Руки сложены необыкновенно чинно на белом платье, только плечи дрожат и лицо как-то неожиданно бледнеет. Дернутся пальцы, вздрогнут ресницы. За окнами проносится знакомый пусанский пейзаж, бесконечное количество небоскребов, узкие улочки, где-то вдалеке пенится серое море. Прохладно, но не сыро, сегодня метеорологи клятвенно \ну, почти\ обещали обойтись без дождей и погода должна радовать. Снова сожмешь лишь слегка ткань струящуюся белую, вновь задашься вопросом: «Все точно хорошо? А если… не понравится». Чья-то теплая ладонь накроет, сожмет слегка.
Мама.
— Все хорошо, — словно читая мысли, словно предугадывая то, что называется свадебным мандражом. — Ты красавица. Разве твоя мать может ошибаться?
Нет, мам. Мамы никогда не ошибаются.
Отсчет почти закончен…

|23.10.2013|

Раскрытая книга, сосредоточенно всматривается к напечатанные строчки, где вроде бы все понятно и просто: 2-3 яйца, 1-2 стакана риса и прочее. Да, это тебе не научные изыскания в области истории, не споры о том, кто должен был взойти на престол в 16-ом веке и не описание керамической вазы на несколько параграфов. Это всего лишь кулинарная книга, в яркой твердой обложке с цветными иллюстрациями. На картинках все собственно выглядит очень аппетитно и, по крайней мере, съедобно. На деле же… Ге ойкает, когда в очередной раз задевает палец ножом, оставляя сбоку указательного отвратительную красную царапину. Шипит недовольно, подставляя палец под струю холодной воды из под крана. Где-то рядом будет шипеть сковородка. Это всего лишь рисовый омлет, что вообще может быть проще \я знаю что – яичница, но и ее я умудряюсь испортить и это какой-то злой рок, никак не меньше\. Встряхивает мокрой рукой, упирает руки в боки. Единственное из всего, что смогла сделать хорошо оказался рис, сварившийся в рисоварке на удивление удачно, не переварился даже. Верх твоего кулинарного искусства, Сон Хе Ге.
Зевнет широко, прикрывая рот ладонью, а потом с каким-то безмолвным отчаяньем переставляет сковородку.
Фиаско, Ге — это так называется.
Она так увлеклась всем этим процессом готовки, за шумом воды, шипением сковородки и чайника она попросту не услышала, не смогла услышать, снова хватаясь за черную ручку сковородки.
Обхватывает со спины, а она чувствует дыхание в районе шее, улыбается \ты не увидишь, раз я спиной\.
Мне единственный раз в жизни можно сказать удалось подскочить раньше тебя \бог знает каких усилий мне это стоило\, но в итоге все зря. 
— Ай, ну отпусти, ты все портишь! — шутливо и наигранно возмущается, отбирает полотенце и не желает отступать от плиты. — Тут ведь итак полнейшая катастрофа. Щекотно же! — голос повышается, а в голове забавные мысли вроде: «На нас посмотри мы уже молодожены».
— Ты точно невыносим, ты знал? — чувствуя подбородок на своем плече, выключая плитку, с неудовольствием разглядывая свое «творение». Вздохнешь тяжело, развернешься, поджимая губы. Не трагедия, но очень хотелось хотя бы раз в жизни. Попробовать. Приготовить чертов завтрак и освободить от этого тебя, который работает. Принимать поражение тоже нужно уметь, что уж там говорить. — Можешь сказать мне: «Сон Хе Гё, ты безнадежна». Я даже не обижусь… Ты, — кивнет на сковородку, на которой скорее какой-то винегрет, нежели блюда с картинки. — точно не передумаешь насчет свадьбы? Как же выражение: «Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок»?
Попытка все равно была не пытка, старательно прячешь порезанные пальцы рук от Джуна, как-то неожиданно и ощутимо неловко рассматривает футболку, на которую успел накапать соус какой-то. Попытаешься вытереть рукой – не особенно выходит. Мало того, что нужно убраться на кухне, мало того, что продукты испортила, практически испортила утро.
— Я могу рассказать 1000 и 1 и миф, оказать первую помощь, но вот это, — кивнет на развал, положит руки на его плечи. — не моя магия. Вот увидела бы меня твоя мама. Она бы подумала еще раз, а? — пожмет невинно плечами, будто нет в этом предложении ничего «этакого». — Прости, все, что я могу — это извиниться, но у меня есть компенсация, — не особенно долго думая \это всю неделю выходило по какой-то инерции, просто естественно, просто хотелось\ поцелует легко-легко в уголок губ, приподнимаясь на цыпочки \ну как неудобно иногда быть такой маленькой\. И только потом, снова не д у м а я, опирается на внешнюю поверхность ступней своими как обычно босыми \я люблю головные уборы, а по дому всегда хожу без носок\, становясь хотя бы немного выше, прислоняется лбом к его лбу, кончиком носом потрется, расплывется в улыбке, растворяясь в этом утре с запахом чая жасминового и чего-то жареного \спаленного омлета\ — И, кстати, раз уж с завтраком не вышло — я сделаю чай. И тут могу поспорить, что никто его лучше меня не сделает.
Остановимся на чае, пожалуй. Не дружишь ты со сковородками и чашками. Разве что керамическими. Разве что прямиком из эпохи Чосон.
Осталось чуть больше недели, ты веришь?

|26.10.2013|
Очерчиваешь контур губ, блеск пахнет отчего-то грушей \а я вспоминаю поп-корн в кинотеатре теперь просто в с е г д а\, проводишь по тонкой кожице на губах, чмокнешь. Очень внимательно и осторожно красишь ресницы \главное чтобы рука не дрогнула\. Оглядываешь себя в зеркало – оглядываешь черное платье \неизживающая себя классика\ с белым воротничком, удовлетворенно. Даже волосы успела уложить, потому что на этот раз собиралась заранее \и на этот раз точно удостоверилась в том, что на колготках нет стрелки и прибегать к чулкам больше не понадобится\. Духи на внутреннюю сторону запястья, на шею. Хорошие духи, влюбили в себя просто окончательно \ты выбирал\. Взгляд на часы, тяжелый вздох порывистый — кажется, ты снова опаздываешь, опаздываешь на встречу с новым фотографом, которого умудрилась где-то раскопать Тэ Хи, когда первый так неудачно помахал им ручкой и фотокамерой прямиком за неделю до свадьбы. Хе Ге в тот момент впала в состоянии бесконечной паники, потому что свадьбу без фотографий представить, знаете ли, тяжеловато.
Рука потянется к молнии сзади на платье, пальцы цепко ухватятся за замочек, но тот упрямо не хотел подниматься вверх, сколько бы не дергала \в итоге я жутко устала держать руки за спиной\, он не поддавался. Может быть «собачка» заела, а может быть просто что-то мешает – глаз на затылке у нее не было, как впрочем и времени на долгие сборы – если все сорвется из-за такого недоразумения Ге будет жалеть всю оставшуюся жизнь.
— Джун, иди сюда! – настойчиво, продолжая вертеться перед зеркалом, считая свою будущую просьбу вполне естественной.
Вы были друзьями \ими и остаетесь в какой-то мере\ долгое время, иногда кажется, что смущаться нечего, но теперь дело уже не в смущении, только у Ге все мысли о фотографе, проблемах фотографий непосредственно на самой свадьбе.
— Застегни мне платье, я не могу почему-то. Заело.
Почему-то заело, а он почему-то стоит и не двигается.
Заело, это ведь просто бытовая деталь. Ге повернется в полуоборота, глянет вопросительно, просяще уже протянет:
— Еще немного и мы начнем опаздывать, серьезно. А я ведь специально попросила перенести все на вечер, чтобы ты смог пойти со мной.
Шаг. Медлит все равно, когда берется за замочек. Тут всего-то двумя руками вытащить заевшую ткань и пустить его вверх.
— Джун… —  уже предупреждающе, наблюдая за ним в зеркало, к которому лицом стоишь. — Что-то я не думаю, что там так долго нужно возиться…
Вообще то вы и правда торопитесь, вообще-то кучу деталей теперь нужно разъяснять заново и на десятый раз. Вообще то времени ни на что нет, ей бы возмутиться и заявить, что: «Ой все, знаешь что, дай я сама! Невыносим!», но Ге не возмущается, выжидает еще какое-то время, а потом вырвется как-то невольно:
— Застегнуть, Джун. Не расстегнуть. — вдумываешься в смысл фразы, хлопаешь себя по губам через секунду, а в голове неожиданно совершенно и некстати появляется Тэ Хи со своим: «Я слышу разочарование в твоем голосе». — Забудь и, серьезно до свадьбы осталось пять дней. У нас еще куча работы, так что давай начнем с моего платья и закончим фотографом. Нет? 
Пять дней осталось, ты веришь?

|30.10.2013|
[float=right][/float]Ге перевернется с левого бока на правый, а потом обратно, перевернется на спину, ляжет на живот, спрятав руки под подушку, утыкаясь носом в белье, которое отдает приятным запахом кондиционера. Дышит тяжело, пыхтит, а потом и вовсе резко подрывается с постели, щурится, теряясь в ночной темноте спальни, глаза привыкают лишь постепенно, лишь постепенно начинаешь узнавать очертания знакомых предметов. Ноги касаются пола, босые ступни щекочет ворсистый ковер светлый \пусть и маркий, зато мягкий\. Задирается край белой хлопковой футболки, сборится в руках ткань. Не спится, дыхание отчего-то сбито, в голове яркий кавардак, в животе не хотят утихомириваться бабочки расшалившиеся, фейерверками перед глазами расцветает безоблачное з а в т р а, сердце так оглушительно громко колотится, что кажется в тишине можешь расслышать эти далеко не ровные стуки. Тук-тук-тук, руку к груди приложишь, замрешь только на одно мгновение, какое-то до безудержности сладкое. Уголки губ взметнутся вверх чисто по какой-то инерции, обхватит себя руками за плечи, раскачиваясь на кровати, продолжая елозить ногой по все тому же плюшевому коврику, зарываясь в последний пальцами, упираясь ступнями в пол, но такое чувство, что еще немного и взлетишь, как бы не чувствовала под ногами поверхность, как бы не была уверена в силах гравитации.
Все поет, немного подкруживается голова, как будто опьянение \напоминает апрель 2012, а ведь сейчас почти что ноябрь\. Не спится. Не спится фатально, потому что хочется встать и закружится по комнате, смеяться, а потом резко замолкать, прислушиваясь к звенящей тишине, чувствуя, как расцветаешь, как живешь. Вот прямо сейчас, посреди ночи с 29 на 30-ое октября.
Это похоже на сон. Это снова похоже на сон и то, что когда-то давно казалось уже совершенно несбыточным, а чуть позже просто похожим на мечту, до которой коснешься – испарится, теперь… теперь это реально, остался какой-то там день. И по-хорошему теперь можно бы выдохнуть  с облегчением – все свадебные хлопоты, все «миссии не выполнимы» закончились. Платье, которое с такой тщательностью и детским упорством скрывалось от него уже в квартире Тэ, списки гостей давно составлены и утверждены, ты в определенной спешке удостоверилась в том, что все в принципе готово и все, если и не идеально, то по крайней мере хорошо. Так выдыхай, но вместо этого кажется, ты собираешься от распирающего тебя чувства совершенно окончательно — даже спать не можешь, хотя за вчерашний день не смогла присесть толком \то с фотографом разбираться, то встречать родственников в этот же день на автовокзале, а потом долго и мучительно выбирать с Тэ Хи вид букета невесты, обойдя при этом ни один салон флористики, поэтому думала, заснешь едва коснувшись головой подушки – ошибка. Слишком много звезд перед глазами, слишком много бабочек в животе, слишком невероятно ощущение \а ведь вроде бы за этот месяц должна была устать от самого слова «свадьба», хоть на каком языке произнесенном\ такого близкого  с н а.
Это все же, наверное, сон.
Глупенькая Гё — так много сил потратить на подготовку, а когда время приблизилась к  дню-D вдруг перестать верить в возможность хрупкого счастья. На самом деле счастье \то самое чувство, что распирает\ совсем не хрупкое, она знает. Счастье – оно вот оно, совсем рядом, достаточно протянуть руку, сжать плечо не сильно, осязаемо почувствовать тепло. Счастье — оно же вот оно, ее счастье, мирно посапывающее с правой стороны кровати в этом небольшом их личном мирке.
Она никак не может выдохнуть, только лишь делает вдохи, чем больше думает об этом тем быстрее мир превращается в какой-то волшебный калейдоскоп, где любая машина будет как минимум похожа на карету Золушки, где каждый прохожий — принц. Ге никогда не считала себя принцессой, но, вот сейчас могла бы поверить. Кольцо с помолвки прокрутишь на пальце, пытаясь вернуться с небес \ты меня туда возвел, а мне уже не спуститься, только разве что рука об руку с тобой\  на землю.
Еще какой-то день и на безымянный палец оденется другое кольцо, обручальное \признаюсь, тысячу раз в голове прокручивала то, как буду его надевать уже на твой палец, надеюсь руки дрожать не будут\. Еще какой-то день и из «невесты» превратится в «жену», словно по мановению волшебной палочки. Еще какой-то день и за ним новая вечность. Собственно, наша вечность никогда и не заканчивалась.  Я даже точно не знаю, когда она началась. В Америке, когда мы были детьми? Тогда почему такое чувство, что я знала тебя намного дольше. Почему такое чувство, что знала тебя всю свою жизнь с самого рождения. Я уже говорила, что люблю тебя с начала времен. Быть может прошлые жизни и правда существуют, быть может, я знала тебя и много лет назад. Какой конец был у нашей истории?
Глупый вопрос.
Долго и счастливо конечно же.
Ге обогнет кровать, покачиваясь немного в этой мягкой полутьме середины ночи. Шаг, а за ним еще один, прежде чем усесться на корточки с его стороны, положив подбородок на руки, выдыхая тихонько, почти что хныкая, продолжая странно-глупо улыбаться \просто ничего не могу поделать с этой улыбкой едва заметной, но заметной — ты увидишь\, отчаянно стараясь быть понимающей и не разбудить, ни в коем случае не разбудить посреди  ночи своими неуместными \ты бы возмутился сейчас и сказал, что не бывает здесь неуместности\ нежностями и тараканами \эти тараканы, впрочем, хорошие\. Но через какие-то жалкие несколько мгновений рукой уже тянется осторожно, убирает волосы со лба, касаясь кончиками пальцев кожи, проведет по волосам едва-едва – тепло. Пальцы вспархивают от кончика носа к губам, уже почти вовсе не касаются, просто очерчивают в воздухе контур, остановятся в нерешительности, как под каким-то гипнозом.
Уже завтра, а я поверить не могу.
Да, Ге, после твоих манипуляций и когда дышишь почти в лицо разве можно не проснуться? Ловит его взгляд сонный слегка, прищуренный, мутноватый, но все равно такой родной, что хочется повторить это слово р о д н о й до исступления, до тавтологии, словно пластинка на повторе.
«Прости» - одними губами, чтобы тишину не нарушать. «Разбудила». Но от кровати не отходишь, так и продолжаешь сидеть на корточках, так и продолжаешь улыбаться, растворяясь в чувстве. В этом чувстве. Хочется сказать невероятном. Но слова не подбираются и ни одно из них не кажется настоящим.
— Не подумай, мне не приснился кошмар, — сипловато, каким-то необычным грудным голосом, непривычным для себя. Кошмары снились когда-то, когда-то мучили и она просыпалась точно также, только разве что гораздо мучительнее, в немом ужасе. — Просто не могу уснуть. Просто я счастлива. Не знала, что так бывает.
Я многого не знала \использую любимую фразу\ «до встречи с тобой». Я не знала, как называются созвездия и какой самолет самый быстрый и почему. Я не знала, что можно ухватиться за чужое плечо и оно не даст тебе упасть и можно плакать при человеке \мне иногда кажется, что я даже плакать могу только с тобой\ так свободно. Я не знала, какими бывают поцелуи до самого последнего конца «жизни без тебя» и не знала что такое тонуть в человеке. Ты знаешь, я чувствовала, что проваливаюсь с каждым днем все больше.
Знаешь, у меня в сумке лежит книга — купила совсем недавно в магазинчике букинистическом, ничего не могла с собой поделать — выкладываю кучу денег за редкие издания, пахнущие пылью и немного \не знаю откуда ассоциация\ скошенной травой по осени. Так вот, эта книга английского философа и писателя Алана Уотса. На 77 странице я положила закладку – веточку лавандовую, хрупкую, высохшую, но нежную такую, кажется еще отдаленно сохранившую свой первоначальный аромат \говорят лаванда помогает уснуть, у меня даже мыло лавандовое и масло в ванную тоже, лаванадовое, пропахла наверное этой лавандой насквозь\. Там, на этой странице с закладкой глава «Падая в любовь». Да-да, Джун, он говорит, что в любовь «падают». Не восходят, а проваливаются с головой. Прямо как я. П а д а ю. В тебя. Он говорит, что вся жизнь это акт веры и авантюры. И когда мы делаем шаг мы не знаем – не провалится ли земля у нас под ногами, но мы верим, что нет. Это акт веры. Когда мы вступаем в отношения — это акт веры. Знаешь, я лишь могу добавить, что любви нужно лишь сдаваться, не сопротивляться, нет. Любовь — покорение другому человеку
Я хочу сказать тебе кое-что, но вместо этого буду лишь растягивать губы в полуулыбках, наблюдая за тобой, сонным и бесконечно близким.
Я о т д а ю себя т е б е.
Возьми меня, делай со мной что хочешь.
Это может и немного безумно. Но это и самое разумное, что можно сделать — отдаться самому и получить такую же отдачу в ответ. Такую же отдачу, а может быть даже чуть сильнее, которая тысячами электрических импульсов по коже пройдет.
Ты самое головокружительное падение в любовь в моей жизни.
И именно ты научил меня падать так, что падение превращается в п о л ё т.
— Просто не верю.
Может быть по ночам, если долго не спать и мириться с этими бабочками вокруг, которые практически уже явственно в воздухе летают, Ге становится сентиментальной, а может быть где-то под футболкой, где-то в грудной клетке запряталось волнение, смешанное с таким сладким предвкушением. Еще раз прокрутит на пальце кольцо, которое в свете лунном из окна блеснет бриллиантиками. Прокрутит, тряхнет головой, волосы чуть ниже плеч, за это время вернувшие здоровый вид, упадут на лицо — заправит за ухо \а иногда я этого не делаю специально, чтобы ты сделал, потому что тебе нравится это делать и это я уже успела выучить за эти недолгие месяцы вместе с тобой.
— Двигайся.
И все равно, что не твоя половина кровати \не думаю, что есть в нашей квартире что-то «твое» и «мое», но зато знаю точно, что есть н а ш е\, что время середина ночи, но сонный он послушный удивительно, а она успела замерзнуть немного, пусть полы и подогреваются, а за окном все же еще и не зима, всего лишь осень заканчивается. Мостится, а он разрешает, а она пододвигается ближе, натягивая на ноги одеяло, и уже под одеялом, прикрывая глаза, обвивает по привычке уже выработанной за несколько месяцев \кто-то скажет «каких-то там нескольких месяцев», а  скажу за бесценные месяцы с тобой — потому что когда-то я считала минуты, приведенные с тобой. 35 минут. Я запомнила\ руками, снова глаза открывая. Да, готовились, да убили много сил и порой нервных клеток, как бы ни старались последнего избежать. Да, да все так, свадьба, как и 31 должна была стать чем-то привычным, чем-то в голове устоявшимся. Но теперь, когда до нее всего ш а г становится… снова это слово — невероятно.
Сон? Реальность? А может быть и то и другое?
Одну руку под голову положишь, несмотря на то, что подушки вполне мягкие — привычка. Второй свободной рукой снова к лицу потянется. Ге верит в гравитацию постольку поскольку, но в последнее время сила притяжения относительно них двоих работает уж очень… сильно. Хе Ге потянется, прикоснется к щеке, кольцо кожу похолодит \скоро совсем придется снять — надеть другое\, пробороздит серебром по щеке, царапнув, замрет, большой палец только слегка дернется. С такого расстояния может разглядывать до мельчайших подробностей \но ты зачастую делаешь точно также, что я начинаю задаваться вопросом — разве можно видеть весь мир именно во мне, вот так ты смотришь\, каждый раз отмечая что-то новое.
Я люблю маленькую родинку у тебя на шее \я знаю она у тебя еще с детства на самом деле\.
А еще я люблю твои брови, когда они удивленно взлетают вверх, когда я в очередной раз неудачно пошутила, а ты воспринял всерьез, я даже люблю, когда ты хмуришься, люблю утыкаться пальцем в лоб, чтобы складочку между бровей разглаживать.
Я люблю твои губы, когда они изгибаются в улыбке и когда ты их поджимаешь. Я люблю твои губы, люблю их целовать.
Гё прильнет ближе, касаясь губами кончика верхней губы, проведет машинально уже большим пальцем по щеке, поцелует еще раз чуть чувственнее. Тут нежность буквально на кончиках пальцев \я не понимаю как так долго жила без тебя и без таких моментов, я действительно не понимаю\. Глаза закроются, дрогнут ресницы, все еще мелькает что-то яркое до невыразимости, все еще сердце трепещет, похожее на птицу, которую в небо отпустили в свободный полет.
— Теперь точно не сон… — отдаваясь сонному медленному течению, выпрямляется, засыпая, касаясь кончиком носа его. — А ты похож…
Если сон — не смей разбудить. Не хочу.
Выдыхай.
Засыпай.
Один день остался.
Не могу поверить.

Коленки во сне подтягивает к груди, оказываясь в этакой «позе эмбриона», а когда оказывается в постели уже совершенно одна, раскидывается, а потом с закрытыми глазами шарит по кровати в поисках скинутого одеяла, выбирая наиболее удобную позу, замирает снова. Ге спит на самом деле спокойно обычно, в одной позе, которая на данный момент кажется наиболее удобной, на одном боку или на животе, обхватив подушку \ну люблю я обнимать\ и никогда не храпит. Она спит тихо, когда ей спится. Она спит долго, потому что сначала долго не спит по ночам. А потом любит, если такая благодатная возможность, долго-долго просыпаться, валяясь в кровати до последнего, будто пытаясь заснуть снова, успевая посмотреть ленту новостей, ответить на какие-то сообщения, составить какой-то план на день, только потом будто нехотя поднимаясь с кровати теплой, выбираясь из под одеяла и пошатываясь шлепая в ванную комнату. Ни одно утро не обойдется без кофе\зеленого чая непременно, ни одно утро не обойдется без того, чтобы не напеть себе под нос какую-то прилипчивую мелодию, пока чистишь зубы.
По утрам окутывает такое ощущение, которое она назвала «ощущение убежище».
В слове «дом» три буквы.
Что это за чувство, когда ты понимаешь, что ты — дома? Когда, еще не проснувшись до конца, в мягком ворохе одеял и подушек вдруг натыкаешься на теплое, родное, дышащее сном тело того, кого любишь. Когда спустя годы возвращаешься в тот дом, где жил ребенком и необдуманно рассматриваешь все полки, ящики, шкафы, словно в поисках чего-то, и находя старую сломанную игрушку — улыбаешься. Когда ты точно знаешь, что на самом обычном диване место слева — самое удобное, потому что матрас там продавлен уютной ложбинкой, а на подоконник рядом можно ставить чашку… Чувство дома… Оно где-то глубоко в нас, и уходя, мы уносим его с собой, чтобы одарить им новые места и новых людей. И поэтому нам некуда и незачем возвращаться. И сейчас, глядя на вещи, так и не ставшие мне родными, я понимаю, что однажды моя повзрослевшая дочь будет осторожно брать их с тем же чувством щемящей ностальгии по детству. А я… Я буду с тобой. Искать тебя, любить, терять и снова находить. Жить с тобой и умирать с тобой. Потому что когда-то давно, много жизней назад, это странное чувство, чувство дома, я оставила тебе, уходя. И теперь рядом с тобой — я нахожу свой дом. В тебе. И знаешь, я не хотела бы, чтобы было иначе.
Честное слово, я привыкну к вечным выходным, а потом не смогу работать. Ну, совсем разбалуюсь, вот так.
Солнечный свет редкий, сквозь какие-то тучи \ночью шел дождь, а утром просто накрапывал – слышала в полусне\ пробивается, в такую погоду остаться бы дома, из кровати выбираться совершенно не хочется. И ты бы, пожалуй, поспала еще немного, но приходит осознание вместе с телефоном, который экраном мигнет, давая знать о пришедшем сообщении.
«Я заеду за тобой в четыре. И не тормози. Нам еще заезжать за твоей мамой. И забирать платье из салона».
Точки в конце предложений и никаких смайлов, даже банальной скобочки и той, не поставила. Тэ Хи вообще смайлы не свойственны, а в kakao-talk она упорно не пользуется стикерами. И теперь давит своей серьезностью, будто угрожая почти и где-то Ге читает ее «не смей тормозить», которые подруга не написала.
Ге вздохнет, потягиваясь прямо в постели до хруста в конечностях, вздохнет почти что с сожалением, но напомнит себе, что «так надо». Они решили это коллективно. Самую последнюю ночь всегда хочется провести с родителями, пусть вы и не прощаетесь \или это родители хотят провести ее с вами\, мама настояла на том, что должна быть рядом, даже ресторанчик закрыла. Хорошо было бы побыть в родительском доме, но с утра слишком много архиважных дел, а последние так неудачно затеяли ремонт. Тэ поцокала языком и сказала категорично, что платье пятен краски и известки на себе не выдержит, да и пространства, чтобы свободно дышать, маловато будет.
— И что ты предлагаешь? – устало потирая виски. — Не толпиться же всем в нашей квартире и потом… платье.
— Да-да, я в курсе твоей интриги месяца, в курсе. Можем готовиться у меня. И мне так гораздо удобнее — не нужно ехать на другой конец города с утра пораньше.
Тэ, как полагается принцессам, всегда жила в замках и дворцах – больших и просторных, где воздуха более чем достаточно, где каждая вещь стоит нескольких твоих зарплат. Тэ Хи была принцессой своего королевства музеев и старинных вещей, а в своем пентхаусе предпочитала модерн и упрощенность. Тэ не любит гостей на самом деле, но без Тэ Хи я бы все же не справилась совершенно.
Нужно забрать маму, забрать платье из магазина, нужно еще много чего сделать, даже несмотря на то, что это последний день, когда, казалось бы, все дела должны быть сделаны — такое чувство до самой свадьбы будет находиться та или иная немаловажная деталь, которая будет требовать к себе внимания и времени. Так недолго сойти с ума, но Ге справится.
Это всего лишь часы порознь. Всего лишь на всего вроде бы, но когда так привыкли уже за это не столь долгое время не расставаться – почему то превращается в тотально-печальную историю.
Чутко прислушивается к звукам в квартире  - к шипению кофеварки, торопливой но четкой речи журналиста в утренних новостях, но самое главное — к шагам, которые различает на фоне ленивого серого утра. Когда шаги приближаются, а губы тянутся улыбнуться, но вместо этого она поспешно прячется под одеяло, укрываясь с головой и прячется, прячется словно ребенок , играясь, смешки щекочат из живота. Ты всегда встаешь первым — я безбожно просыпаю. На самом деле когда еще только-только почувствует рядом хочется скинуть одеяло, вскинуться самой и… сделать что-нибудь хорошее, ну в конце концов снова поцеловать тебя \потому что еще теплится на губах с ночи, напоминая о том, что все же не спала\, но Ге дурачится привычно и прямиком с утра \на часах 10:30\.
Один… мысленно проговариваешь слова уже привычные: «С добрым утром!», но не дает себя одеяло сцепить, ухватываясь за край. Вообще-то так лежать становится душно, но мужественно держится.
Два… пыхтит под этим одеялом, на самом деле выдавая себя с потрохами, но молчит. Ты ведь знаешь, что я не сплю.
—… три! Morning! — тянет на английском, подрываясь, сбрасывая наконец одеяло и глотая ртом воздух \даже щеки порозовели, серьезно\. Несмотря на то, что американский английский для нее за эти долгие \и не слишком\ годы почти что родным, все равно где-то на периферии проскользнет акцент. — Я могу хвастаться, что у меня таки есть свой персональный будильник? Ну хотя бы такой будильник не раздражает, — Ге усмехается наконец, снова падая на подушку, которая прогибается слегка по головой, проминается. Посмотрит почти что лукаво, посмотрит снизу-вверх и добавит: — Ну просто очень  привлекательный будильник — и как тут было не проснуться?
Хохотнет, ловит взгляд, снова потягивается. Телефон пиликнет еще раз — вряд ли это Тэ второй раз решила пригрозить расправой в случае непредвиденных задержек. Вздохнет, протянет «давай посмотрим...».
— Это Чжи У. Она сказала, что купила билеты на автобус из Сеула на вечер. Мне интересно как она завтра собирается держаться на ногах. От Сеула до Пусана ехать пять с половиной, если она выедет вечером значит… приедет ночью. Все из-за съемок дорамы… нужно будет посмотреть первые серии иначе она обидится. Тэ заедет в четыре.
Тэ заедет в четыре, в 16:00.
Тэ заедет в четыре и ровно до следующего утра Ге немного пропадет, чтобы сохранить романтику что ли. Или же просто для того, чтобы все закулисные события оставались закулисными, а на выходе все было похоже на магию.
— Что за взгляд? — шутливо, брови вопросительно вверх взлетают, вопросительно выгибаются, хотя в душе ты знаешь ответы на вопросы, но все равно спрашиваешь. Где-то в глубине души в тебе просто живет та самая женщина, которая хочет все услышать вслух. — Это даже меньше, чем сутки. И не думаю, что тебе хочется попасть под мою горячую руку, пока мне будут подкручивать ресницы. Некоторые психологи говорят, — поучительным тоном, превращаясь на секунду в преподавателя, — что расставания полезны для отношений.
Нет, Джун я не психолог, но готова поспорить с этим утверждением. Не бывает полезных расставаний, мы расставались достаточно часто \2004, 2013…\ я могу судить о том, что в этом мало чего приятного и уж точно нет ничего полезного — лишнее растрачивание нервных клеток.
— И потом, подумай о том, что еще немного и ближайшее лет пятьдесят тебе от меня не отделаться — надоем еще,— кивнет в подтверждение своих слов.
Глаза снова смеются, взгляд цепко ухватывает его выражение лица снова. Конечно же, Джун, ты будешь спорить. Не надоем. И мне не надоест, но мне просто нужно было лишний раз это услышать.
Рассыпается смехом по спальне, все слишком забавно, а в сердце, как бы не старалась вести себя непринужденно, будто бы завтра самый обычный день, такой как все \а на самом деле совершенно не такой, таких дней один на миллион и не волноваться невозможно, слишком трепетное это волнение\, но на самом деле только вернешься мыслями к этой теме  так сразу все заново и голова идет кругом. Мурашки. Мурашки пробегают по позвоночнику.
Я могу дурачиться сколько угодно, я могу отказываться взрослеть до конца. Но иногда и на  меня накатывает, особенно теперь.
— Эй, куда! — почти возмущенно, как только он встает с края кровати. Матрас пружинит. Хе Ге совсем не высокая, кажущаяся хрупкой иногда до трогательности, но за годы беготни по горам, саваннам и пустыням с рюкзаками туристическими, лопатами и снаряжением дают о себе знать.
Либо я сильная, либо ты просто не сопротивляешься совершенно. Поддаешься же. Стоит ли мне сказать,  что так не интересно, но…
Мне нравится.
Ге бывает сильной, когда это нужно ей.
Она подорвется с места резко, быстро, притянет к себе за шею, чтобы грохнуться на постель обратно, но уже вместе с ним, обхватывая за плечи \люблю твои плечи, люблю за на ни опираться, всегда знаю, что могу на них опереться\ и только потом через некоторое время, растягивая секунды, растягивая мгновения словно кисель, словно что-то тягуче-сладкое, томное, Хе Ге отстранится на пару сантиметров, чтобы лицо можно было рассмотреть, чтобы в глаза можно было смотреть.
Звезды отскакивают, пусть сейчас и день. И днем звезды можно разглядеть.
— А утренний поцелуй? Вот же… — но закончить не закончит \я так и предполагала отчего-то, что как только услышишь первую фразу у меня уже не будет возможности закончить, но я все рассчитала правильно\. Макушка утопает в мягкости подушки, вжимаешься в нее, а руки скользнут по плечу, сомкнутся где-то за шеей. Расслабится, утопая в этом поцелуе, который короткий вроде как должен был быть, но в итоге, снова. Не могу опустить, не могу оторваться. Просто не могу — это выше моих сил, меня можно понять.
И вот так всегда, если честно — я дурачусь, а ты в какой-то момент становишься серьезным. Но бывает и по-другому изредка, когда я позволяю себе быть не просто той самой лучшей подругой, которая готова подшучивать бесконечно и также бесконечно выслушивать, если что. Когда я позволяю себе быть твоей невестой. Твоей… да просто твоей.
Музыка раздается из динамиков телефона. Все твои вечные итальянцы, все о сладкой жизни. Вечный оттенок феличита. Телефон зазвонит на этот раз.
— Да, Тэ, я очень внимательно тебя слушаю… — и взгляд сожалеющий к нему обращенный. Дела такие дела. — В три? Ты минут двадцать назад писала в четыре. Что без нашего заместителя директора новый зал не откроют?
— Просто никогда не работай вместе с родителями, знаешь ли… когда они уедут в свое кругосветное в следующем месяцев честь годовщины, я пропою «бон вояж». Они передавали привет и наилучшие пожелания, прости придется все сделать чуть раньше.
— Ничего. Да, приезжай. Да я постараюсь ничего не забыть, да.
— Чао.
Нажмешь на отбой пожмешь плечами.
— Ну, ты все слышал. Пойду умываться, даже знать не хочу, как я выгляжу, до полудня провалявшись в кровати.

Кофе обжигает губы, согревает изнутри, разливаясь теплотой с запахом корицы. Корица и нос щекочет. Облизывает губы от пенки, параллельно двигается пальцем по длинному до ужаса списку.
—  Сменка, букеты. Кольца. —  останавливается на этом моменте. —  Главное не забыть кольца. У меня будет большая куча вещей с собой так что… Не хватало только чтобы я растеряла все. Кольца не забудь.
Ты так буднично рассуждаешь об этих вещах, будто это действительно что-то обычное, но на самом деле чем ближе с каждым часом\минутой\секундой становится слово «свадьба», тем сильнее начинаешь волноваться. Обо всем сразу. Подцепляет палочками закуску, хрустит, продолжит проверять на десятый раз все по списку, который еще немного и выучит наизусть как минимум. Почему в фильмах или сериалах упускают вот эти моменты. Все говорят свадьба это волшебно, да волшебно, но никто почему-то не предупреждал что настолько хлопотно, что даже у лучшего «органайзера» голова кругом идет. Ге посмотрит на часы наручные украдкой, прикидывая сколько времени ей понадобится на сборы. Время и вправду имеет свойство утекать буквально на глазах и сквозь пальцы. Оно утекает, пока вымоешь посуду и вытрешь руки о вафельное полотенце рядом, облокачиваясь о столешницу. Оно утекает, пока замок на сумке ходит туда сюда, а вокруг бесконечные пакеты \Тэ сказала, что нет смысла заезжать сначала к нам, потом на свадьбу – нежно делать все в один этап\ с вещами, какими-то папками.
Ее платье должно дожидаться в салоне, а Хе Ге кажется, что она уже успела забыть как оно выглядит толком – снова будет надевать его как в первый раз.
[float=right][/float]— Туфли, балетки, украшения в волосы, второе платье… которое ты тоже не должен видеть и что ты делаешь? — положит платье в плотном черном чехле на кровать, рассмеется, разглядывая все эти многочисленные вещи, качая головой. — Похоже будто я как минимум съезжаю, а? — обводя руками весь кавардак.
Тэ приедет совсем скоро, ждать она в отличие от Хе Ге не любит, а сейчас еще и вся на нервах из-за работы. — Ну что это, такое чувство, что я ухожу не на ночь, а на год.
Слишком, пожалуй драматично.
И как только едва успеешь положить последнюю нужную тебе вещь в сумку, закинув поверх расческу, раздастся звонок в дверь. Потом второй – несколько коротких звоночков, кажущихся нетерпеливыми. Тэ Хи окажется на пороге с каким-то мрачноватым выражением лица, но все же не станет стоять над душой долго, снимая с плеч кашемировое пальто, проходя в гостиную.
— Скажи мне, что ты все собрала.
— Ты ведь знаешь, что я умею все делать быстро, когда нужно.
— В контексте этого места это звучит слишком двусмысленно… — Тэ Хи лениво качнет головой, в глазах промелькнет что-то лукавое, Ге привычно отмахнется, вытаскивая один за другим пакеты в прихожую.
— Точно все?
— Точно все.
— Мне кажется, или Джун не рад меня видеть? Увожу невесту прямо из под носа…
Ге толкнет разговорившуюся Тэ в бок, та только усмехнется, пожимая плечами с видом невинно оскорбленного.
— Тебе кажется. Да ведь, Джун?
Тэ Хи конечно сложная, намного более сложная, чем та же Чжи У. Тэ советует быть попроще, но она отмахивается и откровенно говоря просит не лезть не в свое дело. Тэ всегда будет сама себе на уме, но она бесконечно хороший человек. И мой первый друг в Корее, который остается со мной до сих пор. Она кажется непоколебимой, но это не так. Не бывает таких. Каждому бывает больно, просто одни, как я — улыбаются сквозь эту боль или же наоборот плачут открыто и горько, а другие покрепче сжимают кулаки и бросаются обидными комментариями, закрывая ироничностью хрупкость и ранимость самую настоящую \Тэ Хи никогда не признается в этом\.
Тэ слишком много раз помогала мне, Тэ слишком много раз помогала\поможет еще н а м. Никто бы все равно не сказал правду так ясно, как это умеет делать она.
— Тогда поехали. Попрощайтесь здесь.
Она как будто специально делает ударение на «прощайтесь», как будто специально использует именно эту формулировку, застегивает сапоги на каблуке замшевые с длинной голяшкой.
Ге развернется, выдохнет почему-то, будто славливая это странное настроение и уже давным-давно словив другое.
Зовите сумасшедшей, но как и было написано в этой книге Алана Уотса… все влюбленные добровольные безумцы. Зовите ненормальной, потому что расставаясь… да практически не расставаясь вообще я все равно скучаю. Уже.
— Я пойду. Еще куча дел. До завтра. А улыбнуться? Smileee! — вспоминая себя двенадцатилетнюю, которая точно также тянула это «смайл» во всех известных ей вариациях, в итоге добившись своего. — Ты такой серьезный, будто провожаешь меня в кругосветную экспедицию.
Обнимешь, поглаживая по спине, понимая, что не отпускает.
— Ты должен сказать мне очень красивую клятву, иначе я расстроюсь. Не забудь. Я проверю.
Еще секунда.
— Бабочку не забудь.
И еще мгновение.
—… Побыл бы с родителями. И не думаю, что вам с Хуном будет скучно вдвоем. Выспись, хорошо?
— Еще…
На самом деле могли бы простоять так целую вечность и ты бы даже не стала сопротивляться, но Тэ в какой-то момент надоедает все это так, что она подхватывает под локоть, а Ге приходится только сожалеющие взгляды бросать.
— И какую дораму вы снимаете на этот раз? Это мелодрама? Ты уж прости, мой любимый зять, но на этот раз она пойдет со мной. Надо делиться.
Тэ практически вытолкнет за дверь, помашет ладошкой в дверную щель, прежде чем и вовсе ее захлопнуть, разбираясь с пакетами \пакеты не тяжелые, к счастью, вещи много не весят\ уже на лестничной клетке.   

— Зять? Серьезно?
— Ну, ты иногда как мой ребенок, вот и обозвала.
— Любишь же ты обзываться.
— Ну, прости-прости.

Мама сядет на задние сидение, прячет руки кажется подмерзшие \мам, я же говорила не торчать на улице, а подождать дома\ в карманы осеннего плаща темно-зеленого, тепло поздоровается с Тэ, будет молчаливо наблюдать за чем-то в окне.
Хе Ге наверное смотрела слишком внимательно и вопросительно, потому что в итоге она вздыхает и отрезает:
— Твой отец сегодня вечером поедет в аэропорт за твоим дядей.
Ге, которая до этого собиралась пристегнуть ремень безопасности отпускает последний, разворачивается так резко, что кажется в шею что-то вступило – до того резко, до того порывисто.
Сказать, что это неожиданно ничего не сказать, а мама легонько стукает себя по голове, рука путается в завитых волосах.
— Это должен был быть сюрприз. Говорила же им, что не умею хранить секреты!
— Дядя же болеет…
Мать кивнет, на лице родном проскользнет нечто похожее на сожаление.
— Твой дядя приехал в Корею впервые за столько лет, а твой отец все равно его отговаривал. На инвалидной коляске, мол, далеко не улетишь. Переживает твой отец, но твой дядя знатный упрямец, я тебе скажу. Два сапога пара с твоим отцом. Сказал как отрезал, что «не умирающий еще», а значит приедет. Повидаться хочет.
Я правда не знала, Джун. Мы прислали приглашение, но я ни на что не надеялась. Дядя не возвращался в Корею с тех пор, как уехал много лет назад. Дядя тот человек, который открыл для меня саму возможность моей американской мечты. Мечты, когда даже его подгорелая яичница в квартире на Вашингтон-стрит казалась просто пищей богов. Он всегда казался каким-то необычным, вечно молодым с этим загаром, смеющимися губами и легкому отношению к жизни \как казалось мне, глупенькой и маленькой\. Он говорил на английском, выслушивая мой акцент и цокая языком. Он прозвал меня «тыковкой», за любовь к оранжевому и забавным в то время щечкам.
«Похожа на пузатенькую тыковку».
Не верится, что мой дядя с вечно молодой улыбкой оказался в инвалидной коляске, а еще сильнее не верится, что он действительно приехал.
Я надеялась в тайне, что приедет. И место сохранило. Одно-единственное место.
И тогда, меня как-то не интересовал вопрос, почему дядя всю жизнь прожил в одиночестве, почему вообще сорвался и уехал в Америку прочь из Кореи. В детстве это казалось вполне нормальным, а сейчас… сейчас нет, потому что после инсульта за ним даже ухаживать было толком некому.
— Папа… в порядке?
— А что с ним будет? – ворчливо переспросит, когда машина трогается плавно с места \Тэ Хи хорошо водит, если честно\ и заворачивает за угол, оставляя дом родительский позади. — Всю неделю занимался ремонтом как ненормальный. До сих пор туфли себе не купил, дала ему денег и сказала, чтобы не позорил нашу семью таким внешним видом. Наговорятся с твоим дядей вдоволь — точно тебе говорю.
Ге кивнет, радуясь искренне, что ее старик не остался в одиночестве. Отец никогда не скажет, если ему грустно, но будет грустить. Родители приняли тот факт про перенос свадьбы, отец все равно переживал в тайне. Он никогда не говорил, что против, предпочитая отмалчиваться теперь \непонятно что лучше в нашей ситуации\.
Джун, подожди немного и я вернусь.
Я надеюсь, что ты будешь ждать.
Я надеюсь, что я тебе понравлюсь.

— Хотите примерить еще раз? – миловидная девушка консультант в свадебном салоне мягко тронет за плечо, а Тэ покажет на часы – регламент, а Ге его нарушает, продолжая платье разглядывать, скользить взглядом по белоснежной, слепящей глаза даже при электрическом освещении ткани. Вспоминаешь, как мотала головой и твердила, что «только не белое», а теперь прикасаешься едва с каким-то неземным трепетом к этому платью, которое суждено надеть только раз в жизни. Ге будто видит его впервые, с таким вниманием вглядываясь в кружево ажурное на тонком-тонком капроне, там где рукава.
Спина открытая, наверное, будет немного прохладно, да?
— Мы уже упаковали фату и шарф-накидку.
Наверное, я выглядела слишком «не здесь» и консультанты максимально тактично намекали, что платье пора забирать – его традиционно выгладили, отпарили. Каждую складочку, каждый миллиметр. На землю все опускали, а я всю последнюю неделю как минимум не здесь.
Ухватится взглядом за подол. Все платье все еще, как и в первый раз, кажется таким воздушным, будто из облаков сотканным – как ты и хотела, пугаясь излишней вычурности, пугаясь излишней помпезности, в которой, ты если честно попросту потеряешься. Ты хотела чтобы оно было пышным хотя бы слегка, но не походило на платье принцесски, увитой рюшами и воланами. Ты хотела красивое платье. Ты хотела оставаться в нем собой, не изображая из себя ничего больше.
Потому что ты, Джун, полюбил именно м е н я.
— Нет, не хочу помять раньше времени, — с теплой улыбкой, наконец отвечая на предыдущий вопрос.
Мама смотрит восхищенно.
У моих родителей, Джун, не было свадьбы как таковой — в то время для двух молодых людей это было слишком затратно и они просто тихо расписались. У них сохранилась лишь одна фотография с этой свадьбы, где у мамы простое белое ситцевое платье и букет ромашек, а отец где-то выудил белую рубашку. Но главное — они были счастливы. И всегда повторяли, словно заведенные: «У тебя должна быть нормальная свадьба».
В последний раз бросишь взгляд на еще не упакованное со всеми предосторожностями платье, на шлейф все с той же воздушной тканью фатиновой все тем же ажурным кружевом, так поэтично напомнивший тебе окно подернутое инеем. Коснешься, будто прощаясь, пояса, сверкнувшего в отражении люстр кристалликами, прежде чем дать его запаковать аккуратным рукам работников.
В тот день, когда объездили с Тэ чуть ли не все свадебные салоны, в тот день, когда потеряла всякую надежду найти именно «то» платье, нашлось это в том небольшом и плохо рекламируемом салончике. Сравнительно не дорогое, но подошедшее с первого раза – ему даже ушивка не потребовалась \а ты помнишь, я похудела все же\. И как только надела, посмотрела на себя в зеркало и… вроде бы и не узнала \любая девушка теряется, когда наконец надевает свадебное платье\  себя, а вроде бы и поняла — нет, все же это я. И сердце радостно трепетало в груди просто от одного предвкушения. Оно подкупало, оно не наваливалось на тело тяжким грузом, а Тэ просто коротко сказала после всех тех примерок: «Бери», добавив забавляясь очевидно моей эйфорией: «Как знала, выбирала. Никогда не видела, чтобы на платье свадебном было так мало застежек». А я даже не нашлась, тогда что ответить.
Ге сядет в машину, Тэ Хи допьет свой кофе.
— Как тебе мам?
— Очень красивое, Хе Ге, — с этим неповторимым пусанским акцентом таким теплым, раскатистым, протяжным на гласных. — твоему отцу бы тоже понравилось.
— Для мужчин полезна интрига, тетя, — весело заметит Тэ, выруливая со стоянки. — Остался флорист и я вас оставлю. Иначе мне не видать контракта.

— Может перестанешь разглядывать это платье? — Тэ подцепит кимчхи \мама делает потрясающее кимчхи, а Тэ очень редко удается поесть домашней еды\, тычит в нее палочками. — Надевай его тогда сейчас и не снимай до завтра. Серьезно.
Да, Ге снова отвлеклась. Так как завтра вставать ни свет ни заря, так как завтра с раннего утра придут парикмахеры-стилисты, чтобы заняться как ею, так и непосредственно подругами \Чжи У обещала, что приедет ночью и просила не переживать: «У меня энергии на десятерых», на что Тэ Хи закатывала глаза очень долго\, платье аккуратно_трепетно_стараясь не дышать, расправили и повесили в огромной гостиной Тэ Хи.
Шлейф до пола достает, а Ге все смотрит на него и смотрит, будто до конца поверить не может \я не могу поверь теперь мое любимое выражение\ — что это ее платье. Что это твоя свадьба, Ге. В это, хотя бы уже поверь. На самом деле сердце весь день продолжает стучать как сумасшедшее – не помогут никакие успокоительные.
— Фату без меня выбирала. Романтика. Вуаль.
— Это она с детства такая.
— Правда? Расскажите, тетя. Кстати, ваша кухня просто как всегда amazing!
Мама шутливо отмахнется. Когда Тэ вернулась, предложила заказать что-то из ресторана \я думаю всегда так и делает\, а мама заартачилась, заявив, что пока она здесь никто не будет есть полуфабрикаты или что-то из доставки.
— Мам, эта история…
— Я хочу послушать, тихо.

— Кто-то бредил свадьбами всю жизнь, а? — Тэ Хи рассматривает собственное платье, нежно-сиреневое. Точно такое же у Чжи У предполагается.
Ге стояла на своем, отстаивая именно светлые платья, используя последние аргументы: «Это моя свадьба!», пусть ей и пытались напомнить, что на свадьбах в Корее зачастую единственное светлое пятно всего действа — это, собственно невеста.
«У нас половина \преувеличила немного\ гостей с американским или европейским происхождением. У меня на свадьбе будет как на похоронах?». Ге сидит на кровати, скрестив ноги. Слышит, как на кухне Тэ Хи \ее кухня похожа на нашу квартиру мне кажется иногда\ мать гремит тарелками. Когда Ге молча хотела присоединиться, даже перчатки резиновые надела, мать отобрала, перчатки сняла и отправила: «Отдыхать».
— Наработаешься еще, успеешь. — с каким-то особенным выражением в голосе, заставляя чувствовать себя жутко неловко. Потому что неожиданно захотелось подбежать и обнять крепко-крепко. Хочется сказать «спасибо», но спасибо так чертовски мало. Это такое скупое слово, серьезно.
— А кто не мечтал стать невестой?
— Я не мечтала. Все эти про «один раз и на всю жизнь» — не для меня. Я за свободные отношения.
Ге ласково гладит по курчавой плюшевой шерстке пуделя Тэ Хи, а сама поднимает взгляд на подругу. Внимательный. Пронзительный.
Тэ лукавит, но делает вид, что говорит серьезно, насмешливо пожимая плечами. Расправляет свое сиреневое платье с оттенками так любимой Ге лаванды, садится за свое трюмо с большим зеркалом, наносит маску для лица, видимо стараясь не обращать внимания на Хе Ге, которая теперь решила таки поработать психологом.
Просто я помню, Тэ.
Просто я знаю.
Как тебе иногда было.
Паршиво.

Да, ее просили лечь пораньше. Но проблема \снова\ в том, что засыпать без тебя это на грани нереальности. Это просто невозможно, это тоже элемент моего сумасшествия пожалуй. Тэ в конце концов надоело, она просто выключила свет в комнате, демонстративно отворачиваясь к стене, всем своим видом показывая, что собирается спать и точка. И мне бы отправиться, но не могу.
В пентхаусе пахнет дорогой мебелью, кожей, чуть-чуть сосной и мятой \Тэ любит этот кондиционер для белья\. Здесь дышится свободно, но отчего-то безумно холодно, а как только все заснули, неожиданно накатило это чувство то ли правдивости, то ли наоборот, нереальности происходящего. Глянет на часы — около 00:15, скоро должна приехать Чжи У \мы даже специально не стали закрывать двери\, а значит 31 уже наступило, больше нет надобности считать дни. Наступило. Господи, наступило и это… Невероятно.
Ге расхаживает по гостевой спальне взад и вперед, держит в руках мобильник, раздумывает.
Мне сейчас фатально не хватает твоего голоса, понимаешь. И именно с этого момента я начинаю волноваться. У меня в голове рождается слишком много неожиданных «а если…» и они заставляют хмуриться, не отпускают ни на секунду. Так к привычным бабочкам прицепляются птицы черные, пугающие, растрепанные.
«А если я споткнусь, ты ведь знаешь, как я не люблю каблуки».
«А если я не правильно посчитала количество гостей или забыла о ком-то вообще. Может проверить?».
«А если платье нравится только мне и вся эта идея с секретами была глупой ужасной?»
Миллион «а если», серьезно.
Ты, наверное, скажешь, что мне давно пора спать, Джун.
Набирает номер пальцем. Занято. Я думала, что ты уже спишь, но все равно упрямо названивала.
Еще раз. Тот же самый результат. Занято.
Ге хмурится невольно, прикидывая кому можно звонить в такое время и в такой день – да разве что на другое полушарие, не меньше. А если не туда — то, кому тогда.
На третий раз ограничиваешься СМС-кой: «Что-то случилось? Я звоню тебе и…» - дописать не успевает, на телефон приходит другая СМС.
Губы тянутся в улыбке, птицы, налетевшие на миг разлетаются по веткам, чтобы не докучать. Когда в душе просыпается полет, под ногами начинает дрожать земля. Это двери неба, открывающиеся только для тебя.
Занятно, что мы выбрали одно и то же время, чтобы позвонить друг другу именно сегодня.       
Звонить снова не станешь, застывая на какое-то время с этим самым мобильником в руках.
«Я просто хотела сказать спокойной ночи».
Я просто хотела сказать, что люблю тебя.
Снова в ушах перезвон мелодичный и глубокий колокольный, как в старых католических часовнях бывает. Снова фейерверками и разноцветными бенгальскими огнями рождаются размытые образы, рисующиеся в воображении.
Она падает. Растворяется. Исчезает. Переваривается. Замирает. Останавливается. Растекается.
И кажется хочется крикнуть, заметив крылья за своей спиной \мне кажется они там все же есть\
— Живи! Лети! Будь! Расти! Длись! Звучи!

— Фата плохо держится, Тэ — это катастрофа!
— Это не катастрофа, а технические трудности, вот и все.
— Да ее от одного дуновения ветра снесет! Может перенести все и я смогу…
— И ты выпьешь успокоительное или я тебя ударю, серьезно.

[float=left][/float]У меня потеют ладошки. Несколько раз стилист вытирал мне руки влажными салфетками, от которых пахло ромашкой и сочувственно качала головой, приговаривая: «Так часто бывает, это нормально». А я сижу на этом стуле перед зеркалом на банкетке мягкой, бархатной, словно замерзшая статуя, с идеально ровной осанкой и пошевелиться не могу. У меня потеют ладошки, потому что я, черт возьми, волнуюсь ужасно. Это еще с утра началось, когда мама настойчиво теребила за плечо, заставляя проснуться, вырывая из сна практически силком. Ко всему прочему нам нужно будет приехать чуть раньше. И на улице еще темно, еще даже солнце не взошло, пусть я и знаю, что осенью ночи длиннее.
Платье мягкой волной окутывает, покрывая белоснежной тканью, снова напоминающую крылья ангелов. Тихо шуршит подолом по ковру, Тэ с матерью помогают с пуговицами. Плечи отчего-то  х о л о д и т, а кожа от платья кажется бледнее \никто не отменял румян но…\, или это Ге начинает меняться в лице, в какой-то бледной суровой сосредоточенности, тогда как вокруг все суетятся как могут. У матери бигуди на голове, а Тэ Хи с Чжи У успели только переодеться собственно.
— Ге, может улыбнешься пару раз, а то такое чувство сейчас упадешь в обморок. Веселее! — у Чжи У в руках камера, на которую она вознамерилась записать фильм и обещала, после того как обработает и смонтирует отправить нам — подарок эксклюзивный.
— Она права, прекращай  накручивать. — мама оглядит со всех сторон. — Но ты ведь и правда красавица.
Тэ разбирается с подвязками невесты, крутит их в руках, хмурится Чжи У в камеру: «Это приватно — вас не звали».
Наденет пониже на ногу первую, «счастливую», попытается пошутить:
— Там наверняка много неженатых. Предвкушаю битву.
Подвязка щекотит ногу своими воланами и кружевом. Есть еще одна. Вторая. Тонкая, голубая \я не могу удержаться от цвета неба ни-где\ с точечными вставками бусин и кружевом аккуратным по краям. Оказывается на бедре, чуть выше колена. 
По крайней мере эта точно не упадет.
Здесь Тэ шутить уже не станет.   
Ге видит себя в отражении. Видит, как струится удивительно красивая легкая ткань с восхитительными ажурными кружевными цветами. Это платье влюбляло ее в себя постоянно, снова и снова, сильнее и сильнее, даже несмотря на то, что как только проснулась сразу для себя решила, что все не так. Коснется руками кристалликов на виньетке, прокрутит на пальце кольцо \пора снимать\.  Прокрутишься, а потом снова замрешь, это платье кажется таким легким даже несмотря на юбку, которая состоит из двух уровней – первый расшит нежным кружевом, а второй тот самый воздушно-облачный фатин, покрытый узором похожим на первую изморозь. Обхватишь плечи, проведешь по рукавам, чувствуя под пальцами всю ту же вышивку. Оно не кажется тебе таким уж пышным, но ты хотя бы можешь двигаться \потому что кажется, что сделаю шаг и упаду и дело не в платье\ Спины касается ветерок, снова передергиваешься.
Подрагиваешь.
[float=right][/float]И все же, смотришь на себя в зеркало пусть без прически и особенного макияжа, задаешься вопросом: «Неужели — и правда я?...». Ты все таки им задаешься.
Шаг. Второй. Поворот. Шаг.
Нет, все же я.
Кто еще станет лихорадочно вспоминать выученные шаги вальса именно в такой момент.
Ну может быть мне просто хотелось проверить – кружится ли платье.
Кружится.

Джун, я не знаю как ты там, но у меня… ладони потеют.

С Тэ Хи и Чжи У разобрались как-то намного быстрее, чем с ней. Мама успела надеть ханбок, позвонить несколько раз и отцу и в требовательной ультимативной форме попросить не опаздывать.
«Ты купил туфли? Только попробуй сказать, что нет!».
Эти бытовые разговоры немного отвлекают.

Сдерживаешься, чтобы не чихнуть, когда лица касается большая кисть — снимает остатки пудры рассыпчатой. Когда ее несколько раз настойчиво спросили о макияже \я не знаю в какой прострации я находилась\ Ге несколько раз давала разные ответы, в итоге на помощь пришла Тэ со своим коротким и конкретным: «Натуральность. Максимально. Нежный романтичный образ. Вы же видите платье». А потом, немного подумав, напоминает: «И, пожалуйста, используйте водостойкую тушь».
Да, я люблю плакать.
Мне кажется я расплачусь раньше времени.
Я помню, что сказала только:
— Хочу вот этот цвет помады. Она же долго держится? Не сотрется?
Да, пожалуй, это был самый главный вопрос, который воспаленное сознание волновал.

— Машина подъехала, водитель ждет…
— Нет, погоди, я забыла свой букет.
— Ге, он уже в машине.
— Тогда отлично, идемте… нет, я кажется забыла ту папку с клятвой там же текст.
— Все равно будешь без текста читать, спорим.
— Фата.
— Держу я твою фату!
 
Когда машина остановится, отпустишь наконец материнскую руку, которую сжимала все это время. Когда машина остановится, Тэ с Чжи У первыми выйдут \я не помню где мой телефон…\, а она медлит, гипнотизируя взглядом сидение переднее. Машинально дотронется до макушки – фата была на месте.
Я не знаю, почему вдруг начала так волноваться за все сразу. Я не знаю, кто приехал первым, я не бралась за мобильный  с самого раннего подъема в своей жизни.
— Давай уже выйдем, — мягкий голос материнский. Неожиданно мягкий. — Всё хорошо, перестань.
Тэ стукнет по стеклу. Оно приоткроется, а Ге останется сидеть на месте.
— Выходи, стоять и ждать тебя под семью ветрами такое себе развлечение. Нужно все проверить… И поверь мне тут вопрос только в том, через сколько часов он все же моргнет. Когда тебя увидит. Если ты об этом. Так уж переживаешь.
Осторожно откроется дверь машины, впуская в легкие стылый октябрьский воздух \а если честно то уже ноябрьский\. Шарф тюлевый по плечам струится, закрывая спину, создавая хотя бы какую-то иллюзию тепла.
Ты ведь сама. Ты ведь сама говорила.
Хочу свадьбу на свежем воздухе.
Ветер пробежится по аккуратно убранным \иллюзия длинных волос\ волосам, заиграется с фатой, коснется губ, плеч.
Не чувствует кажется под ногами ровной поверхности, хотя здесь асфальт, хотя каблук в принципе не высокий.

Тот, кого ты любишь, это он. Тот единственный, который снится, когда ты не закрываешь глаза. Который нежно обволакивает тебя дремой тепла и уюта, мягко качая на руках бытия. Который нежно выдыхает в твои волосы смех звезд, разлетающийся яркими осколками счастья на ветру, оседающий на твоих губах. Тот, который, меняя мир, однажды становится им, только твоим…

Тот, кого ты…

— Джун!...
. . . Любишь

Я принадлежу только тебе,
И если закрываю глаза, когда ты рядом,
Мне кажется, я обретаю крылья,
Когда ты говоришь, что любишь . . .

   
Ветер колотит в спину, играясь то с концами легкой тюлевой белой накидки, то с фатой непослушной, которая и без того держится отвратительно. Ветер выпутывает случайные темные прядки из прически, которая казалась идеальной секунды назад \не знаю, казалось ли мне идеальным в те короткие моменты хотя бы что-то, потому что я была в каком-то тумане\. Каблуки туфель утопают в белом полотне ткани, устойчивость теряется \в тот момент во мне вообще не было устойчивости как таковой\ на какой-то момент, а подол платья приятно шуршит по земле. Вокруг красота на самом деле, вокруг все именно так, как и представляла себе, но только в этот конкретный момент, Ге не видит вообще н и ч е г о. Зато видит глаза, зато наконец видит его снова, пусть не виделись какие-то несчастные сутки, всего лишь какие-то сутки. Целые сутки. Что поделать, если за эти месяцы «снова вдвоем» она так привыкла ощущать его рядом постоянно, что каждый час без него приравнивается к целому году, это даже не гипербола, на этот раз Ге не преувеличивает, пусть и склонна к этому. Неловко сложишь руки перед собой, пальцы предательски подрагивают и совершенно не от холода, если честно, день выдался на удивление приятный, пусть солнце и пряталось периодически за густые сероватые облака \все же ноябрь практически\, а ветер дул западный, ветер дул с моря и совершенно не жалел. Пальцы дрожат, подушечки покалывает, спина держится удивительно ровно, как и утром, будто «окаменелость» еще не прошла. Веришь, что это твоя свадьба и на этот раз ты не подружка невесты, не случайный\вынужденный гость?
Его взгляд говорил ей в с ё, даже больше, чем всё, поэтому сердце сладко-трепетно в груди забилось все той же птицей. Ге любит синий цвет и оттенки голубого также сильно, как любит оранжевый и канареечно-желтый, но синий напоминает ей о сумеречном небе и первых звездах. Синий напоминает ей о том самом небе, куда рвалось сейчас сердце птицей настолько счастливой, что если бы могла запеть — запела бы. Ге любит синий цвет, что она может поделать, если у него форма синяя? Влюбиться заново, потеряться, выпустив из груди звук восторга безумного. Ей хочется как это обычно с ней бывает, непосредственно-ярко выплеснуть на него эти свои чувства, но слов на этот раз не хватает, их нет вообще и каждое случайное слово, в голове появляющееся кажется а) не про то; б) недостаточным.
Так странно, когда ты становишься главным героем мелодрамы, мелодрамы, сценарий которой пишется здесь и сейчас, а в твоей голове неожиданно начинает играть песня, которую никогда не забудешь, которая играла в той телефонной будке родом из «туманного Альбиона», а мира все еще нет, пусть мир вокруг невероятен. Зато есть другой мир — мир в его глазах, в которых тонешь, в которых разрываешься на молекулы и атомы, на мельчайшие частицы. Все дело в том, что только от осознания, что этот мир принадлежит тебе — сходишь с ума. Сходишь с ума от счастья и от любви. Да, Алан Уотс был прав. Нет лучшего выражения, чем falling in love. И вот ты падаешь, и ты любишь и соединяя это в себе, ты умираешь. Умираешь каждую ночь, чтобы утром вновь, с новой силой воскреснуть у него на руках. И, кажется, что ты спишь, что это невыносимо, но ты не хочешь просыпаться. Ты хочешь знать что снова и снова будешь смотреть в его глаза и целовать, целовать бесконечно, потому что тебе безумно нравится его целовать. Тебе просто хочется быть рядом с ним, слышать его смех, ощущать его тепло, любить его… Любить его одного, безумно и навсегда, отдаваясь этому целиком, открывая новую вселенную только для него. Ту вселенную, которая становится тем самым потерянным небом для странных одиноких птиц, которыми они могли бы стать друг без друга.
Какой мой самый кошмар? Мой самый страшный кошмар это представить, что когда-то я могла не потеряться в Америке, а ты мог не прийти на тот пляж. А может быть… а может быть ты бы все равно меня нашел. Ты ведь всегда так хорошо меня находил. Мы оба не любили прятаться на самом деле в детстве, но зато любили искать. Искать и находить тебя. Искать и находить в тебе — себя.      
Какой мой самый страшный кошмар? Это потерять тебя, я уже говорила.
Нельзя показать рай, даже самую малую часть, а потом его забрать.
Если надумаешь - забери с собой.
Я пропадаю в тебе, каждый раз когда смотрю на тебя. Так было на самом деле всегда, просто я не понимала собственных чувств, я скрывала от тебя многое, ты даже не представляешь, как давно я люблю тебя, Джун.
Я забываюсь в тебе, мне хватило нескольких секунд, чтобы время остановилось, а волнения ушли куда-то далеко, как только я просто наконец увидела твое лицо и твои глаза. Ты не представляешь, как я люблю твои глаза.
Я знаю слишком много о сердечном трепете. Сердечный трепет – это ты. Мое сердце – это ты.
Ге замирает в паре шагов от него, взгляд темнеет, а губы наконец тянутся улыбнуться, улыбнуться самозабвенно-счастливо, самозабвенно-восхищенно. На самом деле он всегда был красивым до невозможности, Ге не уставала ему об этом говорить периодически еще тогда, когда сама была студенткой, еще тогда, давно, когда они были «просто лучшими друзьями».

Джун, ты всегда был невероятно красивым, я даже говорила тебе об этом. Я переживала о том, что могу выглядеть совсем не так, как ты себе это представлял, что я не дай боже могу разочаровать тебя \и ты бы снова возмутился, что такого не произойдет вообще никогда, я знаю-знаю, но волнуюсь все равно, потому что в последнее время мне мало слово «идеально» для тебя\, я совру, если не думала о том, как будешь выглядеть ты. Тэ бы сказала сейчас: «Форма и форма», а я, понимаешь ли, потерялась, продолжая пальцами играться с легкой тканью на юбке, теребить края накидки, практически ее с плеч стягивая. Продолжая и верить и не верить одновременно. Слишком много раз этот момент представлялся, маячил светлячком перед глазами, светился размытыми яркими пятнами, но никогда не казался таким осязаемым и от этого страшнее еще сильнее – а вдруг проснешься и все закончится. Вдруг прикоснешься, дотронешься, дотянешься и разрушишь. Сама не понимает, почему ей кажется, будто находится где-то между небом и землей, в какой-то нереальности. Джун, ты очень красивый. Джун, ты ведь и правда… мой.
Улыбнется он — улыбнется она, становится как-то в разы теплее, скажи ей о том, что сейчас апрель, а не конец октября — она поверит.
Я хотела спросить, продолжая улыбаться: «Ну как?», я бы даже покрутилась в этом плане, словно маленькая, но я по одному твоему взгляду могу выдыхать и отпускать необоснованные страхи. Мне кажется, тебе нравится. Мне кажется, я тебе нравлюсь. Ах да, в последнем мне не приходилось сомневаться никогда, с тех самых пор, когда ты поцеловал меня в том весеннем парке под дождем. В твоих поцелуях мне тоже никогда сомневаться не приходилось.
Я проигрываю тебе.
Я теряю себя в тебе и нахожу себя в твоих глазах.
Я обожаю тебя, я восхищаюсь тобой, я боготворю тебя, я без ума от тебя и забываюсь каждый раз добровольно. И знаешь, что еще? Я люблю тебя.
Как я жила без тебя? Мне не припомнить, увы. В той жизни было все: я радовалась, я расстраивалась, но до тебя я никогда не любила. И уже не буду. Господи, почему до меня так долго доходило?
Взгляд скользит по плечам, по синей отутюженной ткани формы, по значкам и снова на лицо. Она не знает \я никогда не знала\ никого, кому бы форма так и настолько шла, если говорить серьезно \как и пиджаки и белые рубашки, ну правда\. Плечи напряженные расправляются постепенно, вдох-выдох еще раз, музыка все еще в голове, еще немного и правда запоешь, просто глядя на него.
Нет, Джун, ты улыбался вовсе не глупо, ты улыбался так, что мне хотелось улыбаться тебе в ответ бесконечно.
Его голос разрывают эту звенящую тишину с отголосками какой-то баллады, Ге встрепенулась даже, постоянно напоминая себе всю ту же птичку трепетную молоденькую \я уверена — мы постареем только тогда, когда постареют наши души\, но находясь в Нирване и, кажется постигнув всевозможные дзены и тайные смыслы \я так думала, но я ошибалась, еще далеко не все\ даже не сразу понимает, что он имеет ввиду, ей просто нравится слушать его голос вот прямо сейчас, ей, пожалуй, вообще больше ничего не хочется слышать.
Я наконец-то за это суматошное утро, волнительную ночь могу выдохнуть просто потому что слышу твой голос.
— Никто?... — повторяет за ним слегка озадачено, улыбаясь невинно-светло, в который раз чувствуя себя студенткой. Расстояние сокращается до м и н и м а л ь н о г о, до ей на самом деле необходимого  в данный момент, до такого безумно необходимого. Расстояние сокращается, а она так и не договорит, не переспросит ничего, утопая в темных глазах напротив, на расстоянии полувздоха, на расстоянии… которого нет.
Мы с тобой не любим расстояния. 
Быть может в другой раз, желая пошутить или привычно подурачиться — увернулась бы, пожурила бы, что «подождал бы церемонии — нельзя сейчас». Но вместо этого не двигается и уж тем более не сопротивляется, вместо этого сама льнет к нему, осторожно руку поднимая, касаясь ладонью груди, задевая случайно пуговицы и значки. Нежно до невозможности, проникновенно настолько, что отчего-то хочется расплакаться, но на этот раз совершенно определенно от счастья, от счастья всепоглощающего и заставляющего сердце, которое итак стучало как сумасшедшее \но это ничего страшного\ затрепетать еще сильнее. И снова перед глазами все тот же 2012 с его сиренево-белым покрывалом лепестков вишни под ногами и на плечах, дождь, песня на заднем плане \я настояла, чтобы эта песня обязательно была в нашем плейлисте\ и тот самый первый поцелуй \я имею ввиду мой первый настоящий поцелуй\, который вроде бы «едва-едва», но  который вызвал в голове целый фейерверк, как бы не пыталась от этого сбежать. Такой осторожный поцелуй расцветающий на губах. Все равно на помаду, Джун. Даже если сотрется. Я буду считать это твоим «все хорошо». Я буду считать это твоим «ты хорошо выглядишь».   
Это уже седьмая высота на самом деле.
Кладет ладонь на его руку на собственном плече, улыбнется открыто. Ге не вспомнит о чем переживала несколько минут назад, не вспомнит о волнении и своих похолодевших руках. Мир начинает проявляться перед глазами, рождаться заново, теперь можно хотя бы осмотреться, осмотреться и убедиться, что отель все также удивительно выглядит, что кладка каменная все также чем-то напоминает Грецию и ее любимую античность. Снова ветер поднимется, заставляя поспешно ухватиться за непослушную фату. И только потом замечает его взгляд, замечает.
Если он расплачется — расплачется и она \пусть и уверена, что буду плакать, но еще слишком рано\, не зря ведь Тэ так вовремя напомнила про тушь водостойкую.
— А мне вот… — мягко скользя большим пальцем по костяшкам его руки на своем плече. —… а мне вот кажется, что сон продолжает снится. Но мне нравится этот сон.
Я вижу любовь в твоих глазах. Я вижу жизнь в твоих глазах. Я почти готова увидеть слезы в твоих глазах, а значит еще немного и…
Бровь дернется, взметнется вверх, комок в горле застрянет. Это до невозможности трогательно, до невозможности трепетно. И все равно на этот раз, что из графика выбиваетесь безбожно, что скоро все гости съедутся. Единственное осознание, заставляющее дрожать от восторга — еще час-два и ты перестанешь быть невестой. Станешь женой \и я постараюсь сделать так, чтобы ты никогда не пожалел, что протянул мне руку\. Ты прав, Джун. Еще немного и свою клятву я произнесу здесь и сейчас.
— Но ты ведь тоже такой… я думаю нельзя быть таким прекрасным, Джун. К тому же в форме… я совершенно без ума от тебя, — последняя фраза тоже на английском, будто подражая ему, охотно объятия раскрывая, качаясь на волнах, перенимая его эмоции, но продолжая улыбаться, продолжая утопать в этих осторожных объятиях \ты беспокоишься о моем платье, а это до невозможности трогает, а я бы обняла тебя крепче — с платьем ничего не случится\.
— Отлично-отлично, стойте так, момент потрясающий! — послышится веселый голос Чжи У \не понимаю, как она держится еще на ногах после практически бессонной ночи, наверное профессиональное\ с камерой откуда-то сзади. — Что? Потом будете пересматривать и удивляться, почему так мало…
Чжи У. Тэ Хи. Обе в одинаковых платьях, слишком разные, одна до невозможности довольная, вторая как обычно как-то лукаво стреляет взглядом, складывая руки на груди. Еще немного и похлопает в ладоши и крикнет: «Снято, все свободны!». Я просто тогда не знала, что Тэ изо всех сил пыталась быть «обычной». Я просто тогда не знала, что Тэ испугалась именно на нашей свадьбы, как и я когда-то в 2012.
«Просто… все это может далеко зайти».
«Это страшно?»
«Мне всегда казалось, что далеко — не про меня».
Друзья. Они бывают невыносимы, но без друзей мы бы никогда не справились. Не справились бы.
— Спасибо, Хун, и нам и, правда, пора. Если не хотим опоздать, а мы не хотим же? — обращается к Джуну, а потом смотрит на Тэ, которая успела за этот короткий промежуток времени разобраться с вещами, которые предусмотрительно отнесла в комнату невесты.— А еще я думаю, что идея о паре фотографий в форме ну очень удачная. Я, все же гений.
Я, все же, без ума от тебя.

Глазами скажет: «Иди, все хорошо», добавляя вслух: «Гости меня не съедят», а сама все еще чувствует тепло его ладони на плече. На самом деле при других обстоятельствах она бы и сама отказалась его отпускать. В помещении гораздо теплее, чем на улице, у нее снова теплые ладони, а фата наконец не пытается никуда улететь. Теперь, когда остается позировать с гостями, запоздало \и мне становится до ужаса стыдно\ вспоминает о человеке, которого сейчас хотелось бы увидеть больше всего. О двух людях. Папа. Дядя. Папа, ты все еще злишься? Папа, ты считаешь, что я зря к тебе не прислушалась? Но ты ведь придешь, так?
Вспышки камеры бесконечны, иногда до того яркие, что она щурится или же моргает. Слишком много раз она закрывала глаза, а фотограф в какой-то момент терял терпение \но вспышка, правда такая яркая\. Чжи У передает кому-то камеру, Тэ усаживается рядом первой, когда приходит их очередь и, пожалуй, именно фотографии с ними на долгое время станут ее любимыми \не считая фотографий с тобой, Джун, и фотографий семейных\. Они успели и подурачится, тоже на миг превращаясь в студенток и попозировать, Чжи У почти везде умудрилась показать знак «V», а Тэ после каждой фотографии толкала ее в плечо, потому что: «Ты ребенок, что ли?». Тэ Хи проверяли все фото, цокала языком, будто ее что-то не устраивает и говорила, что нужно еще раз. Наверное, благодаря моим друзьям образовалась целая очередь, серьезно. В итоге им все же пришлось уступить место другим, а Ге потерялась в количестве пожеланий, знакомых лиц. Потерялась в своих ответах, в своих «спасибо». Периодически поправляют прическу, периодически \спасибо твоей маме, Джун, правда\ подправляют пудру или помаду \нет, Джун, она не сотрется сегодня просто так, придется постараться\, торопливо одергивают складки на платье, расправляют, чтобы красиво смотрелось.
— Мин Чжун, вы пришли! — раскроешь объятия. Старые друзья иногда остаются друзьями, да и им есть что вспомнить. — Ты с женой? С сыном?
— А как иначе? — улыбнется мягко, сожмет плечо.
— Как Англия, работа?
— Понемногу… Но мы же не обо мне поговорить пришли. Я очень рад за тебя, Ге. Правда.
Мин Чжун перестал походить на Гарри Поттера, только очки все еще носит. Мин Чжун теперь отец, муж. Больше не влюблен в Тэ Хи, больше не станет таскать за нее книжки в библиотеке и провожать до машины. Время проходит, время действительно неумолимо.
— С Тэ не столкнулись?
— Столкнулись и поздоровались. Она мне и сказала, где комната невесты и где мне тебя искать.
Ребята из университета пришли, конечно же профессор Чхве, который не уставал говорить о том, что после всего, после Африки обязан им с Джуном слишком многим. Не так уж много людей, а Ге все ждет. Ждет. Ждет.
Скрипнет дверь, скрипнет колесо инвалидной коляски. Ей в этот момент как раз поправляли макияж в очередной раз, а она встрепенулась, подорвалась, вскакивая со своего места, на котором итак сидела слишком долго \мне кажется мой рот устал улыбаться\, а стилист испуганно ойкнет, когда компактная пудра упадет на пол.
— Дядя! Папа…
[float=right][/float]Глаза у него остались такими же — молодыми, улыбающимися, с какой-то невероятной жаждой ж и т ь. В последнее время вся дядина жизнь превратилась в «несмотря ни на что», а он все равно прилетел. Раньше, разве что, загорелым был, а теперь лицо приобрело болезненно-бледный оттенок. На дяде красный галстук, пиджак черный.
— Приехали бы раньше, но твой дядя собирался на свадьбу так долго, будто невеста, ей богу!
А на самом деле, дяде просто стало плохо. А на самом деле отец тоже не спал всю ночь, но Ге не знала и не заметила.
— С возрастом твой отец становится еще более невыносимее, ты знала? — дядя усмехнется, похлопает по спине, а она игнорируя все «ваше платье помнется» обнимает его, наклоняясь. Рука отца крепче сожмет ручку инвалидного кресла. — Теперь как-то неловко называть тебя Тыковкой. Теперь Золушкой стала, а? — дядя говорит на корейском, но акцент слышится. Господи, дядя как давно ты не был д о м а? — Думаю счастья и любви тебе уже и без меня пожелали, столько, что тошнит. А я принес розу. Белую. Будешь фотографироваться со своим старым и больным дядей, который мучил тебя горелой яичницей каждый день?
Смеется, шутит, совсем как в детстве. Бесконечно родной человек, который действительно должен быть здесь. Благодаря которому случилось все это. Ге готова расплакаться, но все еще пытается сдержаться. Поднимает взгляд на отца. Опускает.
— Где твоя мать-то? Нужно сделать фотографию, а она всех задерживает!

[float=left][/float]Теребит в руках платок, поправляет перчатки и расправляет складки на ханбоке. Он не новый, но лучше было сэкономить на этом и сделать хотя бы что-то для дочери, отдав большую часть из накопленного. Ли Иль Хва ни о чем не жалела – деньги созданы для того, чтобы их тратить. Их дочь всегда стоила всего, а она всегда об этом знала. Ловит Тэ Хи в коридоре.
— Тэ Хи-яя, Джуна не видела?
— На улице разговаривает с кем-то из гостей. Что-то случилось, тетушка?
— Нет-нет. Хотела кое-что ему отдать, вот и все.
Подойдет осторожно тронет за рукав, кивнет тепло.
— Прости, что отрываю, — сама не знает почему всегда смущается, почему всегда неловко. Смущаться собственной простоты странно. — вот смотрю на тебя и понимаю, что моей дочери повезло, — пусанский акцент, мягкое растягивание гласных и исключительно пусанские словечки проскальзывают. Что поделаешь – она выросла здесь, среди рыболовецких суденышек, крикливых продавщиц с рынка Норянджин. Выросла и никогда не выезжала дальше Сеула, любила этот город какой-то особенной любовью. Сожмет ободряюще предплечье, рука проскользит по пиджаку. Отпустит. — Айгу, ты обязательно должен сказать мне, что любишь кушать — я обязательно приготовлю.
Помолчит немного.
— Не буду говорить долго, хотела кое-что тебе передать и… прости, если что было не так. Мы с ее отцом на самом деле знаем и уверены, что вы вдвоем будете счастливы. Прости ее отца, Джун. Он… просто отец. Что с этим поделаешь?
Передаст конверт белый, еще раз кивнет, прежде чем вернуться к мужу, который пусть и невыносимый, но родной. 

«Я мама Гё. Ничего, если буду называть тебя по имени?
Если честно, никогда не умела красиво говорить, ты уж прости. Мы не шибко образованные. Подумала, что написать будет проще.
Она наша единственная дочка, Джун-аа. Временами она напоминает своего отца, часто для меня она как подруга. Из-за таких родителей, как мы, моей доченьке пришлось нелегко. Мы не могли дарить ей красивые платья, новые игрушки, не могли оплатить репетиторов, когда она училась в школе, но она никогда не жаловалась и говорила, что «все хорошо», даже когда это было не так. Она улыбалась, когда ей плохо, вместо того, чтобы закатить истерику, моя Гё. Она была такой прекрасной, что боялась нас расстроить. Наша дочка. К счастью, в отличие от нас она выросла очень умной. В этом мире, если у тебя нет влиятельных родственников или связей твой ум может ничего не стоить, но она со всем справилась. Она смогла добиться многого и без нашей помощи, а нам оставалось только радоваться за неё. Я знаю, у нее много недостатков и как мать я ничего не смогла с ними поделать. Но пусть она и плохо готовит или не умеет шить, мы с ее отцом гордимся, что смогли воспитать ее таким хорошим человеком. И я благодарна Богу, что именно ты оказался рядом с ней, несмотря ни на что. Спасибо, что полюбил её, сердце матери всегда болит, если ее ребенок несчастен, а рядом с тобой она светится.
Я не часто говорила, что люблю ее, потому что мне хотелось, чтобы она выросла сильным человеком, иначе в этом мире слишком сложно выжить. Я была ласковой с ней недостаточно часто, поэтому, Джун-аа. Теперь говори это за нас. Говори ей за нас, что любишь. Дай ей то, чего мы не смогли. 
Джун-аа. Я могу попросить тебя о двух одолжениях? Первое — если она и дальше захочет заниматься археологией, то позволь ей. Она такая счастливая, когда этим занимается. И второе… Моя Хе Гё легко может расплакаться на самом деле, и ей трудно справиться со своими слезами, если заплачет. Она как и ее отец никогда не скажет, когда ей грустно, поэтому… Не оставляй ее одну, когда она плачет. Даже если это из-за тебя. Просто будь рядом, когда она плачет. Даже если она говорит, что «все хорошо» это не всегда так, Джун. Поэтому, всегда будь рядом с ней. Моя милая девочка. Я знаю, что она боится одиночества. 
Позаботься о ней, Джун.
Простите своих упрямых родителей.
Будьте счастливы, детки».

— Не переживай о нем, Ге.
— Он злится?
— Если твой отец и злится, то на себя. Когда я сбежал в Штаты, он грозился никогда со мной не заговорить, а теперь смотри — носится со мной как с младенцем.
— Спасибо, что прилетел. Для нас это очень важно. Джуна видел?
— Нет, но стоит поздороваться. Подъеду к нему сразу после тебя. Твой отец я думаю закончил свой разговор.
— Они разговаривали?
— Я сказал твоему отцу, что чем нагнетать — пусть скажет что хочет. Сложный больно стал к старости.
У дяди всегда была удивительная черта — он шутил всегда. Над собой особенно. Даже в таком состоянии.
— Как знал, что в итоге вы поженитесь. Ты тогда так за ним понеслась, думал лоб себе расшибешь. А твой отец мне бы этого не простил.
— Мне кажется, все это знали, кроме нас самих.
— Но я был свидетелем исторического момента. Я даже речь написал. 

[float=right][/float]Кашлянет грубовато, разглядывая стулья рассеянным взглядом нахмуренным. Поправит галстук, молчит, хотя сам сказал снова, как и в первый раз: «Давай поговорим-ка». Опустит плечи.
— Я уже говорил, что несчастной ее видеть не хочу? Вот ведь. Говорил же, что всякое может случиться — никто не слушал. Ты, конечно, везучий, да и с ней повезло. Другая бы — сбежала, а моя упрямая. Несчастной видеть не хочу, пусть и никогда не забуду какой она была в июле. Никаких гарантий, что такого больше не случится нет, да и быть не может, пусть мне это и не нравится. Знаешь, почему я ее отпустил тогда? — усмехнется как-то горько. — Потому что без тебя несчастной была. А наблюдать за таким для меня невыносимо. Пусть и пожалел потом обо всем, не важно. Скажу так. Я всегда за тобой следить буду. Мне бы запретить ей было после всего, запретить все. Ты вот знаешь, что… раздражать меня безумно должен, да я должен говорить: «Терпеть тебя не могу», уводишь дочь, а мне с этим жить, да только… что я буду врать, ты хороший парень. Не думал, что такие еще в природе водятся. — смахнет непрошеные слезы с глаз, нахмурится сильнее. — А работа… не обещай главное ей ничего. Надеяться. Иногда лучше быть готовым. Ко всему, так оно… не так болеть будет. Там, где есть надежда, непременно есть и испытание. Там, где есть надежда, непременно есть и отчаяние. В наше время трудно сделать кого-то счастливым. И все, что ты, паршивец можешь сделать — пытаться. Нужно сыграть с тобой в бейсбол как-нибудь. Вот же. — по спине хлопнет, между лопаток ощутимо, покряхтит, откашляется, прежде чем отпустить. 

Тэ Хи, которая сегодня решила видимо не отходить от нее как минимум говорит что-то о том, что с карточками в зале какая-то ерунда, добавляет слово «дичь», Ге хмурится, соображая, что могло пойти не так и в каком месте они говорили типографии сделать все как попало. Менять все слишком поздно, как и убирать со столов — как то это не красиво и никуда не годится. Стилист заправляет аккуратно расческой за ухо прядь, Ге вытягивает ноги чуть вперед, виднеется краешек туфель — устала, уже устала от них, а свадьба еще не началась – Тэ была права, нужно было научиться на них ходить. Разваливаясь на диванчике узком, в комнате необычно душно, а на улице наоборот слегка прохладно. Обмахнется. Невеста должна быть выдержанной в конце концов элегантной, но меня на много увы, не хватило. Устала держать спину ровно, устала держать руки сложенными на платье. Снимает осторожно туфли, отставляя в сторону — совсем ненадолго, правда, но момент был подобран через чур неудачный.
— Ге… — Тэ останавливает от того, чтобы продолжать терять весь свой изящный шарм окончательно.
А ты развернешься порывисто и мгновенно осядешь, неловко пряча ноги в чулках под платье. Туфли остались лежать где-то в стороне. Молодец, Ге, ты просто молодец. Засуетится, подойдет, потом вернется обратно, убирая туфли под диван, неловко как-то присаживается.
Твоя мама всегда восхищала меня, Джун — это правда. Она слишком отличалась от моей матери, она была для меня совершенной королевой. Может быть потому что я никогда не чувствовала себя принцессой, я чувствовала себя неловко, я волновалась, краснела и тушевалась мгновенно. Мне казалось, что я делаю что-то не так и недостаточно.
Ге встрепенется, порхнет к родителям. Присядем? Да-да, конечно. Может быть воды? Едва сама не рвется принести, потом снова вспоминает о туфлях и снова краснеет. Глупо, как девчонка, но краснеет.
Тэ Хи очень деликатно оставит их одних, чтобы не мешать \Тэ как не вовремя ты решила проявить тактичность\. Ге сложит руки на коленях, улыбнется уголками губ осторожно-неловко, будто извиняясь за то, что возможно выглядит как-то не так. Кто же мог подумать, что выглядит она более чем т а к.
Я просто действительно очень хотела понравиться твоей матери, Джун. Всегда.
Как и ты моему отцу.
Смотришь удивленно, слушаешь внимательно, получая неожиданно теплый, неожиданно р о д н о й поцелуй в лоб. Расслабишь слегка плечи, вслушиваясь в приятный тембр голоса. Красавица, красавица… Ресницы дрогнут, глаза расширятся слегка удивленно. Она и правда не ожидала, нет.
— Нет-нет! — порывисто, забываясь на мгновение и безбожно прерывая, в желании заспорить и доказать – не было такого. — Нет, что вы, Вы не могли оставить плохого впечатления потому что это Вы! И! … простите, — понимая, что это не красиво, смущенно прячет взгляд, а ее подбородок приподнимают. Всматриваются. Ге смущается еще больше, но взгляд не отводит. — Спасибо…
Тепло разливается по рукам, по телу, расслабляет руки, выпрямляется, перестает прятать взгляд, перестает д е р ж а т ь с я. Улыбнется тепло в ответ, уже совершенно, как обычно, как Ге. Как та девушка, которую давным-давно полюбил их сын.
— Я обещаю, что буду любить его, — пауза. — Мама. И я знаю, что спорить не красиво, но… Но я думаю, что Джун стал таким человеком, которого я полюбила благодаря вам. Я буду любить его так, как умею, я обещаю вам.
На самом деле еще немного и Ге расплачется сама, пусть постоянно и напоминает себе, что еще рано. Рано. Рано. Нельзя. Но что сделаешь, если все родители такие трогательные?
— И еще, мама… А откуда вы узнали, что я ужасно готовлю?... — почти что лукаво, рассмеется. Почти что сквозь слезы.

Ге осторожно коснется детской щечки, улыбнется. Прелестный мальчуган, ему уже четыре. Наблюдает за Джуном, наблюдает за тем, как отпускать не хочет от себя. Времени уже в обрез, но разве возможно отказать в фотографии именно им, к тому же так невероятно мило малыш прячется, прячется на плече, а Ге улыбается.
Ты всегда любил детей, Джун. И никогда не было сомнений в том, что ты станешь прекрасным отцом. Вот смотрю на тебя и понимаю. Станешь прекрасным отцом наших детей.
— Позже? — бровь изогнется лукаво. — Хорошо, через годик обязательно, напомни мне об этом.

Время поджимает окончательно, она чувствует себя той самой Золушкой наконец-то, о которой говорил дядя. И уже действительно пора, пора сворачиваться, пора идти. Уйти, чтобы вернуться через несколько секунд, продолжая верить и не верить, продолжая теряться. 

Luke Juby — Starry Night
Сердце пропускает уже не один удар, рвется, сжимается до сладкой болезненности. Еще немного и заиграет музыка, еще немного и прозвучит: «А теперь выходит невеста». Невеста—жена, невеста— жена. И от того и от другого весь мир замирает. Невероятно. Невозможно. Сколько раз она уже повторила эти фразы? Отец стоит рядом, покашливает, будто прочищая горло, серьезно-спокойный.
— Пап…
Он вздрогнет, обернется к ней. Улыбнется. Ге вздрогнет. Он качнет головой.
— Все хорошо-хорошо. Что у тебя лицо такое — сегодня ведь твой день, нельзя плакать, а ты уже вон, собираешься.
— Папа, я знаю, что поздно, но… я возьми, — протянет конверт захваченный Тэ из комнаты. — прости, что раньше не отдала. Папа, я знаю, что странно спрашивать об этом сейчас, но ты счастлив?
— Я счастлив за тебя, дочка. За тебя, за то, что ты выходишь замуж за хорошего человека. И что счастлива ты. Твоему отцу этого достаточно. Я тоже кое-что оставил в твоей комнате. Ну, в этой, комнате-невесты. Прочитай. Но позже, не сейчас.
«Моя дочка.
Моя Ге.
Это случилось примерно в такое время года (только в ноябре, но сейчас почти ноябрь), только 27 лет назад (без одного месяца). Я слышал, как твоя мама закричала, а потом тихонько заплакала. Это все еще звучит в ушах твоего отца. Я услышал твой плач, твой первый вздох и понял, что я стал самым счастливым человеком на этой земле, потому что твоя мама подарила мне тебя. Я помню, как ты тянула ко мне ручки, а мне казалось, что я могу свернуть горы просто от твоего первого слова: «папа». Ты умудрилась взять все лучшее, что есть в нас с мамой, и пускай тебя не обманывает то, что мы иногда ворчим, слава Богу, ты понимаешь природу этого ворчания и прощаешь нам это.
Помню, как ты всерьез задала вопрос о том, правда ли, что я сильно хотел сына, а не дочь. Я очень хотел сына, но не думаю, что любил бы сына также сильно, как тебя. Я тебя очень люблю. Благодаря тебе, я ощущаю, что в этой жизни я сделал, что-то очень полезное и важное, это – факт, который наполняет мою жизнь еще большим смыслом.
И когда такая маленькая девочка успела вырасти? Вырасти в такую прекрасную и красивую девушку, которая теперь выходит замуж?
Хе Ге, родная. С тех пор, как ты родилась, каждый момент был наполнен счастьем. Не забывай, что ты остаешься самой главной драгоценностью своего глупого отца. Прости, что не смог дать тебе всего, чего ты заслуживала, пусть твой папа и готов отдать за тебя хоть целый мир.
Когда я встретил твою маму она на самом деле была до невозможности красивой женщиной. Ее отец спустил меня с лестницы в первый раз, когда узнал обо всем, а я все равно приходил, пока не добился согласия. Все мы отцы неисправимы. Я не сдался, потому что любил твою маму, я был влюбленным идиотом и не пожалел о том, что не сдался. И если не сдался он… я знаю, что он любит тебя. Ге, а ты любишь его и теперь вы оба должны быть счастливы. Никогда не плачь больше, твоему папе невыносимо видеть твои слезы.
Я люблю тебя, моя доченька. Я благословляю вас, моя доченька.
И спасибо, что именно ты стала моей дочкой.   
Я бы хотел в следующей жизни снова стать твоим отцом».

Ге неловко кивнет, бросит взгляд на его туфли. Сердце сожмется неожиданно. Черные, новенькие туфли. На размер больше. Раньше я всегда выбирала ему обувь такого рода. Я была слишком занята собственными сборами, чтобы сделать что-то для него. Мой милый папа.
— О, пап… Погодите, — останавливает официантку. — Можете принести мне салфетки?
Заткнешь, чтобы не слетели, присаживаясь прямо на траву. Выпрямляется.
В глазах отца застывает странное выражение, которое она не видела еще никогда.
— Спасибо, спасибо дочка.
— Мое письмо прочитай дома.
— Нам пора, да? — подденет вуаль, набросит на лицо. — К нему?
Перед глазами ослепительная вспышка света, мир плывет, мир качается, подрагивает, похожий на кусочек витражного стекла. Перед глазами будто разрозненный калейдоскоп, одна фигура сменяется другой, сверкает, меняется снова. Где-то на периферии слышится хрустальный мягкий звон. Может быть это чей-то бокал где-то далеко протяжно звякнул, а моет быть это душа робко и слегка неуверенно открывается т е б е. Перед глазами прозрачно-легкая ткань вуали длинной, которую легонько и неожиданно нежно теребит ветер — мира на самом деле нет. Снова. Есть белая дорожка широкая, проложенная по центру площадки, мягкой травы, все еще сохранившей оттенки изумрудного цвета. Мир подергивается, плывет, мир слишком мутный за этой облачной вуалью. Спроси у нее — как выглядит рай, она бы ответила — вот так.
Она чувствует, как подрагивает отцовская рука в белой перчатке и отчего-то сжимает ее чуть сильнее, отчаянно понимая, что отец близок к тому, чтобы расплакаться. Ге никогда не видела, чтобы отец плакал — мужчинам с этим, увы, сложнее. Шаг. Еще один шаг. Шаг навстречу тебе, потому что в конце моего пути всегда и неизменно ты.
Пора бы уже поверить в то, что это все не сладостный сон и самообман. Он не мерещится, не кажется ей, это не ее фантазии — правда, правда, правда. Мелодия мягкая заливает душу оттенками фортепиано, а ей кажется, что она не идет, а парит в воздухе, что это не земля вовсе, а небеса.
Ты мое небо, моя гавань, мое убежище.
Я всю свою жизнь стремилась к тебе. Ты знаешь, Джун, я никогда не любила математику, но помню тот график функции, предел которой стремится к бесконечности. Ни к нулю, а именно к бесконечности. Я не сразу поняла тот простой факт, что не могло быть иначе, что при любом значении функции я всегда буду стремится к одной конечной точке.
Там где ты — мое начало и мой конец, так уж получилось.
Еще шаг и еще. Пусть отцовская рука и дрожит, но упасть не даст, потому что ей сейчас кажется еще немного и точно споткнется. Другой рукой сжимаешь ножку букета из астр вперемешку с розами, перевязанную шелковой лентой с вкраплениями искусственных жемчужинок \никогда не забуду как долго с флористом обсуждали букет, боже\. Платье мягкой волной струится, а ты все веришь и не веришь, а ты все еще во сне в самом прекрасном и вечном сне. Кто же мог подумать, что вся жизнь с тобой, Джун, похожа на сон. Уши ухватывают какие-то восхищенные вздохи и слова одобрения, случайно замечает два лавандовых пятна. Тэ Хи и Чжи У, все с той же камерой. Тэ вроде бы улыбается, а Чжи У еще немного и расплачется совершенно натурально, хлопая одной ладонью по колену, потому что не выходит аплодировать двумя руками. В самом начале мама, на противоположной стороне родители Джуна.
Задохнешься, еще немного и точно ведь задохнешься. Это невозможно выразить словами, каких слов будет достаточно, чтобы описать с ч а с т ь е? Взгляд опущен, ловит кружевную окантовку платья и такую же белую дорожку по которой идет. Ге поднимет голову не сразу, практически в последний момент, когда идти уже некуда, когда отец затормаживает и останавливается.
Один.
Медленно, осторожно и до невозможности робко поднимет, наконец, голову. Даже через прозрачную ткань сумеет разглядеть его лицо. Белоснежная пелена, похожая отчего-то то ли на облако, то ли на приятную утреннюю туманную дымку, а может быть на первый снег тот самый до невозможности чистый. Губы, казалось, которые улыбаться не могли, улыбаются. Пусть только уголками, пусть только лишь едва-едва, но улыбаются.
Два.
Отец расслабит пальцы. Нет, не неохотно, спокойно, нежно. Ветер ударит в спину новым порывом, Ге бы ухватиться за фату, которую чуть было не снесло с головы, но не заметила. И снова руки холодеют и снова непонятно — виноват ли в этом ноябрь, подобравшийся прямо к самому порогу или же банальное волнение. Ге не замечает. Все это завораживает, завораживает безумно сильно. Отец распрямит плечи, Ге не увидит, потому что может смотреть только перед собой, не увидит, как отец пристально и кажется долго всмотрится в глаза Джуна, а потом улыбнется. И в этой улыбке скажет всё. И в этой улыбке одобрение всего и, увы, запрятанная где-то глубоко светлая грусть. Отец не прошептал: «Будьте счастливы», отец просто улыбнулся, прежде чем все еще аккуратно и все также нежно передать её руку в его ладонь. Мама со своего места вытирает глаза платком, но все равно улыбается одобряюще.
Ты знаешь, Джун, мне всегда казалось, что мои родители не слишком эмоциональны, но родители на то и родители — им приходится быть сильнее нас, чтобы суметь нас поддержать. Мои родители безумно эмоциональны.
Склонит голову, поджав губы, возвращаясь на свое место, к своей жене.
Три.
Ее до невозможности холодная рука оказалась, наконец, в его руке, пальцы чувствуют тепло ладони \каким образом у тебя всегда были такие теплые руки, скажи мне?\. Может быть руки и холодные, но внутри — тепло невообразимо.
Я верю, что это не сон. Это самая сладостная из реальностей. Я верю, верю, верю, что это действительно моя свадьба, а это твоя рука, которая сжимает мою. Прости, что руки такие холодные, я бы, быть может, тоже хотела с о г р е в а т ь. Мое время впереди а пока…  Развернуться к ведущему, покачнуться почти, но ты ухватишь. Ты не тот, кто даст мне упасть, в этом никогда сомневаться не приходилось. Ни тогда, ни сейчас… ни потом, когда тоже упадешь. Ты подхватываешь меня, ты держишь меня. Ты, ты, ты.    

— …Запомните сегодняшний день, потому что это начало вечности, обещание, которое будет наградой одиночеству, вера друг в друга и счастье любви, решение игнорировать, забыть про обиды прошлого. Сделка, которая скрепляет союз двух сердец, остается в прошлом, празднование шанса, которым воспользовались, и вызов, который еще предстоит бросить. Двое всегда сильнее одного, как те, кто бросает вызов стихии. И любовь всегда будет главной движущей силой в жизни. Сегодняшнее мероприятие – это формальность, это объявление всему миру о чувствах, которые были скреплены священным союзом очень давно.

Она пыталась слушать внимательно, честное слово, пусть мысли и путались совершенно, пусть слова оказались на удивление правдивыми и вовсе не банальными, хотя краем уха она ухватила каноничное: «в болезни и в здравии» и печальное: «пока смерть не разлучит вас…». Для Ге слышать вопрос: «Готовы ли вы?...» странно и смешно, потому что тысячу раз да и ответ слишком очевиден, слишком уверен. Она пыталась слушать, а вместо этого… Снова попросту потерялась, снова нахлынуло это чувство той самой заливающей и затапливающей нежности. Официоз не для нее, но все это трепетно. Прекрасно и трепетно.
— … сейчас, мы поблагодарим родителей, которые воспитывали их в любви и нежности. Сначала они поприветствуют родителей со стороны невесты.
Я вижу, как отец говорит одними губами, всматриваясь грустно-ласково в лицо: «Не плачь», покачав головой.
Я бы хотела поклониться ниже наши родителям, платье не позволяло. Чувствуешь объятия, чувствуешь, как сжимают плечи и шепчут что-то, неразборчиво и, кажется, сквозь слезы. 

Ветер дернет за уголок фаты, прошелестит по платью. Тэ Хи протянет папку, в которой та самая клятва, которую с такой тщательностью вроде бы прописывала. Протянет микрофон, отойдет быстро, ловко балансируя на высоких каблуках \Тэ Хи как и я совершенно невысокая на самом деле\. Микрофон подрагивает, Ге подрагивает, пробегает глазами по тексту. Молчит, пронесется шепоток, чувствует взгляды вопросительные на себе.
Захлопнет папку.
— Джун, родной. Я написала длинную красивую клятву, но мне кажется, сейчас мне хочется сказать тебе совсем другое. Мне кажется, я буду читать без бумажки, мне не нужен текст, чтобы сказать тебе об этом. Джун, любимый я благодарна тебе за то, что ты показал мне, что такое настоящая любовь. Я благодарна тебе за то, что ты нашел меня. Я благодарна тебе за то, что ты дождался меня. Я благодарна, что ты появился в моей жизни и подарил мне все это волшебство, о котором, не встреться мы я бы никогда не узнала. Я благодарна, что ты смотришь на меня так, как не смотрел и не посмотрит никто и никогда. Я люблю то, как ты меня любишь и заботишься. Я люблю то, как ты веришь и доверяешь мне. Я люблю то, что любишь ты.
Существует лишь одно слово, которое может спасти нас от тягот и лишений этой жизни — это слово любовь и я верю в нее. Любовь не может меняться под гнетом обстоятельств. Это отметка на всю жизнь, она будет смотреть на бурю и не вздрогнет. Любовь не останавливается, она идет напролом, даже на пороге гибели… Даже на пороге... Это не означает, что нам будет легко, это значит, только с тобой с тобой я могу приобрести силу и уверенность, только ты делаешь меня такой. Жить с тобой, любить тебя, воспитывать наших детей, состариться вместе с тобой... Думая об этом, я понимаю, что в этом и заключается мое счастье. Я клянусь, что стану для тебя такой же опорой, какой ты уже являешься для меня. Я клянусь, что как я могу всегда опереться на твоё плечо так и ты сможешь опереться на мое. Я обещаю тебе дать все лучшее, что у меня есть, и просить у тебя не больше, чем ты можешь мне дать. Я клянусь, что не буду осуждать тебя и давить на тебя. Я все также буду разделять между нами то, что мы любим, я все также буду любить то небо, которое любишь ты.  Я обещаю принимать тебя таким, каким ты есть.
Я буду любить тебя до конца своих дней… И нет, смерть не разлучит нас, потому что я буду любить тебя намного дольше, потому что я буду любить тебя вечно.
Я клянусь, что я стану тем домом в который ты захочешь возвращаться.
Я клянусь сегодня, что буду твоей и только твоей Ге что бы ни случилось. И именно сегодня я заявляю, что посвящаю свою жизнь тебе.
Я люблю тебя, мой Джун Ки.
Господи, как я люблю тебя.
И я клянусь, что в будущем буду влюбляться в тебя только сильнее.
А голос дрожит. Так предательски дрожит.
Я действительно не представляю своей жизни без тебя. И я благодарна тебя за воспоминания, которые ты подарил мне за все это время. Это наша любовь.
А ты...
Чувствуешь то же самое?

Три слова. Десять букв. Скажи мне их и я твоя. Мне бы хватило и трех слов, если честно. Мне бы хватило своего имени, произнесенного твоим голосом, чтобы расплакаться. От счастья, разумеется.
Но я хочу расплакаться.

—… а потом он возвращается в свое время.
— Банальщина, можешь не идти за мной?
— Я может тоже хочу помочь, Ге.
Тэ Хи хмурится, отмахивается крутит в руках ободок. Теперь, когда снимут фату нужно будет чем-то разбавлять образ, а чем ободок из жемчужинок искусственных плох? Чжи У успела заменить батарейки в камере, которая имела несчастье разрядиться. И имела несчастье пойти за ней, разговаривая о новой дораме, где она сценаристом выступает. И если бы только об этом.
— А между вами что-то есть. Разве не судьба? Букет поймала ты, подвязку он.
— Ага. Искра, буря, безумие. Говорят, если словишь букет на свадьбе и не выйдешь замуж за полгода — следующие три года никакого замужества.
— Иронизируешь все, а я твое лицо успела заснять. Точнее его выражение. Улыбалась не лучше, чем наша Ге. И тогда тебе нужно успеть выйти замуж за полгода. Ты справишься.
Поворот, Ким Тэ Хи ускоряет шаг, каблуки по полу стучат. Ускоряется и Чжи У.
— Вот скажи мне, у тебя когда были отношения последние?
— Недели две назад, хороший был клуб…
— Я не про постель и… серьезно? – даже останавливается. Святая невинность. Трясет головой. — Не хочу знать о твоих предпочтениях. Но вот если бы тебе сказали, что только двое мужчин на Земле осталось, то…
— А почему я должна выбирать кого-то одного? Можно и с двумя замутить.
Тэ Хи усмехнется, сердце непривычно сожмется в груди между тем. Она учила Ге простому — если нравится, так и говоришь. Пробуй. От этого никто не умирал. А сама, как только поняла, что т е р я е т с я… сбегает за свою иронию и броваду. Она бы с удовольствием даже начинать не стала, но поздно. Еще в августе стало поздно.
Еще один поворот на высоких каблуках, останавливаются перед комнатой невесты, дверь в которую оставлена приоткрытой, а теперь и вовсе распахнута. 
—… так вот насчет дорамы, о чем я…
— Тихо, — прерывая неожиданно и славливая ничего не понимающий взгляд Чжи У. Вечно долго доходит. Тэ скользит взгляд по силуэтам – черному и белому. Тэ улыбнется. Улыбнется как-то по родному, радостно, мягко. Покачает понимающе головой и прошепчет все еще тормозящей подруге: «А про них сценарий написать не хочешь?» и кивнет головой вперед. Чжи У заглянет через плечо и тоже улыбнется.
— Это идея. Мне нравится.
— Оставим их. Пока что. А то это слишком неловко, — закрывая осторожно дверь от греха подальше.
***
[float=left][/float]Занавески песочные практически не пропускают редкий, беловатый солнечный свет, пробивающийся сквозь пластиковые окна. Вторая половина дня выдалась чуть прохладнее отчего-то первой, по ногам пробегает случайный порыв ветерка, гуляющего по скользкому полу. Ступни сквозь тонкий капрон белых чулок мерзнут \я вообще на самом деле легко замерзаю, меня всегда придется с о г р е в а т ь, справишься?\, поднимает ноги поочередно — то одну, то другую. Жмется, проводя руками по плечам, которые теперь не защищает даже тонкий эластичный материал платья. И правда прохладно, но на плече еще горит, еще цветет алым цветком, похожим на ее любимые розы его поцелуй и поэтому далеко не так холодно. И поэтому, даже в этой просторной комнатке, в которой такое чувство кондиционер включили — тепло. Уголки губ самопроизвольно взметнутся вверх, как только вспомнит снова, как согревал её до безобразия холодные руки в своих, всегда теплых руках. Вспомнит и зависнет, забудется безбожно, сжимая ткань уже другого платья в руках, прижимая последнее к груди. Некстати вспоминает диснеевский мультик «Золушка», когда принцесса со всей задумчивостью говорила: «Мы должны одеться». Так вот, Ге.
Ты, вообще-то должна одеться.
Машинально проведешь пальцами по кольцу, теперь уже другому, еще более значимому и получаешь чувство уже привычной завершенности и покоя. Металл снова холодит подушечки пальцев, напоминает о том, что это не сон. Не сон, Ге, не сон, смирись и пойми уже. Так непривычно, милый, было даже на несколько часов расставаться с тем самым первым кольцом, от серебра которого пахло кокосами, тропиками и океаном. Так хорошо теперь на самом деле украдкой любоваться на другое кольцо на собственной руке и переводить взгляд на твою руку, вспоминать, как дрожащими пальцами до этого надевала его, ужасно боясь выронить. Все дело в том, милый, что открывшаяся реальность намного лучше любых снов и самых великолепных фантазий.
Руки теперь.
Теплые.
Джун, не знаю, заметил ли ты, но ты всегда пытался меня согреть, а мне всегда было тепло. Из-за тебя.

Ге как раз пытается расправить свое платье, кончающееся где-то у колен, куда более простое, возможно менее волшебное, возможно теряющееся на фоне бывшего недавнего великолепия белого фатина и бесконечных кружев, похожий на иней или изморозь. И, тем не менее — переодеться нужно, необходимо, если хочешь \а я хочу\ танцевать как в те старые и добрые времена на студенческих дискотеках, забываясь. Если хочешь быть чуть свободнее — будь чуть проще. Ге как раз пытается очнуться, хотя бы ненадолго, хотя бы попытаться почувствовать ногами почву и еще желательно гравитацию, но гравитации все еще нет, все еще п а р и ш ь в воздухе. Джун, но ты же невозможный — ты толком не даешь отойти от одного взлета, как поднимаешь еще выше. Может ли быть что-то выше звезд? А если я скажу, что еще как?
Ге улыбается, улыбается широко одними губами, все еще стоя спиной, глаза прикрывая на миг, когда касается её щеки мимолетно. Все ещё помнит, все еще не забываются поцелуи то со вкусом шоколадного бисквита, то отдающие деревом, апельсинами сушеными и теплой стариной. Все ещё помнит мурашки по позвоночнику, снопы искр перед глазами, помнит вечно до приятной дрожи трясущиеся коленки и тяжесть внизу живота, волной вулканической разливающийся, тянущая, желающая утянуть дальше положенного, только кажется скоро границ не будет наблюдать и вовсе.   
Я не могу сказать тебе всего того, что чувствую, потому что снова не хватает слов и нет такого языка, который мне бы помог. Загляни я в словари и поставь на уши всю лингвистику — слов, увы, нет. Их не хватит, нет такого слова, которое бы описало все многообразие чувств. Возможно, мне стоит написать? Я напишу тебе о том, как не хватает воздуха, и больно, и сладко дышать груди, в которую  обезумевшим бесом врывается красота. Я напишу тебе о том, как сложно устоять на ногах, когда весь мир, огромный, великий и прекрасный — вдруг встает в полный рост и улыбается. Я напишу тебе о том, как не хватает сил — просто любить, и любовь в сердце закипает и льется через край, щедро орошая воздух, сплетенный воедино нашим дыханием. Я напишу тебе о том, что давно дышу небом, поделенным на двоих и ничего уже не поделаешь. Без тебя никак. Никак, слышишь?
— …никак, — продолжая собственную мысль, потому что у Ге на самом деле уже все практически через край переливается и молчать невыносимо. Захлестывает. Понимает, что снова начинает говорить загадками, приподнимает плечи, подается назад слегка, слегка облокачивается спиной. Отчасти от того, что хотелось оказаться ближе настолько — насколько возможно. Отчасти от того, что ноги отказываются держать и удерживать. Осторожно-осторожно скользит руками по его запястьям, снимает с плеч собственных, опускает, обхватывает, таким образом снова оказывается в тех же объятиях со спины. Руки на животе. И его и свои. Поглаживает, снова едва касаясь подушечками. Воздушно, нежно. Как только умеет. — Я давно уже часть тебя, Джун, без тебя я не я… Меня нет… Без тебя никак уже, слышишь? — в пол оборота развернется, из объятий до конца не выпутываясь, переплетая пальцы. Близко-близко, не понятно кого с ума собираясь свести — его или… себя. — И еще… — понижая голос до какого-то шепота, глаза потемнеют на какую-то долю секунду. Взгляд говорящий, говорящий слишком многое, что скрывать бы стоило. Тревожно разум говорит пытается с ней: «Стоп. Dangerous. Давай п о т о м. Давай не сейчас». Ничего не знаю. Никаких потом. Практически опаляя ухо собственным дыханием сбитым. — …откуда рубашка? И что случилось с той, которую мы выбирали? — лукавые всполохи в глазах. Отходит, забавляясь, отходит на несколько шагов, поддерживая руками плечи платья.
А застегнуть, Ге, Ну. 
Дурашка, Ге.
Нет, на самом деле дурачиться совершенно не хочется, потому что все еще т о п и т. 
— У меня слишком много разных мыслей в голове теперь появляется, когда я об этом думаю… — тянет, улыбается солнечно-радостно, подсмеивается, делая «серьезное» выражение лица, даже пытаясь нахмуриться, но нет. Все дело на самом деле в том, что эмоции бьют настолько через \за\ край, что невозможно с ними справиться совершенно. Вот и кидает, бросает из одной крайности в другую волнами, забрасывает. — Чего я не знаю, пока вы переодевались там? А может я чего-то не заметила и там еще что-то поменялось? — ловко неожиданно становится на каблуки, снова слегка покачиваясь, впрочем. 
В глазах всполохи, лисы. Играешься. Серьезна? И то и другое. Вас, наверное, уже ждут с подозрением поглядывая на пустующие места во время небольшой паузы, пока все разошлись по разным углам для разговоров. Отец наверняка высматривает, ничего поделать с собой не может, а мама одергивает. Вас, наверное, еще немного и заподозрят в побеге, но что поделаешь.
Джун, ты может быть не знал, но за дурашливостью и ребячеством привычным вроде бы — прямые ответы на некоторые вопросы. И когда я подшучиваю — это совсем не значит, что я хочу чего-то меньше. Совсем нет. Мы оба немного… потерялись здесь в этой комнате с окнами высокими, задернутыми шторами и освещенными бережным мягким светом люстр больших. Потерялись здесь друг в друге, как обычно. Мы с тобой немного\много неисправимы.
Ге сохранит равновесие, подойдет снова ближе. Поправит бабочку черную, аккуратную, делая вид, что слишком занята выявлением других странностей помимо рубашки, которую по воротнику распознала легко и просто. Она легко распознает его, легко заметит изменения. Вместе же выбирали.
— И чем вы таким занимались… — брови хмурятся, глаза смеются.
Но она лишь делает вид, что занята. Все не так, все чуточку проще. Смахнешь руками воображаемые пылинки с плеч пиджака, цокнешь довольно языком, переведешь взгляд улыбающийся, с ч а с т л и в ы й взгляд на лицо. Секунда. Другая. Бесконечно, кажется долго. Серьезнеет медленно.
— И еще, знаешь что… Я ведь не должна была разрешать себя целовать. Потому что ты спросил. О таких вещах не спрашивают. Такие вещи просто берут и делают. Нет? — руки все еще на плечах, благодаря каблукам небольшим хотя бы немного повыше, но все равно приходиться чуть-чуть потянуться и сделать то, что, собственно и хотела сделать сама изначально. Как будто бы за сегодняшний день, который еще даже не кончился — поцелуев было мало. А ей все not enough. Все мало, серьезно. Руки с плеч упадут, нос улавливает запах сосновый, с примесью меда \вот уж интересное сочетание\, ладони к лицу, притянешь еще больше, бесконечно медленно, бесконечно прекрасно, бесконечно желанно. 
Джун, понимаешь ли, в чем загвоздка? Ты такой единственный – такие разве еще где-то бывают, ты только не отговаривай, не поможет. Джун, понимаешь ли, в чем загвоздка? Ты такой родной, ты на самом деле всегда таким был, просто не догадываешься до конца, просто в с е й истории не знаешь, а я почему-то так о ней и не расскажу, сохраню эту историю на последок. Если бы знала все заранее, наверное, рассказала бы сразу, а пока… а пока просто хочу поцеловать тебя хотя бы еще один раз. Часы ведь еще не пробили двенадцать, Золушке еще не пора превратиться в тыкву, а значит, пока волшебство длится \я знаю, знаю, что волшебство у нас особенное и не имеет свойство заканчиваться\ Золушка может делать то, что душа просит. А душа просит… тебя?
Ге оторвется, покачнется таки неловко подворачивая ногу – каблуки подводят, каблуки это не твое. Может быть все же стоило сменить их на простые на первый взгляд балетки, которые были бы гораздо более устойчивыми.
Подхватывает, придерживает за спину, возвращает её в вертикальное положение вертикальное. Хе Ге улыбнется открыто. Шепнет: «Знала ведь… что поймаешь». Всегда ловил и про бейсбол уже нет смысла даже напоминать. Если у меня есть свойство падать это лишь значит, что я при этом точно уверена, что упасть попросту не смогу. Я не смогу пораниться по определению, если рядом ты, а ты ведь рядом. Мне всегда есть куда падать. В твои руки. В твою любовь.
Вечное falling in love.

— Что с прической у меня? — через некоторое время, возвращаясь к зеркалу. Стилиста бы позвать, вернуться бы на секунду на землю и уделить немного внимания гостям, которые тут и ради них в том числе, а не только ради шампанского и свадебного тора \кто из знает, конечно\. — Я все еще красивая? Даже лучше светловолосых высоких девочек с длинными волосами? — глаза сощурятся, она все еще может шутить каким-то образом после всего, после откровенной нехватки кислорода, после подкашивающихся коленок, после ударов колоколом по затылку и полнейшей на самом деле дезориентации \иначе почему думаешь я даже на таких каблуках устоять не могу?\. Ге совершенно неожиданно переводит тему в то самое русло, в ту самую степь, будто вспоминает не такой уж давний на самом деле в и з и т  в сентябре.
Она действительно была красивой, Джун. Вот очень. И волосы у нее были длинные, а мне пришлось все же постричься, потому что солнце в августе было до ужаса беспощадным, но ты, в принципе знаешь. Я все еще ношу на размер меньше, чем до экспедиции. Но я больше не вижу кошмаров. Не обидно, если ты именно на нее внимание обратил бы. А ты обращал? Я в тот день так и не спросила, попросту не успела.
Поправляет платье сама, рукой поманит к себе, для вполне очевидного уже и не первого:
— Застегни мне платье. И я серьезно, Джун. Застегни, — наконец-то понимая, что постоянно ходить в платье, которое провисает на плечах и спиной открытой настолько, что видеть можно только одному человеку — все же как-то не хорошо. — Спасибо, на этот раз лучше получилось, — легко чмокнет в щеку на какой-то миг превращаясь в обычную дурашливую Сон Хе Ге. 
Хе Ге покрутится перед зеркалом еще несколько раз, платье легче в несколько раз, подол шуршит, все еще напоминая крылья ангела. И тоже кружится — все как она любит. А ты не хотела покупать белое платье, поддаваясь каким-то своим призракам из прошлого, которые нашептывали всякую чепуху.
Кто-то стукнет в дверь несколько раз, ненавязчиво, но настойчиво. Время в этой таинственной комнате действительно по своим законам движется, а этот стук имеет свойство напоминать об остальном мире, о мире, который их вообще-то дожидается и начинает немного, слегка… волноваться.
— Почему мне теперь кажется, что я захожу в спальню новобрачных… — Тэ Хи осторожно протиснется в дверной проем, снова прикроет за собой дверь. — Голубки, не хочу портить ваш медовый месяц, но еще немного и гости либо подумают, что вы сбежали, либо поймут, что вы день с ночью решили перепутать… — усмехаясь, заставляя невольно начать лицо краской заливаться и снова прятать это лицо на е г о плече. Также делала каждый раз, когда тебе делали комплименты друзья, когда родители сказали столько всего. Ге, ты вроде хорохоришься, но всегда смущаешься неизменно, когда тебя хвалят. А теперь просто… просто неловко, поэтому снова утыкается носом в плечо пиджака, славливая запах туалетной воды и все того же геля для душа, на этот раз умудрившись различить еще и что-то цветочное, вперемешку с амбровыми.
— А ты  чего так долго? Пришлось справляться своими силами… — хмыкает, вспоминая, как справлялась «своими силами».
— А мне кажется, тебе не на что жаловаться… — и снова взгляд совершенно недвусмысленно окидывает то ее, то Джуна. — ободок.
— Тэ, помада не смазалась? — выдавая себя с потрохами, получая еще одну полуулыбку.
— Не особенно. Нужно узнать марку. Вот это я понимаю качественная косметика. Эту так просто не сотрешь, даже не пытайся. Вам, ребята, придется очень постараться. Если вы понимаете, о чем я, — легонько подталкивает в сторону выхода, чтобы они на этот раз не подумали не дай боже задержаться.

Ге аккуратно садится за стол, вертит в руках бокал с шампанским, выпивает, чувствуя на языке приятный пряный вкус с оттенками груши и свежеиспеченного хлеба. Пузырьки все еще шипят где-то, попадают в нос. Допивает до конца. Гости, как только наконец убедились, что их не кинули на произвол судьбы зашевелились, зашумели нестройным хором. Ко второй половине дня все разумеется голодны, а у нее еще и в горле от чего-то постоянно пересыхает, благо шампанское услужливо как-то стоит рядом, бокалы периодически обновляются. Совсем не плохо. И, разумеется, за все это время ты ничего не ела с самого утра. Во рту не было и маковой росинки, так что все, что есть на столе съедобное кажется очень даже привлекательным.
У шампанского вкус все еще очень приятный, если честно, да.
— Не смотри так на меня, это всего лишь первый бокал шампанского за все это время… — улыбаясь и не глядя в его сторону, но точно чувствуя этот взгляд, тянет, тянет сквозь улыбку. — Ничего со мной не будет, все не так безнадежно.
Попробуешь чапче, осторожно придерживая палочками. Подцепишь роллы, а потом в горле снова пересохнет в который раз. Это всего лишь второй бокал, кто же виноват в том, что они так быстро наполняются?
— Вот, попробуй, давай, не сиди букой и не следи за мной, ну, — Ге улыбнется солнечно-радостно, возможно даже через чур, одной рукой придерживая палочку, а другую подставляя под нее — чтобы ничего не уронить и не испачкаться раньше времени. — Ну, вкусно же? Мама готовила, хотя я говорила, что за еду заплачено. Я думаю это должно быть очень вкусно, Джун. О, погоди, — осторожно большим пальцем уберешь крошку из уголка рта, пробегутся по телу электрические импульсы разойдутся у самой. — так лучше… — с какой-то особенной, только тебе понятной мягко-тягучей интонацией.
Кто-то тронет за плечо.
Родители уезжают.
Нужно проводить.

Ближе к вечеру на улице уже совсем прохладно, поэтому Ге на всей дороге от здания Raum до ворот передергивала плечами и вздрагивала от каждого случайного порыва ноябрьского уже ветра. Мама не зря говорила, что дочь не в меру мерзлявая. Хе Ге и летом заворачивается в одеяло, видимо находясь в каких-то отчаянных поисках уюта, любит укрываться с головой, постоянно натягивая это самое несчастное одеяло на ноги, если оно сползает. Жмешься ближе к Джуну, слабо протестуешь против того, чтобы пиджак на плечи накинули – да, это все же не апрель. Где-то за воротами этого отеля с его идеально ровными, все еще зелеными газонами подстриженными и божественной архитектурой, осень, подходящая к концу, дождливая и сумрачная. Мама о чем-то разговаривает, хохочет, повторяет постоянно: «Точно-точно», даже любопытно в какой-то момент становится.
Мне действительно хотелось бы, чтобы наши родители подружились, Джун. Потому что я не знаю родителей чудесней, пусть мое мнение и субъективно, возможно.
Да, возможно сейчас холодно, темнеет как-то так быстро, что разочаровывает – не успеешь моргнуть, запомнить для себя солнечный свет, как уже вроде как вечер, вроде как сумерки темные, сохраняющие в себе кое-где оттенки индиго.
Да, Ге думала об апреле, о весне такой юной и прекрасной, дышащей приторно-пьяными цветами вишни, опьяняющая и навевающая воспоминания о дожде, танце и этой вечной музыке под которую сегодня снова удалось взлететь. А теперь, сжимая его руку в своей руке, неожиданно понимает, что иначе быть не могло. Ей не нужен апрель, ей действительно совершенно не нужно было так долго ждать. Эта поздняя осень ей нравится. Потому что, когда холодно — кто-то близкий всегда может согреть. Это время тоже прекрасно, Джун, ты знаешь?   
Нас с тобой обнимает время простуд и дождей, опавшей листвы и юных заморозков, время горячего чая в озябших руках и рождения новой скорой зимы. Мы будем дышать на окна и писать на мутных стеклах о любви, или напишем свои имена, которые конечно же сотрутся, а в душе где-то отпечатаются навечно. Мы будем заворачиваться в один плед, греясь в уютном теплом свете нашего дома \мое любимое слово «небо», мое любимое слово «дом», мое любимое слово «наш»\. Разве можно не любить т а к у ю осень?
Скрепят шины инвалидной коляски по гравию хрустящему, Ге вырвется таки вперед. Дядя не был самым шумным гостем, зачитав свою короткую речь и шутливо попросив скатить его со сцены обратно. Иногда она ловила на его лице выражение задумчивости и какой-то грусти, которое, впрочем, сразу исчезало, как только он обращал на нее внимание, как только чувствовал ее вопросительный взгляд.
Дядя рассказал все не в речи. Он рассказал все лично.
Несколько часов назад
— Почему я так и не женился?... — взгляд дяди проскользит по колоннам, рука поправит красный галстук. — Потому что всегда был однолюбом. Сбежал в Америку вместе с ней, но пожениться мы так и не успели. Я бросил университет, пусть я был первым из нашей семьи, кто смог пойти учиться на инженера, устроился в Америке разнорабочим, копил деньги на кольцо. Я бросил свою семью в Корее, а на меня было столько надежд, позицию своего отца ты знаешь… А она потом вернулась. Сказала, что не может так жить, что ошиблась. А я остался. Не смог вернуться. Родители так и не простили до конца, а все, что мог я посылать деньги твоему отцу, когда узнал, что у них родилась дочь. Знаешь, я так долго прожил в Штатах, что собственное имя уже странно звучит корейское. Твой отец будто специально постоянно зовет меня: «Дон Хван» постоянно.
Ге сильнее сожмет ручки у инвалидного кресла. Дядя говорит на удивление спокойно. Разумеется, прошло столько лет. Это называется смирение.
— Но я никогда не жалел, Ге. Жизнь не такая уж и длинная на самом деле. Жизнь — это на самом деле один короткий день. И нельзя растрачивать ее сожаления о сделанном. Куда хуже – никогда не попробовать. Я обжегся, но я узнал, что это такое. Разве что родители… нужно пока можешь говорить все, что думаешь, все, что хочется. Никогда не знаешь, что ждет тебя за поворот дальше, Ге, но иногда лучше этого и не знать. Oh, Jerry, don’t let’s ask for the moon. We have the stars! «О, Джерри, давай не мечтать о луне: у нас есть звезды» (люблю этот фильм). Если ты счастлив в данный конкретный момент… За это и стоит хвататься. Из этого и складывается жизнь, о которой ты потом скажешь — я был счастлив. Мы сами создаем свою жизнь и только нам самим решать — какой поворот будет следующим. От нас это зависит. Каждый из нас должен взять на себя ответственность за свой мир. Жизнь — сложная и интересная штука. «After all, tomorrow is another day!»  как говорят у нас в Америке.
Хе Ге опустит руки на плечи, которые кажутся хрупкими необычайно отчего-то. Дядя разумеется болеет. Дядя, ты все же очень сильный человек.
— Разве это не из «Унесенных ветром»? Ты же не любишь мелодрамы и говорил, что книжка ни о чем.
— Книжка ни о чем, а Вивьен Ли красотка все же.

Родители прощаются \именно прощаются, будто мы живем на разных планетах как минимум\ слишком долго, начинают неожиданно говорить о всякой ерунде, или же постоянно вспоминают очередные подробности со свадьбы, все новые и новые. Ге вспоминает, как они танцевали несколько часов назад, будто вспомнив собственную молодость, вспомнив, как познакомились на танцах \мама любила говорить, что отец имел несчастье отдавить ей все ноги\. Ге еще раз обнимет маму Джуна \знаешь, мои родители потом скажут, что были просто покорены твоими на свадьбе, хотя до этого были ни в чем не уверены\. Даже отец увлекся разговорами о своем любимом бейсболе и не забыл сказать, что знает места для рыбалки в открытом море лучше чем то-либо, зажегся этой идеей совершенно \может потому что единственным человеком, кто соглашался ездить с ним или смотреть с ним бейсбол была я, но я никогда при этом в этом не разбиралась\.
— Не ходи в платьях, когда совсем похолодает — это вредно ты простудишься, я оставила сливовое вино, ты же знаешь, никто его не делает так хорошо, как мы, попробуете потом… — мама будто поняла, что пора уезжать и решила сказать все, что еще не сказала и вспомнить все детали и советы, которые могут в совместной жизни. — Что еще… Не забудь пить настойки, для женского здоровья они полезны.
— Мам… — предостерегающе уже, потому что кто знает, в какую степь понесет ее мать, когда она растрогана.
— Поехали уже, холодно, — заметит отец, неловко потирая шею. — Что заставишь их торчать под этим ветром?
Мать отпустит, соглашаясь в кои то веки с отцом, хотя обычно они не упускали возможности поспорить. Отец еще раз обнимет ее, осторожно-нежно. Взгляд на Джуна. Обнимет тоже.
Не знаю, что шепнул негромко. Было ли это: «Я за тобой слежу» или: «Я на тебя надеюсь». Правда не знаю, а мне не рассказывали, еще больше интригу растягивая. А со мной нельзя так. Я слишком люблю тайны разгадывать.
Джун, твоя мама очень трогательная, я действительно не ожидала и это еще раз подтверждает, что нельзя делать поспешных выводов о людях. Никогда. Еще раз обнимет крепко, у Ге едва пиджак с плеч не сваливается, но все равно тепло. Безумно тепло. Родители не просто трогательные. Они удивительные. Потому что они родители.

— У тебя прекрасные родители, Джун. — вглядываясь машинам вслед, как-то задумчиво. — Это, наверное, для тебя очевидно. Ты должен чаще им звонить, серьезно. Родители… такие трогательные порой, так? Мы будем такими же? Это так забавно, что твое первое слово было «летать», кстати. Моим первым словом было «папа». Ты, наверное, был очень милым в раннем детстве! Я бы посмотрела, я даже завидую тем, кто все же видел, айгууу — словно ребенок, за щеку дернет, словно действительно собирается сейчас начать сюсюкаться, словно с младенцем.
Ловит этот взгляд почти возмущенный, пожимает плечами.
Я твоя подруга, Джун. Я твоя любимая, Джун. Я твоя жена, Джун. Я совмещаю  в себе слишком много, а мне это нравится безумно. 
Я могу дурачиться, подшучивать.
Я могу флиртовать, пусть и не умею этого, кажется, делать.
Я могу… меняться.
Возвращаясь обратно, убедившись, что машины отъехали, мигнув фарами на прощание и растворившись в остывшем воздухе, петляют по дорожкам проходят мимо кустов, фонариков уличных. Подсвечивается все. Руки теребят пиджак на плечах.
Ге смотрит на него внимательно, а после отвернется, замечает между делом:
— Знаешь, что мне сказала твоя мама? Она сказала, что тоже плохо готовила. Это так мило, серьезно. Но только… откуда она узнала о моих убийственных навыках? Мм? — Ге притворно нахмурится, покачает головой. Еще несколько шагов в сторону здания.
Остановится. Всмотрится.
— А еще твоя мама сказала мне… «просто люби его, с остальным он справится».
Уже не стрекочут вечные спутники лета цикады – лето прошло. Издалека еле-еле слышна музыка и чей-то веселый смех, громкие разговоры в месте, где нас пока нет.
Так гостям хорошо без нас или…
Побег от себя похож на побег от неба. Можно возвести стены, загородиться потолком, но оно как было над твоей головой, так там и останется. Я так долго убегала от себя, что сейчас, когда захлебываешься счастьем в этих осенних сумерках, жалеешь бесконечно. А ты ведь то самое небо, от которого я совершенно не хочу убегать. Понимаешь, мы срослись душами. Понимаешь, мы проросли друг в друга. Вещами, словами, мыслями, чувствами, делами. Стильные мужчины пахнут дорогим парфюмом. Влюблённые мужчины пахнут своей женщиной. Твои губы пахнут мной, в твоих глазах всегда отражаюсь я, я действительно вижу в них свое отражение, понимаешь? Понимаешь, я все никак не могу объяснить словами эти чувства, а может быть и пытаться не стоит? Не стоит объяснять это чувство, это что-то трогательное, ласковое, щемящее, легкое и надрывное… Понимаешь?
Я касаюсь рукой, провожу ладонью… и чувствую, как бьется жилка на твоей шее. Тук-тук.
Тук. И тонкая струйка света пишет на твоем предплечье свое имя. Так часы отмеряют время. Тук. И еще один вдох. И мгновение замирает, чтобы дать возможность впитать все в себя до конца. Так стучатся в дверь. Тук. И вздрагиваешь всем телом. Еще один вздох. Это ритм моей жизни, метроном дыхания, музыкальный такт нашей с тобой любви. Положу ладонь на грудь, придержу руками пиджак, который норовит соскользнуть с плеч. Тук-тук. Точно так же, в унисон, бьется мое собственное сердце. Тук. Тук…
Поцелуй меня в сердце. Поцелуй меня наизусть. Поцелуй меня насквозь. Поцелуй меня.
Все еще not enough, Ге? Для меня это поцелуй в сумерках, для меня это поцелуй со вкусом ноября, тишины и сосны с медом. Спокойно-медленно, чуть чувственней, чем ожидалось, но это уже необратимо. Имеем право. 
…нам без гостей?
А на небе — звезды. Самые обычные звезды на самом обычном небе. Ге не отходит, не отходит ни на один шаг, оставаясь в близости миллиметровой, поднимает голову к небу. И хочется просто смотреть, показывать на них пальцем, улыбаясь, и говорить: «смотри, как красиво». И даже названия вспоминать как-то не хочется, звезды сегодня кажутся чуть ближе обычного и чуть добрее. Звезды сегодня кажутся слегка не такими одинокими, не такими бледными, пусть их даже пока не много. Небо смешало в себе оттенки серо-голубого и темно-синего, цвет получился не самый чистый, но все равно отчего-то приятный. Где-то на горизонте догорает последняя полоска оранжеватая. Осень торопится заканчивает дни, наплетает тени и сумрачность, но именно это осень оправдывает в с ё, оправдывает огненный пугающий август и неожиданно-холодное лето без_тебя. Когда-нибудь мы и вовсе перестанем возвращаться в то время, потому что серые будни заполнятся счастливыми моментами — это то, во что хочется верить.
Объятия со спины мягкие и поцелуй в макушку в долгом-долгом. Настолько долгом, что это уже не поцелуй, а нечто другое, чему не дано определений. Ге кажется, что макушка необычно-горячая у нее, на солнце похожая.
— Джун, ты когда-нибудь чувствовал себя звездной системой?
Моей звездной системой.
Мы не из тех, кто стремится к новому повороту. Мы из тех, кто создает их собственной жизнью.
Впереди у нас — пол жизни. И это — уже повод научиться быть счастливыми \пусть мы и умеем, мы уже давно научились\. И выходить на перепутье дорог, и вдыхать полной грудью ветра, и смеяться, просто так, оттого, что небо глубже и шире любых слов, оттого, что есть к чему стремиться и кого желать. Мы ещё успеем. Пожить, надышаться, налюбиться, настрадаться вволю \даже без этого никак, потому что это ж и з н ь\. Мы ещё успеем коснуться рукою звёзд и сочинить свою лучшую поэму. Мы еще успеем доказать миру всё то, что не смогли. Мы ещё успеем объехать весь мир и заглянуть в глаза каждой души. Мы ещё успеем, потому что впереди — есть ещё несколько минут.  Похожих на вечность.
—  Знаешь, а моя сказала мне вот сейчас, что после свадьбы всегда появляются прозвища, а я продолжаю называть тебя по имени, это, наверное, как-то не правильно, да? Так как лучше называть? Муженек, дорогой или просто… мой Джун?...
Возвращаемся.
Пора возвращаться.

— Пока никто еще не разошелся… во всех смыслах, я все же скажу. И нет, Ге, в отличие от тебя я не готовилась, потому что в отличие от тебя я не была гением и отличницей. А наша невеста и моя подруга всегда отлично училась (профессор Чхве не даст мне соврать), а теперь становится на путь отличного преподавателя. Готова поставить пару сотен на то, что Джун у нас знает краткий курс археологии как минимум за первый курс, — Тэ кашлянет, Ге усмехнется, переглянется с Джуном, пожмет плечами невинно, мол: «Я здесь абсолютно не при чем». — Когда я думаю о своей подруге я всегда думаю о… токпокки. Знаете, когда меня звали куда-нибудь выбраться это обычно были фешенебельные рестораны с заоблачными ценами или элитные ночные клубы, видимо считая, что меня ничего в жизни интересовать не может. Со мной никто никогда не спорил, не знаю почему даже… Но эта чудачка, когда выиграла у меня в нашем споре на первом курсе и сказала сводить ее на обед, отправилась в палатку с токпокки. Она никогда не обращалась со мной по-особенному, но она единственная, кого я до сих пор считаю своим лучшим другом. Потому что именно моя подруга в каком-то смысле удивительная. И, сегодня, я, разумеется, не могу не радоваться. Хочу сказать сразу, что как только первый раз увидела Джуна на пороге нашего университета, увидела, как она понеслась к нему на всех парах — всё поняла. Я точно знала, что когда-нибудь вы поженитесь, ребятки, пусть вы оба и ужасно тормозили, серьезно. Когда мы учились только, с кем бы она не встречалась, она всегда болтала о тебе даже раздражала. И бежала она всегда только к тебе, Джун (я видела это в 2008, в 2012 убегала прямиком из квартиры, в 2013 из машины сиганула я чуть не поседела с ней…). Ваша судьба не могла сложиться иначе. Потому что посмотрите на себя — кто еще так подходит друг другу, если не вы? 
— Вот же… — по-доброму пробурчишь, буравишь довольное лицо Тэ Хи глазами, как-то инстинктивно тянешься рукой к его руке, сжимаешь.
— Я не фанат романтики, я никогда не возводила любовь в сферу культа, но посмотрите на них. После знакомства с ними поневоле начинаешь задумываться о таких вещах. Джун, это конечно же очевидный момент, но я все же скажу, что Ге удивительная по многим причинам. Она умела верить тогда, когда никто уже не верил, она один из самых сильных людей которых я знаю, также как одна из самых хрупких. Вы оба удивительны, так что слова здесь излишни. Я действительно горжусь и даже восхищаюсь тобой, Джун, что ты сумел дождаться нашу Ге. Вам сказали множество красивых слов так что я…, пожалуй,  выскажу несколько советов жениху.  Так сказать, передам преемнику тайные знания.
Ге настораживается, выгибает бровь, а Тэ продолжает, улыбается довольно.
— Не советую покупать только одну шоколадку. Если будешь брать сладкое, бери сразу много, иначе есть шанс так ничего и не попробовать, В такие секунды… нет, даже мгновения, она превращается в монстра-сладкоежку и поглощает все подчистую со скоростью света. Еще наша Ге любит мифы, но если вовремя ее не остановить она перескажет их все, даже в самый неподходящий для этого момент. Ах да, она говорит во сне. Иногда что-то непонятное, а иногда начинает вспоминать о Наполеоне.
— Когда такое было? — вырывается, а Тэ отмахнется.
Кто-то пытается не смеяться, прикрывая рот ладонью, а кто-то все же подсмеивается.
— Было. Важная информация: не стесняйся выгонять её из душа. Это её любимое место, она может зависать там часами, напевая себе что-нибудь под нос или и вовсе пляски там устраивая. Если она отправилась туда совсем сонная может перепутать твой шампунь со своим – держи предметы личной гигиены подальше от ее, иначе замучаешься обновлять. А еще… Она поддержит тебя, когда грустно, но будь готов и сам вовремя поддержать. Будь готов веселить её, когда она ревет, и контролировать, когда не в меру заиграется. Будь готов слушать её круглыми сутками, когда она чем-то увлечена, зато в редкие моменты тишины ты сможешь доверить ей любую тайну и знать, что она никому не расскажет. Тебе досталась поистине удивительная девушка, и хоть я люблю её всем сердцем и совершенно не хочу оставаться одна, как говориться forever alone, но… к тебе я ее, пожалуй, отпущу. И, помни, что у тебя всегда должен быть носовой платок с собой, потому что она, как сейчас вот всегда может разреветься.
Ге не замечает, не понимает, но и правда все это время, несмотря на то что сама хохотала почти в голос, несмотря на улыбку… плачет.
Тэ не вернет микрофон, то ли забудет, то ли еще что случится. Где-то сбоку Чжи У плачет, размазывая по щекам тушь безбожно. Ге подорвется с места, несмотря на слабые протесты Тэ обнимет, обнимет крепко. Ее есть за что благодарить. Хе Ге могла бы вечно ее благодарить. За то что подталкивала, за то что советовала, вправляла голову на место и, наконец была рядом. В каком-то смысле спасала.
Почувствует приятный запах духов, обнимет крепче, а Тэ прошепчет что-то про то, что: «макияж водостойкий, но ты аккуратно, станешь пандой на всех дальнейших фотографиях».
Не отпускает из объятий, а Тэ неожиданно выдает, сжимая микрофон \я заметила, я легко заметила, что у нее тоже слезы на глазах, а ведь Тэ Хи чужда сентиментальность\:
— И, еще, Джун, я уже когда-то говорила, но… Не позволяй ей много пить, ни за что! Она становится очень-очень странной, когда напьется, а ей много не надо! Тебе повезет, если она начнет свои разговоры про динозавров, но все может быть хуже!
— Так, отдай мне микрофон, пожалуйста! — смеется, сквозь слезы, наигранно возмущается. — Ты меня поздравляешь или позоришь? — пытается забрать злосчастный предмет передачи звука.
Так хорошо иметь таких друзей, Джун.
Как у нас.
— Ну, раз старшие нас покинули, можно немного и повеселиться, нет?
Не знаю ведущего, кто лучше бы справлялся со своей ролью, чем Хун. Не знаю пары, которая так подходила бы друг другу \мы не в счет — для нас это аксиома\, как Хун и Тэ. Смесь просто ядерная, особенно если эти двое оказываются вместе. Ге чокнется бокалом с Тэ Хи. Шампанское пузырьками губ коснется, разольется по телу.
Не будем эгоистами, гостей тоже нужно развлекать.
Ге почему-то фыркнет, допивая до конца.

— Так-так-так. Все мы знаем, что наши жених с невестой, а именно Джун Ки и Хе Ге. Наша парочка Сон, знают друг друга с детства и наверняка знают друг друга лучше всех. Но давайте проверим это, а то вдруг все не правда.
Ге кашлянет, глядя на то, с каким энтузиазмом все восприняли эту идею.
Суть достаточно проста на самом деле. Тебе завязывают глаза. И… в принципе все. Отгадывать на ощупь.
Это легко, Джун.
— А почему я первая?
— А ты боишься ошибиться? — Тэ Хи подначивает, подначивает громко, практически на весь зал. А Ге слишком любит на самом деле пари.
— Нет. Это проще простого. Просто уточнила.
Где-то послышатся одобрительные возгласы, брови подруги взметнутся вверх. Покажет большой палец вверх: «Одобряю уверенность». Хе Ге поднимется со своего места, позволяя повязку плотную на себя надеть \серьезно не понимаю почему она такая плотная, неужели так боялись, что смогу подглядеть\. Джун, вся штука в том, что я тебя со спины узнаю. Я узнаю тебя по шагам и по тени, которая отбрасывается на асфальт. Мне в принципе не особенно глаза нужны, если есть руки или слух, пусть в этом конкурсе подсказывать голосом нельзя.
— Будет очень неловко, если ты ответишь неправильно! — друзья обожают подшучивать, подкалывать.
Нет, я уверена, что отвечу правильно. И уверенности придает вовсе не алкоголь, который кстати на свадьбе очень хороший – одно удовольствие. В узнавании тебя мне нет равных, серьезно. Хе Ге предварительно снимет наконец туфли, потому что равновесие теперь боится потерять.
На их свадьбе было достаточно много мужчин, половина из которых ко всему прочему не были женаты. Осторожно подойдешь, слышишь шепоток, но не различаешь что говорят.
Джун, разве я не говорила, что моя профессия — это, прежде всего, находить. И еще уметь отличать настоящие древности от откровенных подделок. Так что я достаточно быстро, как и ожидалось отгадала… тебя. Ты был третьим слева.
Ге осторожно касается плеч, извиняется машинально-неловко, потому что со стороны наверняка выглядит до нельзя забавно, дотрагиваясь то до лба, то да мочки уха.
Я бы хотела увидеть твою реакцию, если честно, но через эту повязку не видно совершенно ничего, я слишком хорошо вжилась в роль слепого.
Не то.
Не ты.
Но она будто специально задерживается около каждого подолгу, будто всерьез размышляя: «Он или не он?».
Хочу увидеть твое лицо, серьезно. Хочу рассмеяться и сказать, что: «Боже мой, но я же знаю все, давайте расходиться». Нет, так неинтересно совсем. Смех щекочет низ живота, раздражает гортань. Ей действительно становится все веселее, особенно когда добирается наконец до н е г о. Джун… Все еще сохраняется на коже этот запах, с ума сводящий. Запах деревьев, цветов с поля, меда разнотравного. Твой запах. Мне даже дотрагиваться совершенно необязательно, чтобы это понять, но так, опять же неинтересно. Поэтому я… прикоснусь. Ее губы пытаются не улыбаться, Ге также как и со всеми говорит: «Извините за беспокойство, потерпите немного». Да, Джун потерпи, немного, это же конкурс. Слишком быстро его заканчивать нельзя. По телу тепло бесконечное разливается, тепло с привкусом все того же шампанского, к которому примешивается теперь еще что-то особенное. Проведешь пальцами по переносице, спустишься к губам, замирая на одну секунду. Безумно хочет улыбнуться, но сдерживается, играя в сосредоточенность и пока получается отлично. Все также сосредоточенно, приближаясь чуть ближе, чем к остальным разве что. Носом поведешь. Интриг между нами, казалось мало \секреты еще есть, секреты разного толка\. Но я слишком любила к а с а т ь с я тебя, чтобы на ощупь, даже в кромешной тьме – ошибиться. Это попросту невозможно. Impossible. Снова к шее, снова ко все той же жилке на ней выступающей. Выпрямится удовлетворенно, скажет вслух: «Еще раз простите, пойду дальше». На самом дальше идти смысла нет, откуда-то сзади слышится смешок, кто-то кашлянет, кто-то удивленно присвистнет. 
Изобразит растерянность, изобразит достаточно убедительно.
— И кто из них всех твой муж, мм?
— Не думала, что будет так сложно… — все еще с завязанными глазами тянет, чувствуя ступнями пол мраморный. Елозит пальцами, а сама подойдет к нему, к его месту. Наберет в грудь побольше воздуха, потянется рукой к повязке, потянет и только потом, особенно не долго думая, сядет на колени к нему. Ткань мягко с глаз упадет, а ты невольно сощуришься от яркой вспышки света – успела отвыкнуть, привыкнув к темноте обволакивающей. —… так сложно сразу не сказать, где он, — по волосам потреплет, оставляя легкий, игривый поцелуй на виске, прежде чем соскочить с колен и обуться в туфли обратно, а то что за босоногая невеста, ей богу.
Гости захлопают, заулюлюкают. А Ге весело. Все веселее и веселее, серьезно.           
Я еще шепнуть успела мимолетом, но слышно. Ты должен был услышать.
«Мне очень нравится твой гель для душа, серьезно».

К слову сказать, мучатся пришлось не только ей, но и ему. Только отгадывать пришлось немного иначе \очевидно, что тебя мучить не захотели, это же в конце концов неловко, а я бы посмотрела… наверное, незамужних девушек здесь все же меньшинство\. Глаза никто завязывать не стал, просто выволокли зеркало большое в центр зала. Тут тоже все вроде бы просто максимально, вопрос только в том, кто будет зеркало отмывать. От помады. Ге хочет крикнуть: «Чур не я!», усаживаясь на банкетку перед зеркалом непосредственно с наслаждением вытягивая ноги уже в балетках, заботливо принесенных Тэ Хи из комнаты, после откровенных страданий Ге по поводу туфель. Хлопнет в ладоши от нетерпения. Кто здесь только поцелуи не оставлял, Джун. Я вот боялась, что помады точно на всех желающих не хватит, да даже мне сложно было бы разобрать – где тут чья, так что я просто запомнила место, где оставила свой п о ц е л у й.
— А если не отгадает? — Тэ Хи лукаво толкнет Ге в плечо, Чжи У настроит камеру. — А если не отгадает, то будет целовать тогда того, чей отпечаток! — громче, чтобы все слышали, а Ге ухватывает подругу за бок, щипает, Тэ отмахивается.
— Что за бред?
— А что? Ты против? Один раз? Или все — проснулось чувство собственности?
— Имею право.
В какой-то момент захотелось подойти и подсказать \может быть слова Тэ прозвучали слишком уж правдоподобно\, елозит на стуле, забрасывая ногу на ногу, подаваясь вперед. Может бы ты тоже специально так долго отгадывал, как и я, но рассматривал ты это зеркало очень долго. Еще немного, еще чуть-чуть. Еще немного, прежде чем ткнет пальцем в зеркальную поверхность. Ге не сразу даже сообразила, что действительно отгадал. Хлопнет в ладоши, подставит кулачок. Это совершенно точно наш персональный жест - кулачками стукаться. И совершенно не по-детски, совершенно нет.
— Ваа, у меня мурашки, серьезно! Даже у меня! И я не шучу, правда не шучу! Ваа... - по рукам и правда забегали. — Лучший! - палец вверх, опираясь на плечо.
— С вами, ребята, даже как-то скучно, не интересно. Вы точно не жульничаете, а? Или это Джун никого другого целовать не хотел?
Спросить разрешение — это значит получить отказ зачастую.
Поцелуи при всех — несколько другие.
Если бы можно было хотя бы попробовать оторваться.
— Я конечно понимаю, что вам итак хорошо вдвоем, но о нас не забывайте... Эй, эй!
Вне зоны досягаемости, Хун. Прости. 

[float=left][/float]Такое чувство, что ее будто специально от еды отрывали, чтобы напомнить об очередном конкурсе. В какой-то момент времени Ге расхорахорилась достаточно, для того чтобы стать активней всех гостей вместе взятых, становясь непривычно-шумной. Мысли начинали путаться странно, смех становиться громче, щеки краснели \я говорю — тут просто душно, все дело в духоте, ну\. Хватило благоразумия не участвовать в конкурсе с танцами \я хотела оставить силы просто\ и наблюдать с какой-то понимающей улыбкой, кивая головой на Тэ и Хуна. Тут даже говорить не надо кто победил в итоге и забрал чисто символические призы. Тэ хорошо танцует, всегда обращала внимания на себя в клубах, в которых я обычно сидела где-нибудь в углу, пока не заиграет музыка, которая действительно з а к а ч а е т \и вообще пабы меня больше устраивают\, поэтому и вызвалась на конкурс предварительно тоже туфли сбросив.
— Они бы видели себя со стороны... еще мне что-то говорила, — шепчет, умиляется, тянется на автомате к бокалу с недопитым шампанским, но его из под рук на этот раз уводят. — Да что ты такой... - икает в очередной раз, а потом хлопает танцующим.
"Ге, да ты здесь громче всех", как потом скажет Тэ. 
Через минуту газеты сворачиваются пополам и танцы продолжаются. Потом сворачивают еще пополам.
Тэ особенно без комплексов в этом плане, потому что когда газета становится такой маленькой... тут без вариантов - только на руки.
Будешь хлопать еще громче, уже не обращая внимания на вещи очевидные. А мир приобретет какие-то слегка смазанные, но все равно приятные очертания.
Гости решили отыграться сполна.

   
[float=left][/float]Дыхание сбитое, частое, сердце колотится не в такт, волосы слегка растрепанные уже, но никто не торопится что-то поправлять уже и не важно. Музыка по ушам бьет, но ей н р а в и т с я. Нравится танцевать на пару с Тэ Хи спина к спине, мотая головой и забываясь на долю мгновения, далеко не так нравится танцевать одной. Джун, ты ведь знаешь, как я это люблю. Что-то бьет в голову, когда музыка ускоряется, замедляться совсем не в стиле Ге. Где-то рядом кто-то хохочет, кто-то умудряется сделать волну. Свет белый мигает, вокруг темновато. Рука опустится на макушку, торопливо пробегаясь пальцами по невидимым шпилькам – вроде еще держатся. Можно было бы уже и вовсе от прически избавиться, остаться со своими волосами до плеч. Теперь не холодно, теперь отчего-то жарко \может быть шампанское все же было лишним\. Это только первая песня, Ге, первая.
А у него руки на груди сложены, когда наконец выцепляешь взглядом из-за угла.
Ге остановится, остановится только на одно мгновение не слишком длинное, чтобы просто посмотреть. Это просто
в з г л я д. Один. В з г л я д. Внимательно-пытливый, говорящий, но в такой темноте и не заметно. Не заметно о чем он говорит.  Шаг. Один. Второй. Третий. Разворот, еще пара движений, прежде чем все же остановиться.
— Shall we dance? Ну же, Джун. Джун-Джун, ну же, — надувая губы, икнув совершенно непреднамеренно. — Это даже не белый танец с чего ради я тебя приглашаю? — будто обиженный ребенок. Цокнешь языком. — А это моя любимая песня, вот! Да ты даже не знаешь, что играет на заднем плане играет, Ге. Потянет под локоть. Упертый. Но мой. Мой, мой, мой. — Ну и бука, пойду вон… с Со Но потанцую он тоже один! — громкое заявление, отворачивается. Удерживает. — Ну тогда п о т а н ц у й… со мной. Сейчас. — нижнюю губу оближешь, моргнешь и улыбнешься краешками губ.
Просто я на грани танца.
Просто я на грани головокружения.
Просто я на грани…
Просто я…

Знаешь, если честно, я протрезвела еще после душа прохладного, пусть не окончательно, но все же. Но в голове стало пугающе ясно, как только увидела пистолет, как только снова увидела черные маски, как только снова услышала грубые голоса, пусть и на корейском. Это… дежавю. От лица краска отливает. Ге бледнеет быстро, становится словно полотно, плотно поджимая губы, которые в одну тонкую линию превращаются и напряженно следит за совершенно непрошенными гостями. Снова оказывается за его спиной.
Снова нельзя будет оборачиваться? Снова смотреть как тебе причиняют боль? Снова переживать то же самое именно сегодня, когда, казалось, можешь летать, а тут, так болезненно разбиваешься о землю. Пугает. Хе Ге нахмурится, руки сами собой сожмутся в кулаки.
— Джун…
Давай отдадим им хоть все деньги, только пусть уйдут.
Джун, я не хочу с н о в а. Джун, я не могу мыслить здраво по многим причинам, но пожалуйста. Пожалуйста, будь в порядке. Пожалуйста будь. Просто будь.
Ге молчит, напряженно в лица спрятанные под масками. Черный, черный, черный. Забывает про полотенце, свадьбу, про все сразу. Тут оружие, тут чертово оружие, направленное вроде как точно, точно в грудь. А если выстрелит. А если…
«Отпусти!»
«Джун, не надо! Не делай этого, они ведь могут… не надо».
« Какой смысл, если… Если… Все было… Зря… Не надо…»
«Страшно, Джун, мне было так страшно. Очень. Я трусиха. Ужасная».
Это отвратительное дежавю, когда в голове неожиданно ярко все встает, от чего-то душа холодеет, отчего-то леденеют запястья и голова кружиться начинает. Снова слышит удары, снова в нос ударяет запах крови.
Но я же так не хочу с н о в а.  Я не хочу, Джун. 
А эти люди кто?
Ге на грани срыва, готова разрыдаться прямо здесь или рассмеяться. Это ненормально. Дергается Джун, дергается Ге и за ними пистолет, заставляя ее саму истерично уцепиться за рубашку, закусить губу почти до крови.
— Джун, не надо…
Тихо, испуганно, хотя и хочешь казаться сильной, хотя и хочешь оставаться спокойной. Что они сделают, если их спровоцировать. Они хотят денег, но почему именно у них?  Ге, сосредоточься, ну же. Что за паника, ты не ребенок.
Только их больше. Их снова больше, у них оружие, а мы даже в полицию позвонить не можем.
— Джун… — шепчешь в каком-то трансе уже, перед глазами начинают услужливо мелькать картинки августа. — Да ради бога!… — вырывается громче, когда перемещаются, когда пистолеты на них направлены.
Конец? Не может такого быть? Ге все еще за его спиной, а сердце кричит: «Вперед выйди». Я не умею прятаться, Джун.
Снова страшно, мозг не хочет соображать здраво. Глаза лихорадочно бегают от одного лица к другому.
Раз. Удар. Глаза прикроет невольно.
Два. Второй. Удивительно неловкие террористы.
Три. Готов.
Хе Ге прикроет рот ладонью и даже остановить не может. Нет никаких сил. В голове гудит все. Пустышки. Розыгрыш. Перед глазами все поплывет, только теперь не алкоголь всему виной и даже не твои поцелуи. Не слышит толком ничего.
— Вааа… — на выдохе отчаянно, продолжая губы кусать, слезы холодные то ли облегчения то ли еще чего по щекам прокатятся. — Издеваетесь… — лицо ладонью прикрывая. — Думаете это смешно?!
Я успела снова подумать обо всем на свете за эти короткие мгновения \но разумеется не об актерах с посредственной актерской игрой\. Я успела вспомнить все за эти несколько минут.
«Не оборачивайся», «Не оборачивайся»,  «Не оборачивайся».
«Возвращайся, пожалуйста, возвращайся».
«Не уходи. Ну пожалуйста».
Так и задохнуться можно, потому что это, если честно б о л ь н о. Покачнется, ухватит куски разговора про ошибку, про заказ. Кому вообще может понравиться такое? Кому вообще может прийти такое в голову?
За эти короткие мгновения я снова успела испугаться до чертиков. Я снова подумала на миг, что могу потерять и испугалась так, что дыхание перехватило. Не смешно.
Ге ухватывается за спинку кресла, сжимает, судорожно выдыхает. Слезы высыхают постепенно. Но все еще…
Даже сама возможность потерять тебя — невыносима.
Не понимаю я таких шуток. Теперь.

— Джун, брось их! — отчаянно как-то, но куда там, голос теряется, он выбегает за дверь, а она остается в номере одна, хватается за виски, чувствуя неожиданную слабость в ногах.
«Не уходи, пожалуйста, не сейчас, когда я снова вспомнила в с ё».
Все еще напугана, все еще перед глазами этот чертов пистолет. Вот это, Джун, не смешно. Это плохая шутка, потому что она так некстати напомнила о том, о чем давно даже не вспоминала. Передергивает. Не сейчас, Сон Хе Ге. Садится на кресло, а если честно просто падает.
Плевать, что это все очень неловко плюс ко всему. Она просто снова начинает переживать. Есть вещи, которые, наверное, не забываются. Прикладывает руки к груди, откашливается. Биение неровное и пойди пойми — это от того, что ее только что умудрились напугать или от того, что все еще чувствует е г о прикосновения повсюду — это тоже не забудешь. Романтика разрушена? Ге усмехнется слабо, отчаянно почти, хочется как минимум застонать в потолок.
Плохая шутка. Продолжается.
— Погоди, что происходит? Какие журналисты? Джун! — когда ее выталкивают за дверь в таком виде, что она поневоле упираться начнет. А он просто продолжает подталкивать в спину, до Ге до конца так и не доходит, что случилось, приходиться подчинятся. — Джун, ты бы дал мне хотя бы переодеться, пиджак это хорошо, но я… — пожалуй, слишком громко, тогда как он ведет себя очень тихо, а ты неосторожная слишком, а ты совсем растерянна сейчас, потерявшаяся в пространстве совершенно. Из соседнего номера выходят двое человек, Ге снова не сразу понимает, что вряд ли обычные постояльцы стали бы разговаривать про «интервью» и «эксклюзив», у нее вообще голова тяжелая и в ушах будто вода застыла — не иначе.
Кто-то крикнет в спину \очевидно наши «соседи»\ что-то, что она не успеет разобрать, потому что срываются с места, а ей ничего не остается, как побежать следом, попутно придерживая рукой полотенце на груди, умоляя бога, чтобы оно держалось. Ге чувствует себя подростком, который ограбил продуктовый и теперь вынужден скрываться и убегать что есть мочи. Ге чувствует себя героиней фильма, где в конце либо взрыв в довершении всего прогремит, либо послышится закадровый смех как минимум.
Так что это, Джун? Это ситком? Или боевик? Я надеюсь не триллер.
А где же мой любимый жанр?
Где моя мелодрама?
Она запуталась в своих эмоциях, но после мандарина пробивает на смех.
— Отличный удар! – запыхавшись, на ходу, не в силах не отметить и выпуская короткий смешок, когда мандарин попадает точно в центр лба. — Ты был бы отличным питчером, а? — задыхаясь \после своей болезни я успела отвыкнуть от таких встрясок\, заворачивая за угол, выбегая на лестницу.
И он подхватывает ее на руки, в другой раз она бы даже сказала, что р о м а н т и ч н о, а сейчас единственная забота — как бы полотенце не упало ненароком и как бы он не споткнулся где-нибудь. Можно же так голову разбить.
Джун, аккуратнее, пожалуйста.
Никакие журналисты не стоят… этого.
Я всегда буду переживать за тебя. Я неисправима.
— Когда мы соглашались на то интервью, видимо та журналистка была единственной адекватной, — дыхание сбито безнадежно. — Каким образом они так быстро бегают… Джун, я могу с ними погово… — но тут вспоминает о том, что в полотенце, что с мокрыми волосами, что в таком виде с представителями СМИ не разговаривают. Замолкает. Хмурится. — А если они напишут статью с заголовком: «Сумасшедшая парочка покалечила нескольких журналистов, устроив побоище в отеле». Или нет, слишком длинное. Но: «Невеста в полотенце» звучит лучше. Вот же! — оказываясь в лифту, выругиваясь тихонько и совершенно этого не стесняясь. — Будет, что рассказать Тэ Хи. Может сбегать со свадьбы было не такой хорошей идеей? Мы не попробовали нормально торт…
Поздно жалеть о торте, Ге.
Потому что в следующую секунду снова бежать, убегать.
И как ей в 16-ть вообще пришла идея стать актрисой?
Это же не жизнь.

— А другого места, чтобы спрятаться не было? Теплого… — Ге пытается закутаться в его пиджак, но длины не хватает, все равно жутко холодно и ветрено неимоверно. Волосы влажные забрасываются на лицо, треплются соленым морским ветром, а над головой небо чернеет своей бесконечностью. Где-то вдалеке прогремит фейерверк, рассыпится разноцветными искрами — в другой раз была бы в восторге, а теперь просто одна мысль вертится в голове: «Как же холодно!». Холодно безумно, врачи, наверное, было бы в ужасе, увидев то, что вытворяет их недавняя пациентка, отлежавшая в больнице и очень долго проходившая реабилитацию. Шмыгнет носом, чувствуя, как в кармане не_ее пиджака завибрирует телефон и этот звук воспринимается как спасение — кто-то же должен разобраться со всем этим безумием \но, все же странно, что это наши не самые трезвые друзья\. 
Ге жмется, кутается, разглядывает свои ноги в тапочках отеля, чувствует, как холод забирается к пальцам, пытается последними подвигать, чтобы хоть как-то кровь разогнать, параллельно прислушиваясь к короткому разговору с какой-то странной потаенной надеждой — долго она на этой крыше не протянет и любое решение, которое ее бы отсюда вытащило было бы очень кстати.
— Вы уже поговорили? Что он… Что? — удивленно и непонимающе вслушивается во всю эту информацию.
Да, после первого телеэфира появилось много комментариев, некоторые звучали как: «Очень жаль, что она выходит замуж», «Онни очень красивая!», «Я начал интересоваться археологией из-за вас!» и т.д. и т.п., а потом интерес начал повышаться, кто-то даже умудрялся попросить сфотографироваться, бормоча что-то о стандартах красоты. — Подходил один говорил, что мне надо серьезно подумать о своем решении выйти замуж, мы сфотографировались… Очень зря, Ге.  И давай потом об этом поговорим, пожалуйста, тут же так хо… — закончить не суждено, потому что снова новый в з р ы в последует, заставляя электрический ток пройтись по животу, а в голове вспышкой, похожей на тот же фейерверк вдалеке, ч у в с т в о, отражающееся из глубины души.
Вдребезги разбиваясь и совершенно об этом не жалея, забывая о том, что замерзала безнадежно еще секунду назад. И отвечает, отчего-то не раздумывая уже ни малейшей секунды, а поцелуй настойчивый, а поцелуй, заставляющий отдаваться, заставляющий не думать, терять собранные в кучу мысли снова. Страстно, снова на грани. Губы горячие неожиданно и у нее \только покрасневшие немного – снова кусала нижнюю губу и холодно было\ и у него, в затылке горячо. Г о р я ч о, почему так г о р я ч о? Чувствует запоздало его пальцы, путающиеся во влажных, кудрявящихся от этой влажности волосах. Да, никакая помада, пожалуй, такого напора не выдержала — безразлично.
Безразлично, что номер остался многими этажами ниже.
Безразлично, что из одежды на тебе только одно полотенце, которое перезавязала предусмотрительно и которое неожиданно крепким оказалось.
Безразлично, безразлично, безразлично.
Где-то в небе один за одним расцветают фейерверки.
Где-то в душе распускаются огненные цветы, искрами от твоих пальцев отскакивают. Оседают на коже.
Теперь теплее. Теперь гораздо теплее.
Джун, ты еще смог услышать звонок телефона, а я, если честно, уже бы и отвечать не стала. Я уже ничего не слышала. И не видела.
Кроме тебя, наверное.
И даже если бы, на крыше пришлось задержаться еще немного \при условии такого же способа согреться\ я бы не стала возражать. 

Ге с какой-то нежной улыбкой наблюдает за тем, как он дурачиться, качает головой, обхватывая руками плечи под пиджаком и стараясь нигде не споткнуться и не дай боже, полотенце не потерять на ходу — это будет уже скандал.
Знаешь, Джун, в твоих руках я кажусь себе слишком легкой — так легко ты подхватываешь меня на руки. Знаешь, Джун, ты так смотришь на меня, что я волей-неволей почувствую себя любимой и… желанной. Знаешь, Джун, мне в принципе тоже безразлично на случайно попадающихся на пути людей, которые удивленным взглядом провожают, которые качнут неодобрительно головой. 
Ге теряется с каждым новым поцелуем, удерживается за его руки, обвивает своими руками шею.
Мы таем, таем, таем.
Я даже не поняла, что наш этаж и пора уже выходить.

«Не беспокоить», табличка красноречивая, как кажется на первый взгляд \но только на первый\, дверь закрывается, Ге чувствует, как холод постепенно отпускает колени, щиколотки и руки, которые немели от холода там, на крыше. Только кровь от лица никак отливать не хочет, щеки все еще покрасневшие, что-то подсказывает только, что дело совсем не в ветре. Дело в том, что его поцелуи согревают настолько, что… обжигают. И вроде бы только успевает перевести дух, после всего этого странного, но веселого безумия, как дух снова захватывает, как сердце, которое еще до конца не восстановилось от бега, вперемешку со смехом, который душил, пускается в полет бесконечный, как только он целует. Целует снова, а она невольно вытянется, под напором потянется. Сдержать невозможно, а вот нарушить в который раз за сегодняшний день — к сожалению, вполне.
Error 404.
И пока Джун раздраженно \не часто приходилось тебя таким видеть, мне тоже, если честно, надоело\ разговаривает с горничной, Ге, несмотря на все эмоции, несмотря на то, что внизу живота тянет, несмотря на то, что все еще немного_много задыхается, тянет рассмеяться, что она и делает, как только дверь закрывается \захлопывается, если честно\. Прикрывает рот ладонью, а потом смеется уже в открытую, ухватываясь за живот, а потом и за кресло, так удачно под руку попавшееся.
— Прости-прости, — смахивая слезы указательным пальцев из уголков глаз, потому что смеялась, кажется, до слез, — Просто не думаю, что нас сегодня оставят в покое. Интересно, кто будет дальше, может наши родители решат зайти? Ой, подожди, — снова на смех пробивает.
То ли это уже нервное, то ли и правда забавно, что им так бессовестно портят. Первую. Брачную. Ночь.       

Loving Caliber — Thinking About You
Плавится под этим взглядом, напоминая себе все тот же шоколад, что сейчас все еще теплился на губах е г о поцелуем, оставленный под солнцем превращаться в мягкую массу. В голову больше ничего не ударяет \разве что твои прикосновения – мне кажется от их эффекта спасения нет\, а мир все равно, отчего-то плывет, уплывает. И в этом плавном, нечетком мирке невозможно сосредоточиться, а ты, Джун, как нарочно близко-близко, до нестерпимости, заставляя забываться еще сильнее, еще безнадежнее.
Да, я отключаю разум.
— Хорошее вино? Тогда я попробую. И кто говорил тебе не пить? — наигранно возмущаясь, принимая бокал. 
У Ге холодные плечи, которые еще согреться не успели после впечатляющих ночных пробежек по коридорам и крышам отеля — а он обнимает и она согревается, она обжигается.
У Ге родинка на шее небольшая еще с детства, не бросается в глаза сразу, только если присмотреться — а он находит, целует и она с ума сходит здесь и сейчас, стараясь улыбаться беспечно, стараясь вести себя непринужденно. Получается скверно \ты, наверное заметил, Джун\, потому что внизу живота все в узел скручивается, потому что, стоит признаться, безумно хочется этими красноватыми то ли от холода, то ли от поцелуев, губами шептать, шептать \кричать отчего-то сил нет, а шепот, он ближе, чувственнее, а шепот говорит о многом, о большем, иногда обо всем\ шептать заветное: «Еще», через каждое касание.
Поводит обнаженными плечами, проведет рукой по мягкому белоснежному, точно плюшевому полотенцу, сохранившему еще слабый аромат пусанского ветра и геля для душа из этого отеля. Все также цветами пахнет, к этому всему примешивается ароматное вино. Твое любимое красное полусладкое, оставляющее на языке вкус вяжущий, сладковатый и шелковистый, напоминающий о твоей любимой Италии солнечной с ее  бесконечными виноградниками, залитыми солнечным светом. Такое вино обычно аппетит пробуждает безумный. А она медлит, вертит бокал в руках, наблюдая за тем, с каким-то неподдельным интересом, как насыщенно-темная, почти бордовая жидкость плещется. Она не спешит выпить.
Просто, есть много способов напиться, Джун.  И ты эти способы хорошо знаешь, я уже поняла.
Мне так много всего хочется сейчас…
— И я люблю тебя. С первого поцелуя.
А на самом деле много раньше.
Без тебя не «уже» никак. Без тебя «всегда» было никак.
Ты не можешь собрать мои волосы в хвост \теперь я еще и обстригла их\, но с удовольствием срываешь резинки с волос — я и за это тебя люблю.
Ты утверждаешь, что шуток не понимаешь, но всегда смеялся над моими странными анекдотами — я и за это тебя люблю.
Ты любил роки-роут из всех вкусов «Baskin&Robbins», всегда соглашался покупать обычное шоколадное мороженое — я и за это тебя люблю.
Хочется. Ге все падает и падает, проваливается и проваливается и непонятно есть ли предел или полет бесконечен и никаких границ попросту нет.         
Она отпивает совсем немного, будто бы смакуя вкус на языке и губах, проводя по последним языком. И правда, хорошее вино.
— Вы даже имя его не спросили? Интересно, чем ему угрожали, когда раздевали…
Он потянется целовать, а Ге очевидно хочет сыграть в игру на выбывание. Рискованные у тебя игры, Сон Хе Ге. Сейчас она в ясном уме \и твердой памяти, я помню все слишком хорошо\ и нападает что-то, нападает это настроение «я твоя лучшая подруга — имею право». Ге усмехаясь отклонится в сторону, прикладывая палец к губам, запихивая себе в рот еще одну клубнику и до крайности беспечно поводя плечами:
— А дверь? Она на этот раз закрыта, да? А то мне теперь кажется, что если к нам сейчас ворвутся инопланетяне или римские легионеры — я ничему не удивлюсь. Но, чтобы такого все же не было… Давай закроем уже наконец дверь, — Ге ловит этот взгляд, взгляд обиженного ребенка, знакомый с детства. Смеется неожиданно снова, — Что? Сладкое подают всегда в конце, — допивая свое вино, посверкивая глазами в его сторону, — а я в таком виде, — окидывает саму себя, в этом злосчастном полотенце взглядом неодобрительным, — знаешь ли, больше не перед кем светиться не хочу.
Вино вяжет язык, вино такое хорошее \Хун всегда знает, что нам нужно, да?\.
Наверное, под действием шампанского я сговорчивее? Или меня просто меньше все волнует? 
Хе Ге провожает его взглядом внимательным, прямо до двери. Заперто. Наконец-таки заперто. Нужно было убедиться в этом с самого начала, наверное, но… зато будет что вспомнить. Мы будем рассказывать своим детям, как на нас напали \или в итоге мы на них напали\ горе-актеры, а потом мы убегали от журналистов, словно главные супер-звезды Кореи, ей богу. Смех все еще булькает внутри искорками, но все это внезапное веселье все равно перекрывает одно единственное чувство.
Я в тебе потерялась.
Он возвращается, Ге неожиданно к бутылке потянется, снова взгляд сорвет недовольный, почти усталый. Еще немного и дойдет до того, что язык покажет. Опередит, перехватит, соскакивая с дивана, шумно выдыхая:
— Что такое вообще? Сам предложил, а теперь сам отбирает! Нельзя так делать. Это не по-дружески! — продолжая разыгрывать, отскакивая в сторону, к телевизору, а потом от него к окну и дальше в спальню, успевая таки заскочить на кровать.
Прогибается матрас.
— Кстати, — отпивая из бутылки совсем немного \а на самом деле только делая вид\, продолжая стоять на кровати и пошатываться, придерживая полотенце одной рукой, а другой держа злосчастную бутылку, ноги утопают в белоснежном одеяле. — я забыла сказать «спасибо»,  ты сдержал обещание ведь!...

— Не думала, что ты воспримешь это так серьезно! — продолжая покачиваться стоя на ногах на все той же несчастной кровати. — Я же шутила, если что… Ну или тогда я была просто не в себе, а ты опять все воспринял напрямую! Невыносимый какой…— Ге все еще держит бутылку перед собой и не желает отдавать, не желает спускаться на все его «спускайся давай» пока сама к краю не подойдет осторожно \не хочу пролить\, обвивает шею, позволяя таки себя спустить на землю_на пол.
— Невыносимый, но… — глаза посерьезнеют, ты так неожиданно вспомнила это обещание, в груди теплеет окончательно. — но мой. Спасибо, что подождал.
Спасибо, что ждал так долго, Джун…
И осторожно поцелуешь, разрешая забрать у себя вино, ударяющее в голову, которого попробовала один бокал.   

Грудь тяжело поднимается и опадает от этой забавной беготни по номеру, рука машинально поправляет полотенце, в голове мелькает мысль о том, что пора переодеться хотя бы в ту же белую шелковую сорочку, оставленную\переданную до нельзя бережными руками Тэ Хи вместе со всеми подарками в шуршащем бумажном пакете небольшом, который Ге предусмотрительно спрятала в угол спальни, еще как только увидела и узнала даже несмотря на свое недавнее опьянение. Мысль мелькает, но слишком быстро, чтобы за нее ухватиться и не кажется слишком важной. Отчего-то разморило — то ли таки от вина любимого и теплого, то ли от этой атмосферы, то ли просто голову потеряла совершенно, только даже переодеваться… лень.
Волосы все еще немного влажные, холодят шею кудрявыми завитками коротких прядей, падают на плечи. Хе Ге залезет на диванчик все тот же с ногами, поджимая коленки под себя. Уютно, удобно. Только сердце вышибает, только сердце глупое продолжает трепетать, а разум решил молчать. Запрокинет голову назад, выпуская зевок, потягиваясь.   
— Я так устала, оказывается… Хочу спать… — голос будто специально тише, ниже, сиплый немного, как раз такой и бывает, когда проваливаешься в дремоту или сон. 
Ге вольготно и удобно укладывает голову на плечо, прильнет, прикрывая глаза, выпуская вздох легкий, старательно \знал бы ты, каких стараний стоят мои шутки\ выравнивания дыхание, будто действительно собирается заснуть прямо здесь и прямо сейчас.
Пройдет секунда, вторая, третья, когда воцаряется неудобное для них в данный момент молчание, нарушаемое ее мерным посапыванием \почему меня не взяли в актрисы?\ Пройдет минута этого невозможного по всем параметрам сна и ушей все же коснется вопрос, который она бы итак прочитала в его глазах, если бы всмотрелась: «Ты и правда спишь?»
Ге поерзает щекой на плече, закрывая глаза плотнее. Молчит. 
Ответом будет досадное расслабление, едва слышное изменение ритма дыхания и сердца — это твое разочарование, Джун.
Сдержит улыбку, протягивая еле слышно почти: «Так хорошо…».
На твоем плече так хорошо засыпать обычно, но только не сегодня, Джун, но только не сейчас, не в данный конкретный момент, когда все существо практически кричит, поет и блаженно птицей в груди трепещет. Тело в твоих руках поет, понимаешь, так как я могла заснуть взаправду? Нет, в это решительно невозможно поверить, Джун. Глаза прикрыты.
Я верю, что в сантиметре от кожи заканчивается реальность. Я верю, что нет ничего невозможного. Я безумно и отчаянно верю в свой выдох «еще» и выкрик немой «ДА!». Я всей силой, единым рывком непреложно верю в то, что отныне времени нет. Так давай сыграем партию на любовь, партию длиною в жизнь. Острым лезвием новой жажды коснется любовь твоего сбившегося дыхания.
Ге приподнимется легко, осторожно и неторопливо одновременно, неожиданно двигаясь ближе, опираясь одной рукой о спинку дивана, чтобы удерживать хотя бы какое-то равновесие, другая скользит вверх, по груди, задевает пуговицы рубашки, еще выше, плечо сожмет осторожно в руках, а под ладонями ткань белая той самой не-его-рубашки. Губами касаясь уха мягко, тягуче-нежно, дотрагиваясь до мочки уха, все еще осторожно, неожиданно-несмело, нежно \потому что иначе не умею, не умею совершенно\. Губы кажутся слишком сухими при этом, кончик носа в висок упирается, дыхание теплое по коже. Ге все еще чувствует этот запах того самого геля для душа, только теперь в разы отчетливее, пусть все и перемешалось уже вроде бы, должно было выветриться со стылым ноябрьским ветром и гонкой безумной по коридорам и этажам. Сердце узнает трепет, больно сжимаясь в груди, а душа расправит крылья, смеясь в унисон с небом. И прошепчет, прошепчет кажется тихо, а ее, отчего-то оглушает:
— Я не сплю, Джун.
Замолкает снова, только потом опустится чуть ниже, к шее от ушей – вниз, к плечу.
Совсем забыла — в душ ходила только я.
Совсем забыла — рубашка… 
Нравятся ли тебе эти секунды, мгновения, пока я дышу и только тебя хочу целовать?
Нравится ли тебе моя любовь, неотделимая от звезд, неба и тебя, всегда тебя?
У тебя очень горячее дыхание, ты знаешь об этом?
Я помню твое первое прикосновение в том парке, я всегда буду его помнить, воспроизводить в памяти и теряться. Чуждое, сладко-горькое, болезненно восхитительное, балансирующее на тонкой грани между ужасом и экстазом. Я помню твои руки, горячие от заключенной в них силы. Я помню все, что связано с тобой и еще лучше я помню твои поцелуи, которые на моих губах остаются раз за разом, ярче и ярче, глубже и глубже.
Конечно же, я не сплю, Джун. Конечно же, я совершенно не хочу спать, утыкаясь на мгновение лицом в твое плечо, выдыхая рвано, тяжело, выдавая себя и уже даже как-то не до шуток. Так сильно кружится голова и клубничный сок остался на пальцах. Пальцы липнут. 
Я говорю об этом полуоткрытыми губами, нашедшими твои губы, неосознанно скользнувшей к теплу рукой, скрытым желанием прижаться еще ближе, чтобы и вовсе в одно дыхание слиться.
И плавится в воздухе наше дыхание, смешиваясь. И звуки, цвета, мысли приглушаются этим вечером, обнаруживая, обнажая то, что не требует слов. Остается лишь запах острого счастья, остается осязание ласковых рук, остается вкус клубники на пальцах\губах. Это изысканность поцелуя, выбивающая душу за грани ее привычной тишины, это игра для двоих, лишенная правил.
— Я определенно не могла тебя не узнать тогда, — неожиданно, в этой полутьме большого номера, где единственный источник света несется из спальни, а где-то меркнет свечка. — мне определенно не нужны глаза, чтобы тебя узнать, — почти по слогам, а губы все еще близко-близко.
Исследовать на ощупь, губами и постоянно дотрагиваться кончиком неожиданно холодным носа до щеки, растворяясь в приятной \бывает итак\ тьме, без возможности спастись.
Быть может… надо остановиться. По крайней мере сейчас, а мне, может быть так нравится, так бесконечно нравится оказывается. Целовать тебя. 
Джун, а ты помнишь, когда я первая поцеловала тебя? Я помню этот пряно-сладкий май 2012 года, помню позеленевшие вишни, с которых уже успели облететь последние нежно-розовые лепестки. Я помню это безумно ярко.

 

— Нам так часто сегодня мешали, серьезно… — все еще тихо и совершенно серьезно, даже не улыбаясь, руки опустятся на его, погладят мягко. — Дверь закрыта, журналисты точно ушли, так что мы можем, наверное… Потанцуй со мной.
Да, я знаю, мы уже вроде бы танцевали друг с другом сегодня, а я должна уже не держаться на ногах, которые гудеть должны от танцах, беготни туда-сюда, а теперь еще и от побега в жанре лучших экшн-фильмов. Да, я знаю, что музыки у нас как таковой нет, но сейчас мне даже музыка не нужна.
Медленно свешивает ноги с дивана, ступни упрутся в ворс дорогого ковра \не знаю, когда еще раз удастся побывать в таком номере, но больше никогда не поселимся в номере 404\. Протянет обе руки, улыбаясь уголками губ в этой утонувшей в полутьме комнате — не разглядишь толком. —… пожалуйста.
С этого момента она уже не шутит вовсе, с этого момента полуулыбки превращаются в серьезность, с этого момента хочется говорить короче и тише, как можно тише.
Ге любит танцевать. Ге любит вальс, за его неторопливость, почти медлительность иногда, за то, что голова кружится, но это приятно, за его понятную только ей близость и трогательность. Ге любит, когда его рука на ее талии и безразлично, что так и не переоделась, что все еще в этом мягком, белым пятном маячащим в полумраке полотенце. Ге любит танцевать.
А еще любит его и это уже никак не лечится.
Его она любит сильнее.
Hae Bin – Forever Love
— Музыки на этот раз может и нет, но выход же всегда есть… — вкладываешь свою теплую ладонь в его, мысленно отсчитывая ритм вальса, в котором кружились на свадьбе. Шаг, еще один, поворот, шаг. — Раз-два-три, раз-два-три, — снова вспоминая те самые уроки танцев, все эти репетиции, в перерывах между которыми она успевала рассмеяться своей неуклюжести, если наступала ему на ноги совершенно нечаянно, а он успевал целовать ее \а потом я отвечала и так до бесконечности\. — Ммм, может все же сымпровизировать? Что на ум приходит… — еще один мягкий неторопливый поворот, а ей так нравится смотреть глаза в глаза безотрывно. Кому-то прямые взгляды не по душе, но это не про них. «Это не про нас, Джун». Ге чуть наклонит голову набок, прежде чем почти что-то шепотом, но слышно. — Летит Джозефина в крылатой машине, — губы тянутся улыбнуться от этой проснувшейся в ней романтики, позволяя себя вести \впрочем как обычно\, позволяя себе плыть в никому кроме них не слышной мелодии, в только им понятном ритме, — все выше и выше и выше летит, — смеется самой себе, тихонько, рука на плече покоится, не соскальзывает, только постепенно все сильнее сжимает, ткань под пальцами сборится. —  Держись как птичка за лучик,  вверх, вверх, ещё немного выше… — это похоже то ли на колыбельную уже, то ли на стихи в прозе, когда перестаешь угоняться за мелодией и уже просто проговариваешь почти слова, а потом и вовсе замолкаешь, растерявшись в моменте окончательно.
Раз. Два. Три.
Если еще немного выше, кажется, можно дотронуться до неба, а быть может и до рая. Хе Ге еще держится, но слабо, держится на ниточке и сама уже и не знает… а собственно зачем держится, опуская голову лишь на мгновение, отводя взгляд, чтобы проследить за своими ногами \я не боюсь, что что-то столкнем, меня ведь ты в е д ё ш ь\.   
Раз. Два. Три.
Возможно, взгляд отрывать не стоило вовсе, потому что как только наклонится, как только попытается отвернуться — становится потерянной. Удивительно легко и быстро ты находишь мои губы, Джун, даже в такой темноте \пусть несколько свечей и бросают теплые отблески на одну половину лица\. Танец продолжается по накатанной, на каком-то автомате, сердце же вальсирует по своим законам, ухает куда-то вниз, низ живота перекручивает и на этот раз, ощущения совершенно новые. Тело обмякло, а вздох сыграл целую мелодию. Жадно вбирая губы своими губами, прижимаясь, но продолжая танцевать сама не понимая как переставляет подкашивающиеся ноги, а тело тяжелеет, от разливающегося по телу чувству. Ж а р к о. А мы сгораем добровольно в этом чувстве. Уже и сгореть… не страшно. Дыхание слилось в одно, а губы уже не хотели отпускать. Ни твои. Ни мои. Бесконечные, волнующие поцелуи, слившиеся в один, которому конца и края, кажется не будет и который говорит, поет, об одном. Это «одно» выцеловывается на губах, расцветает и горит.
Мы целовались не в первый раз, но кажется именно сегодня все поцелуи приобретают такой оттенок сладостного безумия, принимают совершенно другой характер. Смелее, раскованнее и решительнее с каждой секундой, не желая отрываться и останавливаться. Вальс замедляется, ускоряется. Голову кружит, вертит, на губах чувствуется виноград, перемешивающийся с клубничным соком. На губах оседает запах свечей, язык пробегает по небу. Терпкие поцелуи, губы уже от них припухшие, ставшие мягкими, а сама она податлевей в разы, будто пьянея заново, будто снова выпила бутылку шампанского как минимум.
Раз. Два. Три.
Терзание сладкое, дыхание упирается в дыхание, нижнюю губу оттягивает слегка. Задохнешься ведь сейчас. Медленнее поцелуи — медленнее вальс, грудную клетку будто чем-то придавили, теперь уже даже речи не идет о холоде, душно, жарко, нестерпимо и полотенце уже вовсе не мягким кажется. Поцелуй, наконец, разрывается, с каким-то ее протяжным долгим вздохом, вбирая в себя спертый воздух комнаты, который тоже весь такое чувство заполнен вашим запахом. И они останавливаются вместе с ним, а ты дрожишь, только сейчас понимаешь, что совершенно точно дрожишь, а ноги отказываются слушаться, голоса нет совсем, а губы все еще влажные. Кажется, что мир все еще плывет, как несколько секунд назад, когда вальсировали по оказавшемуся на таким большим номеру, а сердце и вовсе все еще танцует, кажется. А Ге наконец откроет глаза. Лбом ко лбу прикасаясь, за дверью чьи-то шаги – безразлично. За окнами кто-то просигналит, где-то там неразборчивая ругань – наконец-то никакого отношения к этому они не имеют, совершенно все равно. Мир теперь сосредоточен на этих двух комнатах, из одной из которых все еще свет льется, а другая давно утонула в темноте и сбитом дыхании.
— Хорошо… «Так хорошо» — все еще шепотом, будто голос потеряла, а потом чуть громче, чувствуя, как комок к горлу подступает. — Ты ведь тоже хотел… в душ? Я тоже… подожду здесь… — улыбнется, но почему-то сил на это не хватает и взгляд остается удивительно-серьезным.  — переоденусь, наконец… — подушечки пальцев г о р я ч и е коснутся воротника рубашки, цокнет языком, приглядываясь к изготовителю зачем-то, зацепит  пуговицу, всмотрится.
Я все еще помню собственную а г о н и ю почти, когда позвоночник насквозь пробивало, все мурашками покрывалось. Я все еще повторяю за тобой.
— Вы должны были поблагодарить того гостя… — и еще одна пуговица, неожиданно ловко, неожиданно легко, — … от моего имени, — еще одна и еще одна, сосредоточенно вроде как, но улыбаясь неожиданно-загадочно, — потому что иначе… что бы я расстегивала?  — задержится где-то внизу, помедлит с секунду, прежде чем расстегнуть наконец оставшееся, провести ладонью по груди легко-легко, остановиться в области сердца, улавливая такое же быстрое, как и у себя сердцебиение. — Я просто хотела уровнять наше положение, — отходя медленно. — Дальше сам справишься или мне помочь? Я достаточно помогла? Или мне пойти с тобой? — отходя дальше и дальше. — Пожалуй, воздержусь.
Немного осталось.
А коленки-то.
Подкашиваются.

[float=right][/float]Хе Ге встанет у окна небольшой спальни с широкой просторной кроватью, отодвигая белые шторы, всматриваясь в стекло, предварительно выключая свет, чтобы не отсвечивал в окно \и не только по этой причине\. За окном типичный ноябрь, наконец начал накрапывать дождь, совсем мелкий и наверняка холодный — но здесь, тепло, м а к с и м а л ь н о. Вертит в руках сорочку аккуратную, белую.Мыслей в голове ворох и в то же время нет совершенно. В ушах только сердце стучит, звенит и разрывается. Произошло столько всего за год с небольшим: признание, привыкание к одной новой роли, а потом и к другой, а теперь к третьей, окончательной. В какой-то момент чуть было не потеряла, вместе с собой, осознав до конца насколько в ее жизни важен её Джун. И это тоже осталось в прошлом. Пережили.
Сегодня вспомнила еще раз, успела еще раз испугаться и выдохнуть.
Ты помогаешь забыться.
Проехали.
А что будет дальше? А дальше…
Она слышит ветерок шальной и чувствует \да, я именно чувствую, не слышу\ шаги. Везде темно, а ее сразу не увидишь, зато ей со своего положения отлично виден он. Все в той же расстегнутой рубашке.
Отложит сорочку в сторону — так и не переоделась. И дело не в том, что не успела, дело в том, что не захотела, кажется.
Мне всегда нравилось, как ты зовешь меня по имени.
Как ты зовешь меня «любимая».
Правда.
Сердце замирает. Дрожит.
Трепетать ведь… заставляешь.   
— А что я могла делать, где я могла быть? Я ждала. И мне кажется, я всю жизнь ждала тебя, — мягко, со спины, отходя от окна у которого стояла, потерявшись в занавесках и с которыми успела слиться. Теперь повсюду темно — разобрать где что еще сложнее, рука тянется к выключателю, но замирает – наверное, ни к чему. Обхватывает со спины, снова поцелует в шею, привставая на цыпочки слегка, чтобы дотянуться.
— Ты так и не пошел в душ? — когда развернется, а она сможет уловить только лишь капли воды отчего-то холодной, а она может только чувствовать, касаясь лица ладонью, всматриваясь в родные очертания, даже в темноте. Мне не нужны глаза. Я и на ощупь. Могу. — Боялся, что я возьму и усну или же… боялся, что я за это время куда-то сбегу? — Ге находит в себе силы усмехнуться. —  Мы целовались со всеми вытекающими, поэтому… уйти уже невозможно, — потреплешь по волосам слабой рукой, запуская и отпуская. — Или может все дело в том, что я собиралась переодеться?... — наверное, уже и не важно в чем именно дело, когда протягиваешь руки, разрешая себя подхватить, подставляя лицо, плечи, шею, ключицы под его губы, под его поцелуи, все еще дрожишь. 
— Джун… даже если… сейчас наступит конец света,  на этот раз не отпускай… меня… Потому что, потому что… сама я уже не встану, — удерживая в последний момент и в последний раз, затылок упирается в подушку.
Просто.
Сегодня. Сейчас. И всегда…
— Держи меня  крепче.   
И тогда не страшно абсолютно ни-че-го.
Сегодня и навсегда.
Я твоя жена.
Мой единственный Джун.

Boy Epic – Up Down
Astor Piazzolla  – Libertango
[float=left][/float]Когда-то я поверила в те, брошенные вскользь, слова о том, что я не могу. В то, что я не могу не только быть желанной, я не могу быть женщиной, на которую посмотрит кто-нибудь вот так, как ты сейчас посмотрел, прежде чем глаза закрываются, а перед ними продолжает мелькать и кружиться звездная пыль. В нос ударяет запах виноградного вина, к р у ж и т, кружит не по-детски. И даже от одного твоего: «Обещаю», Джун, хочется взлететь, потому что именно ты неизменно учишь меня л е т а т ь. Летать, при этом не разбиваясь, касаться одних границ, переходить ко вторым, третьим и четвертым. А если честно, то и границ… нет. Есть ли у любви пределы? Нет, мы уже выяснили, что наше падение, похожее на воскресение… вечно. В нашем случае — falling=rise. Непреложно. 
Когда-то она поверила, и это чувство неприятно осело в глубине души, соединяясь с вечными комплексами юности: «Раз у тебя ничего не выходит — значит дело и правда в тебе». Страшно? Страшно сделать что-то не так, страшно не дать того, чего хочется. Он сказал тебе когда-то давно, что «охладевшие» чувствовать не способны и удовольствие получать тоже, но только это уже, выходит вранье  — потому что ты чувствуешь, чувствуешь каждой клеточкой и, кажется, начинаешь отзываться, выпуская из груди выдох рваный губами вылетает и приоткрытого рта, словно птица огненная, громким шумным звуком ударится о потолок темной спальни. И вот теперь, кажется, можно умирать, но только еще рано, еще только начало вроде бы длиною в ночь \вечность\. Ресницы трепещут, глаза перед которыми мелькать начали вселенные, приоткрываются, встречаются с его темными глазами, встречается со своими родными звездами, к которыми всегда стремилась. Ее путеводные звезды \банально звучит, как в романах, которые вроде бы никто не читает? А мне безразлично, я буду называть их так\.
Твое «любимая» сводит с ума не хуже, чем бокал вина крепкого и за одно это «любимая» готова отдать все, что может. Мне всегда казалось, что «все» это как-то недостаточно, мне всегда казалось, что я просто не-мо-гу. И неожиданно рождается нерешительность, поэтому все, что остается покоряться. Ему. Его рукам, его поцелуям таким вроде бы теплым, тоже бесконечно осторожным.
И в каждом движении читается твое: «Все хорошо?» и в каждом моем вздохе и выдохе читается ответ один и тот же короткий: «Да». И в каждом твоем поцелуе мягком, тягучем и в то же время таком страстном слышится: «Веришь мне?» и в каждом моем неловком порой движении от твоих плеч сильных до шеи ответ: «Всегда».
Губы приоткрытые пропускают беспрепятственно новый поцелуй \ты так легко находишь мои губы всегда\, а глаза таки закрываются, мир больше не плывет, он попросту замирает вокруг, с каждым вновь затягивающим поцелуем в губы взрывающийся снопами разноцветных искр. Вдох за вдохом, а выдыхать будто забывает, судорожно почти втягивая в себя неожиданно тяжелый воздух комнаты, перемешанный с запахом… она все еще чувствует этот гель для душа или ей уже кажется. Голова утопает в мягкости подушек, все белое, глаза закрыты, все на кончиках ч у в с т в а и ничего становится не важно.
Обнимать его совсем не в первый раз, не в первый раз скользить руками по плечам и дотрагиваться до лица. Но впервые, в самый первый раз целует в шею и ниже, ниже, еще чуть ниже. Нога в колене сгибается, как-то невольно по инерции подаешься вперед и не можешь понять — хорошо это или плохо, а может не стоит. И вроде бы хочется сказать это пресловутое «все хорошо», в перерывах между собственными вздохами-полустонами, но ничего не говорит, не говорит «ещё», потому что, кажется это все не_правильно. Тебе почти 28, а ты до сих пор не знаешь как п р а в и л ь н о. Это окажется неважным, только надо отпустить окончательно. Так отпусти, Ге.
Я просто знаю, что ты поймаешь теперь. Я отпущу себя, а ты меня не отпускай.
То слово обидой колючей и болью неразрешенной застряло в подсознании у нее просто не было никаких причин к нему возвращаться, вспомнила о нем запоздало только сегодня. Она — человек, не способный ни получить удовольствие, ни доставить его мужчине. Тэ Хи смеялась и говорила свое «бред», Ге соглашалась, качая головой, чтобы потом смотреть грустные фильмы о любви, загоняя себя в ловушку, так искусно выстроенную собственным подсознанием. В неспособности понять, что такое чувственность?  Вычеркиваем этот пункт. Все не так. Иначе, почему так выгибаешься, так тянешься, так о т в е ч а е ш ь, сомневаясь все меньше и меньше. Иначе почему, если боишься немного\много полотенце так д у ш и т. Губы терзаемые, припухшие тянутся за новой порцией.
Прости, прости милый, мой милый, навечно мой человек, мой Джун, что сейчас я не могу, как мне кажется дарить того же самого. Вспомни, когда я поцеловала тебя в первый раз сама, вспомни о том, что мне на все нужно чуть больше времени, что я невыносимо долго. Вспомни и не останавливайся. Мне ведь… нравится, нравится, нравится. Дай мне еще немного, прежде чем я отдам…все, что смогу отдать. И прежде чем ее мысли успели вернуться из далеких странствий, руки его обвились вокруг нее, уверенно и крепко.
Если нужна тебе — забирай. Не дай мне отступиться, не дай мне сомневаться. Не давай мне времени подумать — из этого зачастую не выходило ничего хорошего.
В его немых предложениях она чувствует знаки препинания. Чувствует восклицательные знаки, чувствует вопросительные, когда поцелуи смелее становятся, когда покрывать начинают не только шею, но и ключицы, спускаясь еще чуть н и ж е к месту, где начинается полотенце, которое больше мягким не кажется, которое покалывает кожу, будто не махровое, а шерстяное.
Помутневший рассудок и внутренний голос, который слышит впервые твердят в унисон, твердят смущающее: «С н и м и». Сними, сорви, освободи. Дышать нечем. Можно и вправду… дышать тобой. Сейчас, сейчас, сейчас. «Это правильно?» Правильно так делать? Правильно такое хотеть или это слишком?
Нет, не давай мне думать.
Кожи все еще касаются пуговицы рубашки, а ее руки упираются в плечи, чувствует ладонями отчего-то влажными тепло. Его тепло. Уже не разбираешь, где именно находится сердце, кажется — стучит везде, стучит громко, просительно. Плечи чувствуют прикосновения вроде бы решительные, вроде бы свободнее, но в то же время все такие же осторожно-трогательные, все еще е г о. Он спрашивает разрешения, она не отвечает, только выпустит новый стон чуть громче. Разве бывает… так? В этом хмельном, качающемся мире его жадный рот раздвинул ее дрожащие губы, по нервам побежал ток, будя в ней ощущения, которых она раньше не знала и не думала, что способна познать. Хо-ро-шо, хочется сказать по слогам, хочется прокричать в тишину номера, но молчит, только дышит все громче и громче, с каждой секундой новый дзен постигая, находя новую нирвану одну за другой. Парит. И вокруг парит вселенная, окутывает светом.
Мне хорошо, с каждой секундой все лучше. Мне светло, с каждой секундой вспышек все больше. Мне тепло и с каждой секундой становится все жарче и жарче. Сгораем, тлеем, а потом снова загораемся и так по кругу, до бесконечности. 
В какой-то момент запоздало понимает, что скидывает рубашку, теперь кожа к коже, теперь еще ближе. Безмерно. Просто дай мне эту одну ночь, сломай последние стены и скажи мне лишь один раз, что любишь. Я могу видеть эту правду в твоих глазах, как только приоткрываю свои, чтобы снова забыться, чтобы снова чувствовать поцелуи на губах припухших, влажных от этих поцелуев, чувствовать поцелуи на прикрытых веках. Забывая о завтрашнем дне и просто окунаясь в сегодняшний момент. Не нужно нам завтра — только сегодня важно. Только сегодня, когда твои губы везде, где возможно, везде, где полотенце, закрывающее, позволяет. Ненадолго. Через секунды жалкие, быстрые — оттягивает, тянет за плотный узел, который до этого так крепко и надежно с д е р ж и в а л. Развяжи, сломай, сними – продолжая безумную песнь этого самого внутреннего голоса, эту песнь, которую едва вслух не сказала. Секунды тянутся за этим последним скрывающим куском материи, тянутся поцелуи со сладостным томлением по рукам, предплечьям, ключицам и шее, останавливаясь на впадинке на шее, близко от груди. Еще одно мгновение, прежде чем уже ничего не давит, только внутреннему неизвестному до селе голосу все равно мало и его настойчивое: «Сними» сменяется на странное и непонятное: «Хочу».
Ничего не закрывает больше, ничего не скрывает. Глупое сознание, глупая стыдливость, спорящая с пробудившейся чувственностью и теряется, податливая в его руках, под его губами, под его взглядом. И глупый наивный вопрос встает, абсолютно такой же, как на недавней свадьбе: «А если… не понравится?». Это так глупо, Ге. Ведь стоит только всмотреться, вчувствоваться, отбрасывая нерешительности остатки, отбрасывая страхи перед неизведанным \ты же так любишь исследовать\, то сразу поймешь, что все нравится. Ты балансируешь на этой странной границе между стыдливостью и желанием до того откровенным, что не скроешь. Щеки краснеют, но в окутывающей темноте так удачно не заметно и несмотря ни на что — отдаешься. Чувствуешь пальцы на коже. Еще один переход, сбитый пульс.
Я в любовь — верую.
Я верю в силу любви.
Это единственная религия, не требующая никаких доказательств и сомнений.
Полетим?
Режущее слово из прошлого отступает куда-то на задний план, стираясь с каждым поцелуем новым, а ее руки сначала несмело, а потом увереннее, заводя руки за шею, касаясь ладонями волос на затылке, повинуясь своим инстинктам до конца не исследованным. Одна рука опустится на плечо, сожмет слегка, другая продолжит волосы ерошить. Все правильно? Правильно? Недостаточно? Ай, плевать. Я просто надеюсь, что тебе хорошо также, как мне сейчас. Рукой к позвоночнику, по спине поглаживая прижимаясь ближе, чувствуя поцелуи, с каждым разом более порывистые на груди чувствительной, на животе. Ниже и снова выше.
И раз за разом срываешь стон с губ, Джун.
Я и не знала, я и не думала, что так… могу.
Тело трепещет, тело шепчет и кричит в одночасье о том, что еще немного осталось перед главным, разум затих окончательно, оставляя наедине с разбушевавшимися эмоциями и гулко стучащим сердцем.
Нижнюю губу захватывает, а потом верхнюю, поцелуи углубляются неумолимо, языком проводишь по небу, поцелуи все глубже, все больше поцелуев по-французски, отвлекаясь, увлекаясь.
Пламенею, под кожей тонкой сердце бьется громче. Этот стук… Ты ведь слышишь — это моя душа. Взывает к твоей душе. Ты ведь слышишь? Знаю, что слышишь. Ге осторожно проведет по груди рукой, ладонь задержится там, где сердце бьется родное также громко, также отчаянно. Ненадолго между этим проснувшийся разум подгоняет мысли, мешает совсем немного, инстинктивно почти «прячешься», ноги сведет, сожмешься, но только на пару секунд, вжимаясь в матрас упругий глубже. Она инстинктивно попыталась прикрыться — бесполезно. Глаза снова откроются, Ге смаргивает, ресницы трепещут бабочками, взгляд мутный, расфокусированный, но его лицо и его глаза видит четко. Прямые взгляды никогда не стесняли, прямые взгляды говорили больше слов.
«Ты нужна мне».
«А я не могу жить без тебя».
Губы трепещут, дрожат, но смогут прошептать наконец, всматриваясь в лицо до боли родное, до бесконечности любимое, прошепчут только одно, тихое, шелестящее. Прошепчут имя твое, потому что имя твое спасение: «Джун..,». А внизу живота все взрывается, бурлит. Тело указывает: «Быстрее — нечего ждать». Разум пытается слабо и тихо спорить: «А вдруг что-то не так пойдет…» — слишком тихо, чтобы быть услышанным. Сердце пропоет на всех известных языках: «Я люблю тебя, я желаю тебя, я верю лишь тебе, чтобы там дальше ни было». Кого слушать, если разрываешься? Очевидно. Покачает едва-едва головой, тело на натянутую струну похоже, а все существо застывает в ожидании чего-то неизведанного, таинственного, чего-то важного, чего-то вроде бы неизбежного, но такого сладкого в этой неизбежности. Ты не ребенок, ты знаешь, что дальше не нужно рассказывать, ты не знаешь какого это, но… так хочешь узнать. Хочешь. Желаешь.
— Всё т а к, — и эта единственная фраза, сказанная в голос, на которую хватает сил жалких и ничтожных по сути.
Губы нежные груди касаются, касаются всего того, чего раньше не могли, внизу все искрами разрывается. Горит, плавится от желания того самого, которое думала, что испытывать не можешь – бред, враньё. Можешь, ты можешь все, просто только с н и м. В какой-то момент страшно быть перестает – ничего уже не страшно теперь, страшно остановиться и потеряться ниточку связывающуюся, потерять эти поцелуи жадные, пылкие, страстные. Ге то приподнимается с подушки, то опускается на нее вновь, то взлетает, то утопает. Приподнимаясь губами касается плеча. Пощипываешь поцелуями шею, до которой легче всего дотянуться. И с каждым движением просыпается эта женственность все сильнее и сильнее, все раскованнее и раскованнее себя чувствуешь, когда в каком-то порыве целуешь пальцы, касаясь кожи между пальцев, там где кольцо. Наше кольцо. Обручальное кольцо. Металл губы холодит, а сердце никак успокоиться не хочет. В какую-то секунду времени понимаешь, что достигнута та грань, через которую перешагнуть\перелететь все же нужно, нужно непременно. Почувствуешь это, когда становится нестерпимо и такое чувство тоже, впервые. Может быть она и ощущала нечто подобное, когда засыпала близко-близко, но никогда в этом себе не признавалась, почитая это за что-то неправильное и непозволительное, а теперь понимая – глупости. Она никогда не чувствовала ничего подобного. Все это в первые. Первая близость.
Ты ведь мой первый. И последний. И никто не мог быть со мной близким настолько, настолько, кроме как ты, Джун.
Чувствует горячие прикосновения по животу, спускающиеся ниже, чувствует поцелуи по груди пляшущиеся, заставляя напрягаться. Душа томится, приподнимается снова, просто чтобы получить свои поцелуи, просто чтобы губы не болели, просто чтобы свою долю особенного кислорода получить, пока прикосновения не прекращаются, отвлекаясь.
Тебе нужно разрешение?
Мои глаза сами за себя говорят, Джун.
Просто не дай мне очнуться.
Вспышкой – боль, но чувствуешь ее постольку-поскольку, целуя сильнее, а рука свободная сожмет одеяло, сомнет в кулаке с силой, голова запрокинется, шея для поцелуев открыта. Даже боль бывает… сладкой. Стон, громкий, говорящий. «Нет, Джун, все хорошо, я просто… не могу, не могу я сдерживаться». Расслабляя плечи, отпуская собственные руки гулять по спине, заставляя впиваться, вцепляться, губы вторят телу, вторят слово… И слеза в уголке глаз заставляет. Если она постоянно проигрывала его поцелуям то теперь… проиграла всему фатально, раскалываясь. Вдребезги разбиваясь без возможности спастись. Не желая спасаться — еще одна граница пройдена.
Глубже, сливаясь в одно-целое и наконец понимая значение этого слова в полной мере, разрешая, отдаваясь, чуть дальше, несмотря ни на что. Дальше. Медленно до невозможности, до безумия. А на коже расцветают красноватые отметины,  которые и на утро не исчезнут – все равно.
Так приятно быть твоей, в момент этой фатальной вспышки солнечной, водя ногами по смятым простыням, проводя руками по затылку, задевая пальцами грудную клетку, а потом снова не зная толком куда девать руки, тело трепещет все сильнее и сильнее, а конца и края не видно.
[float=right][/float]— Джун… — чуть громче, чем в прошлый раз и это снова единственное на что хватает, единственное, что вспоминает, потому что слова совершенно растерялись.
Твое имя моя молитва и моя исповедь.
Твое имя спасение и исцеление.
Имя твое – в с ё.
И я буду повторять его бесконечно, сливаясь воедино, пока на теле не выступят капли пота, волосы не прилипнут ко лбу.
Целуй меня, мне ведь это нравится.
Смотри на меня, я чувствую, когда ты смотришь и открываю глаза, а когда смотрю на тебя чувствую себя желанной.
Возьми и унеси меня, потому что иначе п р о п а д у. Без тебя — я бы пропала.
Ничего не изменилась.
И когда привыкает к новым ощущениям окончательно, когда ароматы смешиваются в один, в его, с н е с е т. Больше вообще ничего не важно, губы вспухшие, покрасневшие желают только одного слова…
Только чувство, только взрывы термоядерные, химические реакции неизвестной природы и целый космос перед глазами. Касаясь звезд с каждым новым движением, которые постепенно ускоряются.
Твои руки и твои губы везде, везде, везде. Подаешься вперед неожиданно совершенно, вбираешь своими губами его. Хочется пить, жажда невероятная. Допивая до конца, но конца не видно. Это похоже на пытку сладостную, это похоже… она не знает на что это похоже, но за каждым горячим шепотом сказанным «люблю» отзывается ее стон, за каждым движением внутри все горит пламенем пряным. Его кожа на сто градусов горячее, чем была секунду назад. Он водит губами по шее, она гладит его грудь, живот, плечи, не понимая, почему в сердце товарные поезда продолжают стучать.     
Бедра удерживает, еще одно прикосновение к груди \кто же знал, что все такое чувствительное\, короткие вздохи, короткие. Быстрее, быстрее, быстрее. По мышцам ее плоского живота пробежал огонек наслаждения всепоглощающего. Нахлынувшее на нее наслаждение было таким острым и неистовым, что ее дыхание, ее голос и вся эта ночь слились воедино и стали уплывать куда то. Тело ее изогнулось, руки ослабли, по безвольно разжавшимся пальцам пробежали иголочки тока. Вдруг почувствовала, что сходит с ума от этого приступа возбужденной страсти, сжигавшей все ее тело. Разве можно было удержать это буйствование внутри себя и сохранить рассудок? Этому неистовству чувств нужен был выход, он был нужен. Снова хватаешься за плечи и, отвечаешь на все его немые, но такие красноречивые вопросы: «Хо-ро-шо» также беззвучно.
А вслух несется одно понятное, неожиданно четкое и громкое:
— Еще.
Еще, еще, еще, и воздух жарок, и еще, моё, везде, наощупь, на вкус, жадными руками, еще, глубже, моё, везде, воздух, ты, и пахнет тобой, и на губах ты, и еще, еще, глубже, сильнее, все вокруг, влажно, горячо, темно, невыразимо, и воздух криком, и еще, еще, ближе, ближе, дышать, двигаться, и ты, ты, ты, сильнее, горячее, мое, еще, держать, прижимать, исступленно ласкать, все, все вокруг, и тебя, и воздух, и смятые простыни, все едино, все окружает, проваливается внутрь, все мое, хочу, хочу, люблю тебя, бессвязный шепот, и темнота, и ты, ближе, еще, глубже, сильнее, мое, воздух, крик, шепот, ты, ты, ты. И меня уже нет. 
И в  ушах отдавались только быстрые, непрерывные толчки моей собственной крови.
Как она жила без этого? Без этой чуткой, неистовой порой близости. Единение душ бесконечно, единение тел — пьянит. Она хотела всего: нежности и страстности, защиты и беззащитности. Она хотела е г о и она получила то, что хотела. Больше.
Волосы к шее тоже прилипают, а его рука под спиной, а его рука путается в ее темных волосах, сохранивших запах шампуня с оттенками розы.
Граница последняя, за которой все осыпается снегом белом, лепестками вишневыми, искрами бенгальских огней и каплями, каплями теплыми. Граница, после которой заливает и затопляет. Кульминация всего, кульминация пьесы на двоих, романа длиною, кажется в жизнь. 
Их единство было теснее, чем просто прижавшиеся друг к другу тела, глубже, чем жаркие вдохи, тихие, страстные мольбы и гортанные, хрипловатые звуки несказанного наслаждения. Когда его губы заскользили по задней части её шеи — захнычет почти, потому что взрыв за взрывом — пройдено. И вершины не то что Эвереста самого Олимпа и выше — достигнуты. А тело горячее до невозможности, раскаленное до изнеможения опускается, но все еще руки на плечах. Не может отпустить — кажется упадет и не поднимется.
Мы снова целуемся. От следующего поцелуя разверзаются небеса. Дыхание спирает, потом восстанавливается. И я вижу, что все остальные поцелуи, которые у меня были с кем бы то ни было кроме тебя, – это просто недоразумение.
А на улице, кажется посветлело немного. Уже утро? Или мы просто уже в раю сами? Конец света уже наступил а мы, наверное и не заметили.
Глаза, наполненные такой л ю б о в ь ю, что наверняка хватило бы, чтобы заполнить моря и океаны, раскроются. Он тебя рассматривает, а ты осторожно дрожащей слабой рукой, теряя остатки жалких сил — проведет по лицу снова, по виску, большим пальцем смахивая выступившие капли пота. Нежно. Уголки губ взметнутся вверх. Вы оба без сил. Вы оба устали.
Я люблю, я обожаю.
Я твоя жена, а ты мой муж.
Непреложно.
Когда тела касается мягкое облако одеяла улыбнешься слабо но отчетливей, в ушах все еще шумит, но сквозь этот шум вполне ярко слышит. Его голос. Его пальцы на подбородке. Его поцелуй, знакомый, только этой ночью все совершенно и н а ч е. Иначе.
Нам равноценно необходимы руки друг друга, любовь друг друга.
В твоих объятиях я могу жить оказывается, в твоих объятиях так хорошо парить. До нельзя. Легкие, но кажущиеся такими глубокими поцелуями в предрассветных сумерках, опустившихся неровными тенями на комнату.
— Джун…  в который раз за сегодняшний день, а голос тихий, сиплый почти, звенящий отчего-то, будто собирается заплакать.
Когда так хорошо — хочется заплакать иногда.  — Я… — сквозь поцелуи, а улыбка проявится четче, а нежность прохладной волной разольется по телу, успокаивая, утихомиривая. Только сердце продолжит выбивать, не желая успокоиться, слишком взволнованное. Взволнованное этим «любимая», этим «очень», умирающее если не услышит этих признаний, — … счастлива.
Когда ты говоришь, что любишь меня, я сияю словно свеча во тьме. Я хочу прожить день, что никогда не закончится. В мире без тебя я всегда бы испытывала жажду. В этом мире все что мне необходимо – это твоя любовь. И лишь для тебя я готова сгорать. Потому что когда ты говоришь, что любишь меня, мне кажется, я могу всё. Совершенно… всё.
Ты — мое вчера, сегодня и мое завтра.
Ты — моя душа.
Я обречена любить тебя.
Без Джун Ки не было бы Хе Ге.
И наоборот.     
Знаешь… 
— Если смогу… заснуть, — прикрывая глаза чувствуя поцелуи по плечам, на которые одеяло не накинули.
Говорят, стильные мужчины пахнут дорогим парфюмом, а любящие — своей женщиной. 
Говорят, красивые женщины пахнут духами от Шанель, а любящие — своим мужчиной.
Мы теперь пахнем друг другом и это кружит голову. Даже во сне — продолжаешь летать в каких-то туманностях, вселенных, но чувствует, как обнимает. Но чувствуешь, что рядом.
Если у тебя остались сомнения, реально ли это, Ге — отбрасывай.
Джун, ты подумай только.
Я твоя женщина.
Я твоя жена.
Ночь сама все на места расставила.
Ге задремлет, а потом и вовсе провалится в сон, без каких-то четких сновидений, просто нежный сон в пастельных оттенках, на заднем фоне музыка заиграет, запенится что-то белое. Во сне — весна. В душе — весна.
Ге очень хотела сказать ту фразу, которую когда-то вторила все. Не успела.
Ты ведь итак… услышал?
«Господи, как я люблю тебя».
«Господи, спасибо, что я люблю тебя».
«Господи, как мне повезло, что я люблю тебя».

Её сон крепкий, обволакивающий. Иногда шмыгает носом, пробормочет что-то невнятное, во сне ищет его руку, утыкается носом в грудь, забавно морщась, а потом складки на лице снова расправляются, потом на лице возникает это безмятежное выражение легкое. Во сне она не слышит ничего абсолютно, балансируя на волнах счастья. Улыбнется во сне чему-то своему, будет беспрестанно натягивать на себя одеяло. Может быть хотя бы иногда стоило бы проснуться раньше, чтобы как ты — просто  наблюдать за тобой спящим: взъерошенным, сонным, но нет — выше моих сил, особенно когда до раннего утра не спала, усталость берет свое. Сладкая усталость, напоминающая о вчерашнем раннем подъеме, когда была еще н е в е с т о й, а сегодня стала ж е н о й. Полноправно. Что-то защекочет ноздри, чихнет во сне, но останется в одной удобной для себя позе, только колени ближе к груди подожмет.
Сон становится чуть ярче отчего-то невесомого почти \от твоих прикосновений на самом деле\, во сне будешь ловить лепестки нежно-розовые, опадающие на голову, но отчего-то  на губах появляющиеся \это просто от твоих поцелуев с утра\. Просыпаться вместе — уже привычно. Просыпаться мужем и женой — совсем другое.
Губы сами собой потянутся улыбнуться, промычит что-то вроде: «Приятно», но слишком неразборчиво и перевернется на другой бок, больше не ощущая необходимого тепла и от этого кутаясь в одеяло полностью, заворачиваясь, ерзая, не переворачиваясь на другой бок \я так привыкла спать лицом к тебе на самом деле, наверное, чтобы с утра поцелуи ловить\. Спит уже не так крепко, но все равно не слышит его шагов, не слышит, как дверь закроется, ничего не слышит. Щека на подушке, рука на свободном месте. Нахмурится во сне, снова шмыгая носом.
Без тебя — неуютно.
Понятия не имею, сколько могла бы проспать.

박지민 (Jimin Park) – Say I Love You
Редкий луч солнца из-за белых занавесок скользнет по кровати, по подушке, касается ее лица, замирая. Надует губы, не желая просыпаться, как обычно, между бровей появится складочка. Ей всегда не хочется выбираться из объятий Морфея, всегда не хочется только вот… коснется ноздрей мягкий аромат, защекочет, заставляя приоткрыть глаза совсем немного. Мир расплывается, никакой четкости. Что-то яркое мелькает перед глазами, но не может понять с первого раза — что это, только запах нежный улавливает. Цветы. Глаза снова закрываются, но ненадолго, ты уже начала просыпаться, а тут чувствуешь на уставших с ночи звездной губах поцелуй. Первый. Второй. Третий. Настойчиво.
Это твои губы, а мои губы невольно совершенно расплываются в улыбке и хочется вроде как шутливо отмахнуться, спрятать лицо в ладонях, но сил не хватает, хватает сил, чтобы продолжать улыбаться сонно-счастливо. По телу такая истома растекается, что не хочется вообще двигаться. А вот подставлять лицо под поцелуи — вполне.
[float=left][/float]— Будильник… — совершенно странная фраза, которая хрипловато вырывается, хочется снова заснуть, но не даст. Пора и меру знать со своим сном. — Невыносимо прекрасный будильник, — тише, себе под нос, смаргивая остатки сна, разглядывая потолок, будто бы ожидая там увидеть звезды как минимум, протягивая обе руки, потягиваясь.
Лениво.
Аромат орхидей перемешивается с кофе, ее любимым кофе.
— Оперативно… тут есть кухня? — бормочет, снова глаза на миг прикрывая, а губы продолжают улыбаться – щеки уже болят. —  Угу… — на вопрос про сон промурлыкает коротким своим «угу». — Душ? — глаза открываются снова, развернется в его сторону. В глазах промелькнет совершенно новое выражение. — Что, боишься что займу душ на весь день? А может ванну… в ванне удобнее, — фраза, пожалуй, все еще сонная, приобретает какую-то двусмысленность. — отдохнуть можно, только не уснуть бы… — тянет, присаживаясь таки на кровати, поддерживая одеяло на груди и принимая другой рукой кофе.
«Это ты успел одеться…»
Воспоминания о прошлой ночи кажутся сном, но если к губам притронуться — все еще горят. Интересно на себя в зеркало посмотреть, может тогда заметишь розоватые после ночи этой волшебной, отметины. 
Выпиваешь.
— Там столько всего… мне страшно подумать, что пришло в голову Тэ. Ее подарки всегда. Отличались оригинальностью, — обжигаешь язык, забавно прикусываешь. Встрепенется радостно от одного предложения просто «валяться». — Я, если честно, не вставала бы с постели вообще и… — не договаривает очень вовремя отставляя чашку со своим любимым кофе на тумбочку.
Утягивает, утягивает за собой, а у нее в голове мгновенно и сразу салюты взрываются, а в памяти всплывают неожиданно картинки. Одеяло подбирается. По спине холодок проходит, а потом снова все повторяется, снова это чувство появляется сжимающее, снова хочется сказать свое: «еще». Снова сводит низ живота, поведет плечами, з а б ы в а я с ь.
— Ммм, — поджимая губы, глаза прикрывая, чувствуя, как мурашки на коже появляются, только теперь не скроешь — утро давно наступило, давно стало светло, давно стало видно в с е. Так значит… скрывать нечего. — вообще н и ч е г о? — развернется к нему также неожиданно, повторяя по буквам слово «ничего», оказываясь на животе, сверху оказываясь, к груди прислоняясь. Одеяло тянет. — Прямо вообще ничего-ничего?
«Даже…меня?»
Подсмеиваешься, целуя уже в губы, продолжая подсмеиваться, поцелуи похожи на веснушки отчего-то — улыбаетесь оба. Заразительно. Отрываясь, всмотрится. Кивнет на букет, к которому потянутся руки. Пощекочет сладким запахом ноздри, вытянет цветок один, пощекочет его лицо, фыркнет, поцелует кончик носа, а потом будет с неожиданным интересом вертеть веточку между пальцами, как будто ничего в жизни интереснее не видела.
— Орхидеи? — почему-то лукаво, почему-то глаза сощурит. — А ты знаешь, что выбирать… — протянет. Утро рождает нежность. Утро зарождает игривость.— Хочешь расскажу легенду, — снова посмотрит на него со своего положения, ладонь на грудь положит, опираясь, приподнимаясь. — нет, не легенду, а миф. В  Древней Греции на каждый цветок была, ей богу… Это конечно не астры, но… Слушай, — поцелует неожиданно в переносицу. А ей нравится смотреть сверху-вниз, а ей всегда нравилось рассказывать все эти бесконечные истории, которые ему казались интересными \если ты только не обманывал\.
— Ты же знаешь Афродиту? Богиня любви и красоты, самая прекрасная жительница Олимпа… — медленно, задумчиво почти, взгляда не отрывая при этом. — Ну, я думаю ты все же в курсе. Так вот, однажды она влюбилась. Влюбилась в Адониса. Адонис был пастухом и охотником на зайцев.  Адониса никто, ни люди, ни боги, не любили, только Афродита. Причем их чувства друг к другу были настолько велики, что они не могли расстаться ни на минуту. Однажды, когда влюбленная пара была на охоте, их увидел Зевс. В гневе он стал метать громы и молнии. Чтобы укрыться от бури Афродита и Адонис забежали в ближайшую горную пещеру. А в пещере… — пауза, взгляд снова становится лукавым, снова в нем искры играют, прислоняется ближе, к уху, провисает, волосы падают на лицо, щекочут. Тише. Касаясь губами ушной раковины, проводя пальцами по лицу, — а в пещере было то, что мы называем любовью, так вот… — снова отвлекаясь на свой рассказ, прикладывая цветок к носу, вдыхая аромат полной грудью. — В порыве пылкой страсти богиня потеряла свою туфельку. Там, где она упала, вырос цветок божественной красоты – орхидея. Конечно, в итоге Адонис умер. Это грустная история, Греки верили, что из крови Адониса возникли розы, а из слёз Афродиты анемон. Но только орхидея, — снова в глаза посмотрит, Ге улыбается, на щеках ямочки еле заметные. — с тех пор является символом очень, — пауза. — очень страстной любви. По Симониду, — умничает, — плодом любви Афродиты и Адониса стал Эрот.  А он — божество любви. Олицетворение любовного влечения, обеспечивающего продолжение жизни на Земле. А вообще-то он иначе… амур, — и только с этими словами поцелуешь снова, откладывая цветок куда-то, сама не поймешь куда.
И постепенно поцелуй перестает быть «просто» поцелуем, в какой-то момент \даже не заметила в какой\ снова переворачивается на спину, ладони на его лице по обе стороны, снова вжимается в одеяло мягкое, притягивает, целует, снова улыбаясь довольно.
«От меня сложно уйти, я люблю удерживать до последнего..,.»
Нет, бесчувственность – не про тебя. Больше нет.
— Что за привычка вставать раньше и одеваться…
Накатывает что-то, уже что-то знакомое, руки с лица  скользнут под футболку, пальцы почувствуют кожу, кольцо на безымянном пальце прочертит свою линию по телу. И улыбка постепенно слетит, словно лепесток, возвращая место серьезности. Разум только запоздало среагирует, приоткроет глаза таки, оторвется, словит взгляд.
— Нееет, так мы до ванны никогда не дойдем, — со смехом, когда, несмотря на то, что она поднимается, теперь уже он утягивает обратно, обратно на матрас, податливо прогибающийся. Делаешь какое-то свое ударение на множественном числе в слово «дойдем». Ге хохочет, отбивается шутливо, вертится, не дает себя поцеловать снова, затевая какую-то своеобразную игру вновь, но потом поддается, поддается только, чтобы сцепить руки за шеей снова, всматривается. — Ну хорошо, я или душ? Или нет, я или еда, которая остывает? Что, все равно я? А если я или страна? — небольшое замешательство, а она смешно хмурится, надувая губы, а потом снова смешок выпускает. — Ладно, смирюсь.
Встает таки, откатываясь в сторону, на такое расстояние с которого не достанешь — иначе, чувствует и правда с постели не встанет, а ей бы хотя бы одеться…  Замотаешься в одеяло, глянешь искоса.
— Иди уже, я хотя бы переоденусь… — очень странно после в с е г о требовать, чтобы никто на тебя не смотрел, пока ты переодеваешься.
Роется в вещах, находит теплый свитер с горловиной высокой, захваченный из дома, джинсы черные, роется в поисках домашней одежды — не находит. Перетряхивает пакеты — не находит. Еще раз — и тот же результат. Забыла или просто даже не подумала как-то об этом подумала. Можно снова платье надеть, но это как-то странно, платье не дешевое, чтобы щеголять в нем по номеру и валяться на кровати. Ноги все еще какие-то тяжелые, все еще хочется забраться под одеяло и не вылезать до вечера, а лучше до утра, не забывая об объятиях разве что.
— Отлично, просто прекрасно, Сон Хе Ге, — взгляд упадет на всю ту же сорочку, которую еще сегодня ночью решила не надевать, по вам обоим известным причинам. Ничего лучше все равно нет — в свитере определенно будет жарко, верно?

프롬 (Fromm) – Wonderful moment
Ге прислушивается к воде набирающейся, волосы спутанные расчесывает, шарит руками по столику, на котором находит шпильки — волосы с шеи убирает наверх, закрепляет шпильками, закидывает ногу на ногу. В животе оседает чувство, рассматривает себя в зеркало, рассматривает шею, усмехается, цокая языком и радуется в душе, что у свитера высокая горловина и ничего на первый взгляд не будет заметно.
Сложно сказать, где твои губы, Джун, не побывали. Сложно сказать — какое прикосновение я не помню или на какое тело не отзывалось. Кто бы мог подумать, что во мне все это время скрывались и такие чувства. Все всегда из-за тебя.
Хлопает себя по щекам несколько раз, заставляя очнуться — но куда там. Точно также было сложно очнуться после нашего первого поцелуя. Снова к губам прикоснешься неосознанно, покачаешь головой: «Безнадежна», ты безнадежна Ге. 
Дверь в ванную комнату откроется, повернешься вопросительно с немым вопросом в глазах: «Что, опять не будешь душ принимать?».
Ге, ты так легко бросаешься фразами, а потом благополучно забываешь о них, а кто-то, быть может, им большее значение предавал, серьезно.
Джун, ты всегда напоминаешь мне… обо всем.
Почувствует дыхание в районе шеи теплое, горячие практически и мгновенно улетает, а все тело отзывается, даже плечи поднимаются. Смотришь на отражение в зеркале, наклоняешься, чувствуешь поцелуй легкий в затылок, растворяешься.
— Что, уже помылся? — специально, разворачиваясь и изображая святую неосведомленность, принюхивается, наклоняя голову к плечу. — А мне кажется, что нет… А у нас завтрак-обед остывает, знаешь ли и… там наверняка вода остывает. В ванной. Там ведь ванна набралась? — а потом обхватишь руками шею в который раз, разрешая себя подхватить, приподнять от пола.
Губы улыбаются снова счастливо.
— Тогда нам надо поторопиться, все же в теплой воде… приятнее, — наклоняясь, обхватывая лицо ладонями, всматриваясь в глаза и продолжая тихонько подсмеиваться, а потом только целуя снова, подбирается, ногами обхватывает, чтобы удержаться.
И уже совершенно все равно.
Забери меня куда угодно.
Хоть в ванную.
Хоть на небеса.
Я позволяю.
— Не пойму, зачем я вообще оделась, — шепотом сорванным.

Есть тонкая грань равновесия. Есть тонкая грань между жизнью и смертью, любовью и одиночеством, полетом и падением, удержаться на которой так сложно и так легко. Протянешь руки, а ты, такой упрямый, серьезно, снова волосы, снова шпильки прочь. Тебе так нравятся мои волосы?  Разглядывает ладони. Я поверила тебе и вложила их в твои руки. Я – поверила – тебе.
Я поверила тебе, опускаясь сначала на землю и только потом перешагивая порог за которым белая гладкая поверхность ванны номера, удивительно просторной, будто кто-то подыгрывает твоим фантазиям относительно… совместного времяпрепровождения.
И до этого чувствовала прикосновение к талии, чувствовала, как ткань гладка сорочки мнется. А потом снова, будто оказываясь в каком-то дежавю:
— Нет, нужно снова уровнять наши шансы, так… — ладонями по животу, — не-чест-но.
А вода мягкая, все еще теплая, к счастью, пенится, утопаешь в этой пене мягкой, пахнущей твоей любимой лавандой. Волосы мокнут, как только вода касается — запоздало как-то надо бы высушить будет на этот раз. Грудная клетка начинает опускаться и подниматься тяжело. И снова, снова и бесконечно возгорание самопроизвольное, снова неконтролируемо сердце пускается в пляс бешеный, а воспоминания о ночи окутывают с новой силой, все повторяется.
Все, только теперь еще и в нос ударяет лаванда и пена на теле, а руки снова на плечах. Поцелует в лоб легко, рука потянется за мочалкой. Потянется, упадет — снова губы находишь, снова целуешь, зацеловываешь, заставляя задыхаться, заставляя серьезнеть окончательно.
Ге подрагивает,  даже несмотря на то, что вода теплая. Руки беспрестанно соскальзывают, волосы намокают окончательно, но только ближе придвинешься, только ближе, охватывает какое-то смятение. Бесконечно сладко целовать тебя вот так, безбоязненно. И смущаться в принципе уже нечего — мы все видели. Мы любим друг друга, а оторваться после всего… нереально.
Никогда в жизни она не испытывала такого удивительного желания, которое охватило сейчас.  Она хотела, хотела делать то, что ему нравится, хотела быть такой, какая была ему нужна.
Отрывается, вытягивая мочалку таки из воды.
— Это была так себе идея, все же мы совсем не вымоемся.
У тебя, наверное, другое мнение на этот счет, Джун.
И снова переубеждаешь.
Подтянешься повыше, разворачиваясь спиной, опускаясь, чувствуя, чувствуя бесконечно поцелуи быстрые по шее, вниз по спине. Она почувствовала, как теплая волна прошла по всему ее телу, задерживаясь где-то внизу. Вода обволакивает. Губы нежно прикоснулись к виску. Блаженно закрывая глаза, удивительные чувства поглощают. Мир принадлежал только нам двоим - ему и мне. И больше никому.
— Щекотно же, — поводя плечами мокрыми, с остатками пены воздушной. — Я люблю тебя. Тоже очень. Тоже навсегда. Люблю тебя.
Ты шептал мне в губы, и я возвращалась с небес на огонь твоего дыхания.
— Ты постоянно твердишь… — по подбородку мокрыми пальцами, всматриваясь в глаза, губы улыбнутся едва-едва, —… что я твоя. Ты не можешь уйти от меня, знаешь почему? Потому что ты тоже мой. Мой Джун. И я тоже… — большим пальцем по губам, — не собираюсь делиться.
Разве что с твоей работой — вторая женщина, которую ты любишь.
Но только лишь вторая.
И только после этих слов поцелуи становятся глубже, только снова отдаешься, только снова забываешься, подставляя шею, лицо, ключицы выпирающие под твои губы, в волосы руку запускаешь. Все мокрые, все в этой пене, абсолютно забыв о том — зачем сюда попали.
А это не важно. Просто ты со мной.
Просто… полетаем?

С горем пополам вымоются, постоянно теряя мочалку, постоянно роняя гель для душа на пол, а на Ге в какой-то момент смех нападает снова, из-за своей неуклюжести, когда приходится хвататься за плечи, чтобы не упасть, не поскользнуться. Так удачно находятся халаты махровые \все как то полотенце\ с широкими  рукавами. Ей не по размеру большой, зато теплый и пропадает проблема с домашней одеждой. Укутывается, пошатывается, коленки продолжает пошатываться, вынужденно почти садится на стул — не хватало только действительно упасть. Хватается за фен руками, включает. Горячий воздух касается кожи головы.
— Не хочешь мне помочь? Так будет быстрее, нет?
Мы муж и жена. И мы лучшие друзья. Ерошишь волосы, подставляя фен то близко, то далеко. Неправда — не быстрее. Волосы из-за порывов горячего воздуха забрасываются на лицо. На голове случается полнейший бардак. И иногда можно подурачиться. Иногда.
— Йа! — возмущенно почти, смахивая пряди темные с лица. — Я же похожа на девочку из ужастика в таком  виде! Хочешь, чтобы тебе ночью кошмары снились! Что за… Отдай-ка мне, я сама себе волосу высушу — мне сегодня сплошные плохие идеи в голову приходят! — вскакиваешь со стула, но как обычно ничего не выходит. Как с той же бумажкой с «номером Рико».
А мне все еще нравится чувствовать твои руки в своих волосах. Я все еще чувствую себя главной героиней дорамы какой-то, у которой обязательно будет хороший конец… хороший же?
— А если я скажу пожалуйста? И чего ты хочешь, или у нас так много времени… Или я знаю чего, — и как тогда, на кухне в вашей квартире, как тогда со шляпой, улетевшей в воздух — поцелуешь.
Только отрываться каждый раз сложно.
Теперь нечего ни бояться. Теперь нет вообще никакой неуверенности. Мы просто тонем. Мы просто любим. Мы просто падаем в любовь как в это первое ноября. Безнадежно. Без шансов спастись.
Я и не хочу.
Хочу падать… вечно.

— Вааа, — восторженно хлопаешь в ладоши, превращаясь в ребенка малого, когда смотришь на всю эту еду, в животе урчит протяжно. —  О, это же что-то итальянское, да? Не помню название, наверняка сложное. Никогда не была в Италии так странно… — усаживаясь на диван подбирая полы халата, подгибая ноги под себя. — Где я только не была. А говорят за свою человек должен посадить дерево, вырастить сына и побывать в Риме… или не так говорят?
Ты говоришь и говоришь снова, взгляд не отводишь разумеется с десерта, хотя принято начинать совсем с другого — но там же шоколад, что поделаешь. А шоколад тебя с детства привлекал, может потому что не покупали практически, может не хватало чего-то\не хватает. Да и вспоминаешь о торте, который благополучно съели брошенные на произвол судьбы гости, которые может быть даже не заметили их исчезновения.
Ге смотрит, усмехается, протягивает одну ножку ему, а потом мгновенно забирает и откусывает сама, пожимая плечами, язык показывая, забывая о том, что ты не просто не ребенок - тебе под 30, Ге.
— Это же очень вкусно, Джун. Ты будешь готовить также? Нет? Какая досада, — выпускаешь из легких разочарованный вздох, доедая и двигая к себе десерт. — может надо пересмотреть было свои приоритеты и выйти замуж за повара какого-нибудь? — подцепляешь чайной ложкой свое шоколадное удовольствие, поглядываешь на Джуна.
Вчера ты весь день все пробовал с моих губ — даже алкоголь.
Мне действительно интересно...
— ...так действительно вкуснее? — поцелует, чувствуя на своих губах шоколад, мороженое. Ликер. Облизнешься. —Да, вкуснее.
А тут еще бутылка вина.
Или с тебя алкоголя хватит?
Итак.
Постоянно.
Пьянит. 

HENRY – It`s You
[float=right][/float]— Знаешь, мне всегда было интересно, не понимаю почему не спрашивала, — поводит щекой по груди, на которой так вольготно устроилась, прислушиваясь к ровному сердцебиению. — когда я начала тебе нравится? Только не говори, что влюбился в тринадцать! — строго почти, а потом прыскает в кулак, — Мы же тогда были детьми. Так когда? Мне действительно интересно — в какой момент это произошло.
Джун, если бы ты только знал в какой момент это произошло у меня — удивился бы. А если бы узнал — расстроился бы? Удивился бы? Я люблю тебя намного дольше, чем ты думаешь. Но, по сути, наверное и не важно кто в кого влюбился первым — важно настоящее, так? Или мне стоит рассказать? Рассказать про себя 16-ти летнюю с той стороны, о которой ты не знаешь. И не догадываешься даже. — И неужели тебе никто никогда не нравился больше? Совсем никто? — прищуривается, будто не верит, хотя ответ очевиден. — Вот я вспоминаю Америку. А как же Вайлет? Она была высокой, у нее были длинные волосы в отличие от меня, а еще она была в группе поддержке и хорошо училась. Вы же вместе учились. Ты ей нравился.
Женщины все еще любят ушами, Джун.
— Вот, если бы я тебе призналась в неземной любви, — ты зачем-то специально иронизируешь, представляя все как «теорию». Я ведь на самом деле серьезно, Джун. — где-нибудь в 16, что бы ты сделал? Или мы бы поженились, когда мне исполнилось восемнадцать? — усмехнется, приподнимется, всмотрится в лицо улыбаясь. А потом серьезнеет, опускается снова, задумчиво скользнет по лицу глазами, проведет пальцами по контору губ едва-едва. — Знаешь, я думаю все, что не делается то к лучшему. Может быть так лучше, что мы… шли до этого так долго. В противном случае мы бы не знали друг друга так хорошо, мы бы не желали друг друга так сильно. Мы бы многого не поняли… — замолчит на какое-то время, глаза затуманятся, вспоминая апрель 2012 и свои «три дня раздумий», вспоминая холодный 2011 и свое сбитое дыхание, когда бежала в расстегнутом пальто из-за одного чертового звонка, забыв также застегнуть сапоги, спотыкаясь на каждом ровном месте, желая только: «Успеть». Вспоминая август и стараясь отбросить последний. Ни к чему, пусть это тоже воспоминания. — Когда ты сказал, что уедешь у меня было ровно трое суток. Три дня, чтобы все понять. Это мало? Это много? — вопрос чисто риторический. — Но все правильно — дай ты мне больше времени я бы думала еще дольше, я бы бесконечно сомневалась и боялась. Эти три дня я попыталась прожить с осознанием того, что тебя снова может не стать на долгие месяцы или годы в моей жизни. Я однажды пришла на рассвете к морю, как мы делали. Был очень красивый рассвет, ты знаешь… И знаешь, что я сказала: «Джун, смотри какая красота!...», а потом поняла, что я одна там стою. Я проходила мимо автоматов с игрушками и понимала, что вспоминаю, как соревновались кто больше выиграет и выиграет ли вообще. Я смотрела на те подснежники каждый вечер и почему-то жутко боялась, что завянут. А они не завяли, хотя обычно долго не стоят. Я все думала, думала, думала и поняла, что моя жизнь связана с тобой, а без тебя моя жизнь… неполноценна. Я представила, что будет без тебя, что будет и испугалась. А потом знаешь… вечером последним я подумала о тебе снова и сердце так застучало, что… невыносимо. — шмыгнет носом, чувствуя, как в горле комок застывает.
Нужно было это все рассказать — тебе не дает это покоя.
— Знаешь — чего я боюсь больше всего на свете? Я не из пугливых, но… Я боюсь, что ты исчезнешь. Я боялась, что если мы начнем, а потом расстанемся, то ты исчезнешь. Мы не смогли бы быть лучшими друзьями, мы бы не были парой. Ты ведь знаешь, меня бросали, я постоянно расставалась с кем-то, мне казалось, что все из-за меня происходит, а значит… Все так легко разрушить, а построить заново — тяжело безумно. Знаешь… когда я познакомилась с тобой в Штатах, то почему-то ухватилась, я так не делала. В Корее, в школе — у меня никогда не было друзей. Я была чудачкой, которая одна возвращалась домой. Мне некого было звать на Дни Рождения. Я была невидимкой, Джун. Ты был первым. Ты всегда был первым и единственным, но, потерять тебя — катастрофа. Я бы осталась одна, а я так боюсь… остаться одна. Поэтому, не исчезай, прошу, не исчезай. Больше, — ничего не уточняя, но говоря все об одном и том же. — тем более теперь.   
— Знаешь, когда ты признался тогда, когда поцеловал меня, я уже тогда любила тебя, наверное. Мне нужно было сказать «признайся», а я не сказала. Прости. Я тогда, в парке, за секунду до того, как ты меня поцеловал уже знала, что ты это сделаешь. Знала и не остановила, не отстранилась. Почему? Потому что я хотела, чтобы ты меня поцеловал,  — слеза скатится со щеки, теплая. Это светлая грусть, это светлые эмоции, которые переполняют. — Я и сейчас хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Я еще многое не сказала.
Прости за всю ту боль, прости, что не догадалась раньше, что я тебе нравлюсь, прости, что постоянно использовала, как жилетку, которая слезы обязательно впитает если что. Я уже говорила, но… прости, что так долго узнавала, что ты моя судьба. Что ты моя любовь.
Прости меня.
Я люблю тебя.
Поцелуй меня.