не закрутились, потому что завтра наверняка будет день, который выбьет из колеи. Одна фотография с УЗИ на холодильнике уже красовалась, а как вспомнишь свои эмоции  в тот день снова захочется расплакаться, но на этот раз стоит себя в руках держать, пожалуй. Глаза прикрываются совершенно невольно, совершенно невольно в дрему легкую проваливаешься, свешиваясь головой с дивана постепенно, постепенно скатываясь все ближе к краю, удивительно как не падая, оставляя книгу дремать вместе с тобой, у себя на груди. Не услышит в этой глубокой дремоте заветного писка, не услышишь шагов, но зато точно и наверняка почувствуешь поцелуй на губах.
Хорошо ждать возвращения, зная, что оно точно будет, что тот человек, которого ждешь находится не за 1000 километров, а где-то близко, просто…на работе.
Хорошо возвращаться, когда знаешь, что тебя ждут. Что ты приходишь не в пустую квартиру, а в квартиру, где из-за дверного проема покажется любимое лицо и спросит: «Вернулся?...» Разве это не счастье? Тогда я не понимаю, что такое счастье. Сдаюсь.
— Вернулся?... — сонным голосом мурлыкнет, выбираясь из объятий дремоты. Заснет сейчас — не будет спать половину ночи, что за привычка. — Хотела бы я сказать тебе что-то вроде: «Голодный? Я приготовила, осталось разогреть только, садись покушать». Но увы, ты же знаешь, что все, что я могу тебе предложить — это компенсация и чай… — пожимаешь плечами, встаешь таки с дивана. Если серьезно, то сползаешь лениво, разморенная теплом мая, сном, счастьем, которое постоянно теперь просто преследует. Слишком хорошо, стоит задуматься снова о подозрительности, но может быть хотя бы раз… так и надо?
Залезает практически носом в шуршащий пакет из аптеки кивает, когда удостоверится, что все правильно и ничего не перепутал. Ты ловишь его взгляд, пропускаешь усмешку сквозь губы.
— Доверяй, но проверяй, знаешь ли, что поделать… Но все правильно. Ты же уже знаешь, что я скажу: «Лучший!»? Знаешь ведь, ну и хорошо, — подтянешься, ухватишься. Благо животик недостаточно большой и равновесие держать все еще легко и просто. — Мм, пахнешь вкусно, — принюхаешься, губы продолжают тянуться в улыбке. Поцелуешь в губы мимолетно, чмокнешь почти, удерживаясь за плечи \как хорошо, что теперь я снова могу за них удерживаться, но если больно, ты только скажи, Джун и перестану\. — Леденцами пахнет, ты снова их купил? А мне? — и снова поцелуешь легко, невесомо почти. — Ты ведь устал? Раз ночью не смог нормально поспать… Раз устал, можем просто заказать что-то на дом и ничего не готовить? Нет? — поцелуешь опять, прижимаясь чуть крепче к губам. Оторвешься, вроде бы готовая выдать очередную фразу невинную, а вместо этого серьезнеешь на глазах, погружаясь в глаза, вспоминая и ночные кошмары и то, что завтра УЗИ и что любишь, постоянно об этом говоришь. А мы считаемся еще молодоженами или нет? Ай, к черту. — Спасибо, что возвращаешься, Джун. И разве можно быть таким привлекательным всегда? Меня тоже соблазнять не надо лишний раз, а то у меня такое настроение в последнее время… — не договоришь, поцелуешь, только теперь по-настоящему.
Знаешь, я думаю ты заслуживаешь настоящих поцелуев, всегда заслуживал. Что такое настоящий поцелуй только? Поцелуй, стирающий остатки блеска с губ \в последнее время полюбила их больше помад, они кажутся м я г ч е\\, когда на своих чувствуешь мятный привкус, когда на языке железо оседает. Железо с привкусом неба. Сцеловывать запах мая с твоих губ, призрачного дня, уходящего куда-то далеко. Чувствовать губами краснеющими постепенно, твои губы,  пропахшие все теми же облаками. Поцелуи, уносящие к небесам, поцелуи, пушистые как эта кофта моя домашняя небесно-голубого оттенка. Мне нравится все, что касается неба.
Мне нравишься т ы.
У меня просто звезды в глазах зажигаются, словно лампочки на гирлянде где-то за спиной. Вечное новогоднее настроение, а на дворе май. И долой призраков февральских. Я повешу над кроватью ловец снов, ей богу.     
Мне нравятся твои руки на моем животе. Ты всегда поглаживаешь, малыш всегда отзывается, а я сообщаю об этом.
— Я все же думаю, что это девочка. Иначе, почему ты нашему малышу так сильно нравишься, а? Папочка? — усмехаясь, вздрагивая от какого-то громкого хлопка из окна, будто одна машину о другую столкнулась. Хмуришься. А в животе кто-то отталкивается будто, упирается в живот, уже ощутимо. — Дай мне руку, я думаю где-то здесь, — с серьезным выражением лица знатока, а потом губы снова растянутся в улыбке. Скоро щеки улыбаться заболят. — у нас ножки. И нашему чуду явно не нравятся такие звуки. Оно недовольно… Давай ты сделаешь мне массаж, а я сделаю тебе чай. Компенсация уже была ведь.   

Уже традиция читать сразу после еды, читать, а потом засыпать. А у Ге просветительская работа по поводу развития детей, у нее кипа накупленной литературы, наверное стоило бы может и поменьше читать таких вещей, но что поделать.
— Смотри, что здесь написано: «Ребенок уже очень чувствителен к громким звукам или яркому свету, и о своем недовольстве вполне ощутимо дает знать активным шевелениями...». Прелесть же? «Мозг на этом этапе практически полностью сформирован…» Ты меня слушаешь, да ведь? Это, между прочим, важная информация. На моих лекциях же нельзя спать. А если отправлю на пересдачу, что будешь делать, а? — щелкнешь по носу, удобнее голову устроишь на своих коленях, продолжишь мучить описаниями того, что на каком периоде происходит, потом таки захлопнешь книгу несчастную, будешь просто лицо разглядывать. Разглядывать и теряться.   
Провожу указательным пальцем по внутренней стороне твоей ладони, повторяя рисунок каждой жизненной линии. Мне кажется, я забываю как дышать, потому что когда ты рядом, не могу ни о чем думать. Ты с таким неподдельным восторгом глядишь на меня, от тебя исходит столько преданности и тепла, что мое сердце просто тает на глазах. Как же я люблю тебя, Джун.
В блаженстве прикрываю глаза и вдыхаю твой аромат полной грудью. От меня пахнет ромашкой и стиральным порошком \пришлось взяться за стирку, когда вернулась домой\. Чистая душа.
Обнимаю крепче, прячусь носом в твое плечо и хочу остановить время, чтобы этот момент не заканчивался. Ты сегодня в моей любимой синей рубашке. А у меня кофта забавная, мягкая, по которой приятно проводить руками. Будь со мной всегда, прошу.
Ты щекочешь своими длинными ресницами мою щеку и я счастливо улыбаюсь. Плавно притягиваешь за подбородок и едва уловимо касаешься моих губ. 
[float=right][/float]— Знаешь, иногда когда все так хорошо, когда так спокойно… Это уже кажется чем-то странным, — вздохнет, кладет голову уже на его плечо, продолжая руки его рассматривать и хмурится, когда на шрам натыкается еще вполне заметный. У нее такие же на коленях. Будут долго заживать. Такие царапины. Которые стали шрамами. — У тебя не было такого? Не кажется, что раз все так хорошо, то случится обязательно что-то… плохое? Когда ничего не происходит начинаешь превращаться в параноика. Скажи мне, что ничего не случится, потому что мне не просто хорошо, я снова счастлива, Джун… — замолчишь, вспоминаешь собственные слова прошлой ночью, усмехнешься. — Может быть поэтому нам нужно уехать. Убедиться окончательно, что мы можем ничего не бояться и теперь все х о р о ш о. Не хочу, чтобы тебе снились кошмары.  Хочу хороших снов…