문문 (MoonMoon) – Marriage
Время. Его мне постоянно хотелось остановить.
Время. Его мне постоянно не хватало.

— Не думаю, что свадьба это та вещь, к которой подойдет определение спонтанность. Ты удивишься, но здесь я хочу быть серьезной. Я не хочу торопиться. Прости.

Раскроет глаза, распахнет испуганно, но вместо ожидаемого давящего потолка и каменистых стен обсыпающихся, видит белый и аккуратный потолок натяжной, глянцевый. На платяной шкаф падают косые тени, дрожит занавеска, дождь по окну бьет. Окно забыла закрыть вечером, а разразившаяся ночью буря дает о себе знать зловещими завываниями ветра и холодом пронизывающим. Во сне она снова замерзала, видимо частично во всем была виновата именно температура в комнате. Так странно не кричать во сне от кошмаров, переживая все как-то методично молчаливо, просто в один момент что-то щелкает в голове, она просыпается, раскрывает глаза, несколько секунд пытаясь понять в какой из реальностей находится, чувствуя, как нестерпимо болезненно бьется сердце, как стучит, готовое вырваться из груди вспуганой птицей. Она молчит, в голове шумит еще некоторое время. Приподнимется, устало массируя виски, потирая переносицу и жмурясь. Где-то в ушах еще застрянут отзвуки нездешние, пропахшие порохом, песком раскаленным, железным стоячим чем-то. Кровью.
Каждый раз в кошмарах, которые по своему сюжету были разными, но по сути – все об одном, ты ускользал из моих рук. Каждый раз в моих кошмарах — не возвращался. Будто им мало было повторяющихся картинок болезни, криков на непонятном языке и темноты, темноты бесконечной. Каждый раз сознание заставляло переживать все з а н о в о, как будто бы августа было м а л о.
Ге проведет рукой по смятому одеялу, прежде чем с каким-то стоном с кровати подняться, чтобы закрыть окно, задернуть занавеску. Перед этим постоит у этого окна, прислушиваясь к отделенным случайным звукам сигнализации и всепоглощающим звукам дождя. Похлопает себя по плечам оголенным, чувствуя, как постепенно начинают холодеть кончики пальцев.
Ты бы сказал мне, чтобы не стояла вот так у открытого окна, когда совсем недавно в больнице отлежала. Ты бы сказал мне «иди ко мне». Ты. Бы.
Что за дежавю всего лишь потому что тебя нет рядом какие-то там сутки? Я такая эгоистка, но даже к этому мне нужно привыкнуть. Мне нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью, что такое может быть и это не конец света. К звонкам, к уходам и возвращениям, которые я знаю-знаю, конечно же обязательно будут.
Просто время нужно, чтобы не воспринимать все так о с т р о.
Ге обернется на постель, отмечая про себя, что к хорошему быстро привыкаешь. Просто всегда особенно одиноко, когда страшно. Но почему эти чертовы ночные кошмары всегда снятся тогда, когда тебя нет. На часах четверть третьего ночи, в голове возникает шальная мысль позвонить, вот прямо сейчас набрать номер и то ли выплакаться в трубку, то ли просто убедиться, что все ok. Сдерживаешься.
Ты бы сказал: «Почему не спишь?».
Я бы ответила: «Без тебя никак».
Не уснуть.
Закроет окно, прошлепает на кухню, выпьет теплой воды из чайника залпом, вытирает губы тыльной стороной ладони. Ваша квартира, еще толком не обжитая, но все равно в а ш а, в которой не могла находиться одна, потому что все напоминало и шептало о нем. Сейчас тоже шепчет, но с маленькой ремаркой. Теперь с ним определенно все хорошо и если она позвонит – сможет ответить.
Ге не позвонит, потому что это работа.
Ге не позвонит, потому что пытается справиться с этим самостоятельна, а для этого нужно просто её немного  п о д о ж д а т ь. Ге расстраивает даже тот факт, что кошмары снятся именно ей, хотя страдал т ы гораздо больше и видел т ы гораздо больше.
Ге не позвонит отчего-то ожидая, что позвонят ей.
Разве нам не нужно время, чтобы мы узнали всё, что должны узнать? 

Здесь не пахнет больницей, над головой не жужжат лампы, не несется откуда-то из коридора запах хлорки, смешанный с освежителями воздуха. Не слышно шагов медсестер и не капает лекарство в капельницах, приборы не пищат и никто не приходит измерять давление или температуру, нет. Зато здесь пахнет их домом, это настолько прекрасный запах, что в нем мгновенно растворяешься и засыпаешь, как бы не упрямилась практически мгновенно \а ведь по первости не собиралась спать вообще, собиралась на него смотреть, всегда — на него\, утопая в постиранных одеялах, мягких подушках и в нём. Именно в такие моменты не было страшно абсолютно ничего и только так — только так кошмары не мучили совершенно, а сердце билось до нельзя ровно. И спальня вроде бы небольшая, но когда-то именно это когда-то и подкупило и влюбило окончательно, когда нашла эту квартирку несколько… несколько вечностей назад. Оборачиваясь кажется — неужели прошло каких-то два-три месяца. Кажется больше, а на другой день кажется — все было только вчера.
Ей мало объятий, вот она и жмется постоянно и без зазрений совести, тлеет медленно в тепле, от которого казалось отвыкла за невероятно холодный, ухмыляющийся июль. Даже к твоим объятиям нужно привыкнуть, знаешь. Сопит в плечо, ей не снится, к счастью совершенно ничего.

Уже проснувшись на самом деле, но все равно глаз не открывая машет на автомате рукой, бурчит что-то неразборчивое в глубину подушки, упирается и смешно надувает губы, словно ребенок, которого разбудили в школу прямо с утра.
— Да нравится, — протянет глухо, будто бы пытаясь удержать сон еще на какое-то время, но солнце уже давно встало, Джун тоже встал и кроме его голоса, чувствует его взгляд, приоткрывает таки глаза \я знаю, что потом буду носиться по квартире, потому что провалялась и в итоге опаздываю – все мои привычки дурацкие\. — что за привычка меня по утрам разглядывать? Хотя не думаю, что захотела бы видеть кого-то с утра кроме тебя. — она потянется с наслаждением, глянет на часы, сообразит, что еще немного и действительно времени не останется.
Это так естественно бегать торопливо из одной комнаты в другую – из ванной в спальню, предварительно закрывая двери «так, на всякий случай», разумеется, не считая, что ему в голову подсматривать придет. Это ведь Джун. Еще больше, чем с н о в а видеть его по утрам, ей нравится видеть его готовящим по утрам. Вот честное слово, она могла бы сказать, что остается сытой и довольной даже несмотря на то, что ей есть нельзя. Просто вдыхая с запахи с кухни. Вот честное слово, она может сказать, что ей больше ничего и не нужно для счастья, чем видеть его здесь.
Чем видеть тебя рядом. Живым. Невредимым.
Невредимым ли? Или это та иллюзия, в которую моему больному сердцу хочется верить?
Она продолжит суетиться, забавно и неуклюже спотыкаясь на ровном месте, встряхивая волосами \с неудовольствием замечу – слишком сухие, слишком потускнели\.
— Прощайте мои сырники… — театрально, шутливо, старательно весело, протягивая руку к тарелке с таким сожалением в глазах, что удивительно, как тогда, в шестнадцать тебя таки не взяли на роль. — дождитесь меня.
Она накинет на плечи ветровку – в сентябре приятно тепло, уже не жарко, но уж точно не холодно. Выпрямится, почувствует легкое головокружение, не станет обращать внимание — это быстро проходит обычно. Остановит его за рукав, ухватится. Ухватится. Совсем как в детстве, когда была привычка сначала удерживать не за руку, а за края одежды \просто боялась, что быть может оттолкнешь\.

Гё хватается за его рукав, не давая выйти из квартиры, поправляет воротник на рубашке, улыбнется довольно.
— Теперь можно и выходить.

В машине просматривает что-то в телефоне, пока он пристегивает  ремень. Ге отрывается от плейлиста своего.
— Ну, еще бы нам не дали отпуск после… всего. — неловко запинается на этом, но продолжает как ни в чем не бывало. — К тому же это больше похоже на больничный. От всей моей одежды такое чувство пахнет лекарствами. По крайней мере ты здесь. Меня устраивает. — она пожмет плечами, потом усмехнется. — Он же твой друг. Ты точно должен ему помочь, нет?
Тэ Хи вроде бы такая же как всегда, радуется нормальной жизни, пусть успела связаться с каким-то музеем уже, отправить запрос на исследование куда-то там – неугомонная. Ге положит руку на его руку, пробежится по костяшкам большим пальцем, улыбнется отчего-то ободряюще, будто это у него снова собираются забирать кровь.
Не знаю почему так хочется тебя подбодрить.
Не знаю, почему не спрашиваю: «Все хорошо?».
Не знаю чего боюсь.

Ты слишком уютный, хочется прижаться к тебе и обнимать всю жизнь. Слушать твой голос и любоваться красотой. Твоей красотой. Смотреть на твои губы, на твои пальцы сжимающие мое запястье. Слышать твое дыхание...
В теплые деньки осени гулять с тобой в парке, держать за руку и ничего не говорить. Просто наслаждаться тишиной. И радоваться времени вместе. Пить горячий кофе в любимом кафе, ходить по супермаркету и параллельно и совершенно неожиданно говорить как сильно я тебя люблю. И смущенно улыбаться, когда ты отвечаешь тем же и целуешь в губы, попадая в объективы камер наблюдения.
Это похоже на сон. На сон в летнюю ночь – настолько после кошмаров прошедшего лета кажется невероятным твое нахождение рядом со мной и большего пока и не надо, так? Привыкать постепенно и не торопливо, растягивая мгновения.
Ты хотел ускориться.
Я хотела замедлиться.
Физика такого не позволяет, но что мы можем.
«Противоположные полюса магнита притягиваются» - так пишут в учебниках.

Осень и твоя теплая кофта, что согревает меня. Книжка и чашка зеленого чая с имбирем. За окном желтые деревья, птицы улетают в свои гнезда. Маленькие дети бегают по лужам. Время уходит, но я рада, что ты есть в моей жизни. Но почему же, почему, все такое недолговечное? Почему так мало, мало, мало. Почему так остервенело сжимается в руках ткань юбки, так отчаянно, как только слышится телефонный звонок.
Джун, проблема в том, что ты мне уже не мерещишься, не кажешься, что ты здесь живой и осязаемый, целый и невредимый, но у меня пропала на самом деле хотя бы какая-то уверенность в том, что это не повторится снова, что после такого очередного звонка ты не пропадешь с карты моего звездного неба неизвестно куда, а мне не придется срываться на поломанных крыльях и лететь следом, потому что без тебя жить не получается.
Самое главное, что я понимала  тогда — я не хочу делать из работы камень преткновения. И может быть поэтому считала, что если время пройдет я привыкну снова, а страхи они уйдут.
Смотрит на его лицо, постепенно мрачнеющее, и пытается держаться \но руки все также сминают край юбки\, пытается выглядеть беззаботно и как всегда, но внутренности неприятно сжимаются в какой-то тугой узел.
Отпуск — это у меня. 
— Возвращайся, - улыбнется светло, коснется ладонью теплой его щеки и кивнет.
На лбу все еще горит теплотой поцелуй, а взгляд ловит его: «Не хочу» в каждом полувздохе, поэтому она просто была вынуждена сказать свое:
— Все нормально.
«…Иногда мне казалось, что я вечно буду смотреть на то, как он уходит. Ирония моей судьбы в том, что в последнее время мой удел смотреть в спину. Я так думала, но теперь я думаю, что это не так. Моя судьба в том, чтобы суметь дождаться возвращения…»
Ге поведет плечами, вздрогнет, когда дверь закроется, а улыбка, мужественно держащаяся на лице будет медленно сползать, как и она по дивану. Уголки губ опустятся, опустятся плечи, опустится взгляд, лягут тени на лицо, а сердце гулко отобьет очередной удар. Так все же, в чем ирония ее судьбы?
«И мое сердце нужно беречь, тем более теперь».
Ты привыкнешь, но чуть позже. А сейчас, когда остаешься одна снова все еще ощущаешь страх, забитый светлыми моментами жизни, но вылезающий наружу каждый раз. Прошло слишком мало времени с того момента, как маленькая камера, темные туннели и переходы катакомб, раскаленное солнце и его: «Не оборачивайся» остались где-то позади. Какое-то время она просто не включала телевизор, не слушала радио, наслаждаясь миром таким хрупким и таким теплым, который несколько недель назад казался за пределами досягаемости.
Прошло слишком мало времени, чтобы она не боялась телефонных звонков. Да-да, ты убеждала себя, что знала, на что идешь и жаловаться странно, эгоистично и просто по-детски. Ты думала, что справишься и ты действительно справишься, но только позже, когда страхи останутся далеко-далеко, перестанут оказываться за спиной.
Врачи сказали, что переживания противопоказаны по жизни, а она хотела спросить, как тогда жить, неужели  р а в н о д у ш н о? Невозможно не принимать близко к сердцу, невозможно не волноваться, слишком свежи воспоминания и беззвучные рыдания на кафеле в ванной, одинокие вечера и ночи, фильмы в одиночку.
Ге думала, что способна быстро забывать плохое и двигаться дальше, но что делать, если малейшая деталь заставляет, заставляет думать.
Я хотела спросить: «Ты можешь не уезжать?», но на этот раз сдержалась.
Я хотела спросить: «А это надолго?», но побоялась слушать ответ: «Да».
Он говорит ей «ненадолго».
«Забудь, обычная командировка как у всех».
«Я не дам случиться тому, о чём ты переживаешь. Обещаю».
Черт возьми, зачем ей такая хорошая память?
Знаешь, в чем моя проблема? Я боюсь услышать правду, кажется.

Ге лежит на диване, свесив голову вниз, волосами касаясь пола, пропуская сквозь пальцы солнечных зайчиков, отскакивающих от подвески и кольца на безымянном пальце. Прокручивает его вокруг пальца. Телефон лежит рядом, на полу, а она упрямо ждет. На самом деле после последней СМС ждать нечего – разница в часовых поясах с Америкой огромная. В своих сообщениях она ставит безмерное количество смайлов с каменным выражением лица, ждет когда телефон пиликнет в ответ, а он, откровенная зараза  н е   п и л и к а е т. Это уже последняя стадия. Ты даже голову не помыла, бездумно тратишь время своего отпуска на никому не нужную рефлексию. Кровь так вроде бы лучше должна приливать к голове, Ге сама не понимает почему так расстраивается, когда по-хорошему, такие отъезды были обычным делом, а теперь стали каким-то всемирным апокалипсисом. На голове и в голове бардак полнейший, футболка серая с Томом и Джерри в виде принта, растянутая с пятном где-то внизу.
«Я рада, что тебя нет только по причине своего внешнего вида и…»
Телефон зазвонит над ухом так неожиданно, что она чертыхнется с дивана, ударится локтем, ойкнет, потирая ушибленное место, прежде чем придать телу вертикальное положение.
Тэ.
Ким Тэ Хи.
— Алло? – зевая, лениво потягиваясь.
— Я заеду за тобой через полчаса.
— Зачем? – с каким-то даже подозрением в голосе спросишь, услышишь в трубку бодрый постоянно голос и шум улицы.
— Шопинг.
— Пас.
— Отклонено.
— Я занята.
— Я знаю, чем ты занята. Жирок к зиме накапливаешь?
— Мне сказали, что мне надо потолстеть.
— Чтобы Джун с тобой развелся до свадьбы?   
Ге видит, как подруга улыбается там, на другом конце провода.
Тэ – все же сильнее. Сильнее, что может жить как раньше настолько активно. Хотя в последнее время ее энтузиазм что-то не знает границ.
— В общем, я решила, что ты уже несколько дней валяешься дома, как мумия фараона – того и гляди можно будет в саркофаг класть. Я приеду и мы тобой займемся.
— Мы?
— Чжи Су прилетела с Каннского кинофестиваля. И прицепилась ко мне.
В трубку послышится чей-то возмущенный голос. Глуше, на заднем плане – Тэ Хи не отдает трубку. «Я тебя не приглашала в свою машину!».
Хан Чжи Су — она училась с ними в одной группе по началу, а потом перевелась на другой факультет, заявив, что мечтает стать сценаристом, а совсем не археологом. Чжи Су еще в футбол играла в женской команде университета, защищала Ге \пока не уехала на стажировку по гранту\ от Тэ, становилась этаким  демфирующим устройством. А еще у нее то и дело проскальзывал этот непонятный никому диалект острова Чеджу – попробуй разбери. Тэ Хи иногда ревновала, когда утверждала, что «ты проводишь с ней больше времени!» «Но у тебя есть твой Мин Чжун!».
Золотое время.
Как бы там ни было.
— Ты подруга или кто? Вообще не понимаю, почему спрашиваю твоего разрешения. У тебя уже двадцать минут, вместо тридцати. Быстрее.

Ге с видом мученика усядется на заднее сидение, но перед этим наконец-то обнимется со своей старой подругой, которую не видела сущую вечность. Зато видела ее имя в титрах парочки дорам, идущих на кабельных и одной на SBS. Чжи Су выглядит довольной, не изменила своей любви к этим рваным джинсам разве что и кепкам.
Пока они едут, слушая занятные истории о французах \едут непонятно куда, если честно, но зная Тэ одним магазином это не ограничится\, снова проверяет телефон молчащий.
— В Америке сейчас ночь. Заканчивай. — перестраивается в другой ряд, замечает как бы между делом.
Ге стреляет недовольно глазами, но покорно убирает телефон в сумку.
— Я так напугалась за вас, когда новости слушала. По вам плачут мои дорамы. – оборачивает к ней Чжи,
— Они рейтинги не собирают. И что это за герой-кондитер? Он же приторный. — Тэ Хи останавливается на красный свет перехода.
— Ты смотрела мои дорамы?
— Нет, мне нужен был фон в моем доме.
— Куда мы едем? – прерывая этот интересный диалог, от которого пахнет ностальгией и на самом деле это здорово отвлекает. Умеют же друзья появляться в нужный момент.
— Я думала заехать в пару бутиков в торговых центрах и отдельные магазины, но глядя на тебя понимаю, что сначала нам нужно в другое место.
— ?!
— В парикмахерскую.
Чжи Су кивнет, соглашаясь, с какой-то жалостью глядя на Ге, которая мгновенно надевает на голову капюшон толстовки и бурчит нечто неразборчивое.

В парикмахерской стоит запах краски для волос и дорогих шампуней. Тэ Хи здесь знают – в каком-то смысле подруга консервативна и не любит менять салоны один за другим. Находит какой-то один и укладывается только там. И этот «какой-то» мгновенно пугает своими ценниками. Глаза разбегаются от количества расчесок и средств по уходу за волосами.
Так забавно снова ходить втроем по спа-салонам, устраивая себе праздник души. Так забавно снова погружаться в эту непринужденную атмосферу. Признаюсь, я даже не смотрела в телефон \вру – посмотрела пару раз. дело уже не в ответе, дело в самом ощущении, что ты все же есть и ответишь\.
— Что с лицом?
— Да нет, мне нравится. Просто вспомнила, что в детстве носила стрижку всегда и отрастила волосы…
—… для него.
— Когда с ним познакомилась. – поправишь машинально. Посмотришь в зеркало, когда мастер откнет накидку черную, дотронешься до подстриженных волос, аккуратно уложенных. Чуть ниже плеч.
Тэ сказала «выгорели», нужно покрасить. Ну ты же знаешь. Там все сгорало. Я горела, мы горели. Мы выжили. Как хорошо что мы выжили.
А расставаться продолжаем.
У меня теперь волосы темные снова.
Но ты должен меня узнать, как бы там ни было.

[float=left][/float]А потом был бесконечный поход по магазинам, где Тэ Хи отрывалась по полной, заставляя переодеваться раз за разом, критикуя и критикуя. Блузки, джинсы, платья, туфли, шляпы и прочее, изредка разрешала выбрать что-то самой \я пыталась выбирать что-то бюджетное. Я не принцесса, никогда ею не была – взгляни на мои руки. Ах да. Ты же любишь мои руки\.
— У этого цвет не очень.
— Нормальный цвет, Ге тебе идет! – Чжи Су покажет большой палец вверх, отмахиваясь от Тэ Хи.
А потом дошло до того, что переодевались уже все втроем, просто так \а такое чувство, чтобы просто вместе стресс снять\, в итоге кого-то из нас первым потянуло посмеяться над странными красными очками другого. Консультанты хмурятся, поджимают губы, качают головой. Вы втроем уже давно не дети, но по сути все равно. Живот разболелся от этого смеха, временами идиотского. Несколько невнятных селфи, прежде чем расплатиться таки за одежду \Тэ любит свои платиновые карточки, мне остается только ходить следом – как знала, что деньги сохранить стоит на другое\. В руках шуршащий пакет с парой водолазок и блузку с широкими рукавами расклешенными \напомнили крылышки бабочки\. Проходят держа друг друга под локти мимо свадебного.
— Я думала из нас троих Тэ Хи будет первой, кому туда понадобится… - протянет Чжи Су, попивая кофе из стакана.
— Вот еще. Брак – это удовольствие для мужчин.  А женщине замужество приносит лишь бесплатную еду, прорву работы да еще необходимость мириться с мужскими причудами. Ну, и, конечно, по ребенку в год.
— Ну, чтобы по одному ребенку в год нужно постараться…
— Не такая уж это и сложная задачка, вообще-то…
Честное слово на этом диалоге мне хотелось а) расхохотаться; б) провалиться сквозь землю в) поспорить. Да много чего.
— И вы бы с Джуном осторожнее были. До весны всякое может случиться…
Ну это ни в какие рамки. Чжи Су усмехнется, толкнет в бок практически заговорщически – не дать ни взять подробности нужны.
— Не случиться ничего такого. У нас не такие отношения.
— Омо, я слышу разочарование в твоем голосе?
— Что?!
Как и тогда, в той камере, что сейчас – Тэ тот человек, который меня спасает. Во всех смыслах.         

Они пили вино у Тэ в пентхаусе, который временами кажется слишком одиноким \может я привыкла к нашему маленькому миру, где дотянуться друг до друга ничего стоит\.
«Так в чем проблема все же? Беспокоит то тебя что?»
«Я просто хочу, чтобы до свадьбы все встало на свои места, чтобы все устаканилось. Родители свыклись с этой мыслью, я же говорила они переживают снова. Я хочу выздороветь, не хочу быть больной женушкой. А еще не хочу выносить ему мозг по поводу работу. Это время я использую на то, чтобы ко всему привыкнуть. Я не хочу никаких недоразумений, ты же знаешь. И еще успею все тщательно и красиво спланировать».
«Как будто ты уже этого не сделала».
«С чего ты взяла?»
«Ну ладно блиц-опрос, отвечаешь за секунду! Какое платье ты хочешь?»
«Белое с рукавами. И чтобы кружиться можно было.»
«Торт?»
«Бисквит должен быть шоколадным».
«Музыка?»
«У меня есть песни из плейлиста и еще что-нибудь итальянское…»
«Фото?»
«Вишня будет цвести в…»
«Да, ты ничего не планировала слушай… А у него спросила?»
Она права, я все слишком сильно распланировала. Я слишком хорошо все себе представляла так хорошо, что невозможно было заменить хотя бы одну деталь, чтобы домик не посыпался. Я слишком влюбилась в выстроенный образ
Она права — не спросила. Не спросила ничего.   
Пиликнет телефон уведомлением на почту пришедшим.
— Кто прислал?
— Чи Хун. Вы должны были успеть познакомиться, хотя я не уверена.
Я была слишком увлечена собственно сообщением, чтобы заметить неуловимое все же, но изменение в лице подруги. Так, мимолетное облачко, так мимолетная полуулыбка. Да, Тэ не я, у которой все на лице написано.
— Что там? – Чжи Су любопытная, выглядывает из-за плеча, допивает свое вино. — разве это не Джун? Charme!
— Ты не говорила, что он умеет играть на гитаре.
— Ты не поверишь, но я тоже в шоке сейчас.
— Вы вообще что-нибудь знаете друг о друге?
А  я, если честно провалилась, я как завороженная смотрела на экран телефона, я отключила мир. Я не заметила, как губы растянулись в улыбке такой, какой давно не улыбалась, какой только тебе и умела улыбаться, как рука потянулась к экрану, чтобы  к о  с н у т ь с я даже через экран холодный. И все равно тепло на кончиках пальцев, а в душе… а в душе рай. Даже не так тяжело ж д а т ь. Я ведь действительно не знала. Я ничего не знала.
Почему ты никогда не сыграл для меня, знаешь же, как я люблю гитару?
Это комбо какое-то.
«Делаю ставку – она это будет переслушивать раз двадцать».
«Но я завидую. Очень завидую».
— Не двадцать. Намного больше. – отберешь телефон из под носа, к груди приложишь. А в ушах: «Если бы здесь была Сон Хегё, я бы сказал что эта песня посвящена ей. Я научился играть и брал уроки вокала тоже для неё».
Но я же здесь. Ты думаешь я не слышу, а я слышу.
И не только то, что ты говоришь вслух.

Она поняла, что он вернулся, как только открылась входная дверь в квартиру \на самом деле раньше – подняла голову и увидела горящий в квартире свет\. Уже поздно, слишком поздно, а так и хочется шумно и радостно, словно ребенок ворваться, нарушить, обнять, не отпускать. Но вместо этого очень осторожно, на цыпочках, проходишь по коридору, проворачиваешь ручку, застревая на входе, а попросту на самом деле любуешься тихонько, прежде чем улечься рядом, даже не переодеваясь, обхватить со спины \люблю я так обнимать, что поделать\, уткнуться носом в шею. Он развернется, Хе Ге замычит почти недовольно, а потом улыбнется счастливо.
— Давай. Давай пойдем в кино.
Но почему мне нельзя спросить?
Но почему мне снова кажется, что ты… потерялся?
Это наверное все мои призраки.
Именно так.

Фильм был не слишком интересный, исторический. Для большинства в зале, лениво жующих поп-корн и переговаривающихся, а Ге погружается полностью, как обычно, смотрит с неподдельным интересом, на автомате тянет руку к пачке со своим поп-корном. Тэ бы сказала, что на предпоследний ряд кинотеатра не для этого билеты покупают, а Джун об этом напоминать успевает.
— Я пытаюсь сосредоточиться, я давно не была в кино.   
На середине фильме уже явственно чувствует, что он смотрит совсем не на экран, но сама от экрана не отрывается, но если честно уже просто любопытно… когда?
Мне даже удастся изобразить возмущение в глазах и проговорить своё: «Йа!» громким шепотом, но на самом деле… я все ждала, когда ты это сделаешь. На самом деле мог бы и раньше это сделать.
Твоим поцелуям я всегда проигрывала.
Внизу живота потянет до колкости, взорвется все бабочками и фейерверками, как будто все в первый раз и так всегда, хотя быть может пора привыкнуть уже, но нет. Не выходит. Каждый раз уносит так, что в какой-то момент становится и вправду опасным. Ге чувствует, как улыбнется едва-едва сквозь пелену. На заднем плане какой-то драматичный момент, а у нее тут поцелуй, кажется длинной в вечность и в то же время кажется короткий такой, что м а л о, пусть и задохнется где-то \так только кажется, на самом деле мы можем целоваться бесконечно долго и не задыхаться совершенно\. Рукой обопрется на его плечо \мне кажется, я все еще цепляюсь\, теряя связи с реальностью окончательно.  И простонешь куда-то в губы, сама от себя уже этого не ожидая.
Я же говорила мало.
Пихнет в плечо, наигранно-возмущенно.
— Я так и не узнала, кто занимался подделкой монет.

Ветер в ушах прошелестит, неловко покачнешься на низком вроде бы каблуке \я ради тебя даже туфли надела, честное слово\, чувствуя серьезный до нельзя взгляд и точно зная, что он не шутит. Ни капли.
Хе Ге слишком хорошо умеет различать интонации и выражение лица, а самое главное – взгляд. Слишком трудно обмануться. Улыбка счастливая становится скорее ошарашенной, а потом серьезнеет и взгляд, брови сначала вверх взметнутся.
Вроде бы к неожиданностям не привыкать, вроде бы всегда соглашалась. Но, наверное, после августа – неожиданности это то, к чему нужно привыкать снова. И снова.
— Вижу, что ты серьезно… - проглотит комок в горле. —… но октябрь… Ладно, пойдем домой. Стоим обсуждаем свадьбу посреди улицы. – усмехнется, подхватывая под локоть, но в голове что-то не стыкуется.
То ли ты не так все это себе представляла, то ли просто не готова совершенно.
Ге провертится на кровати, все пытаясь хотя бы на момент представить вместо апреля – октябрь. Успеть все за один месяц. Не вовремя вспоминаются родители. Так много сложностей, что голова кругом идет.
Должна же быть причина кроме…
Спешка.
Хе Ге из медлительных.

— Не смотри на меня так выжидающе. В 2012 у меня хотя бы было три дня, а теперь меньше суток. – подцепляя яичницу палочками и кладя на рис, тоже самое и ему проделывает. «Мы ведь в Корее – есть рис полезно для здоровья!» — А ты ведь действительно серьезно… Я почему то так хотела быть уверенной в том, что шутишь. я думала об этом пол ночи, у меня режим сна теперь нарушен. Но сколько бы не думала… октябрь – это через месяц. Я ненавижу это слово, но это же практически невозможно. И, если честно, я действительно не понимаю куда нам так торопиться, мы же только что.... Я хочу сказать недавно начали отходить от всего этого. Того что было. Мне казалось мы еще давно решили, что весна самое лучшее время для всего. Я получила признание в апреле и свадьбу было бы здорово отыграть в апреле. Нет? – пытливо всматривается в лицо, не может понять. Не может понять, что упускает.
Я не знала, почему не можешь рассказать всего. Я бы ведь снова начала. Обвинять себя.
— Мне кажется, что с такой спешкой все будет сделано на скорую руку, если вообще будет сделано и потом… Мне нужно время. Наши родители. Друзья. Ты же знаешь, знаешь ведь, что я тебя люблю, а еще знаешь, как я хотела, чтобы хотя бы со свадьбой в моей жизни было все идеально. Я хочу, чтобы она запомнилась, серьезно. Давай не будем торопиться.
Тебе стоило мне рассказать несмотря ни на что.
     

Сидеть в тридцати сантиметрах друг от друга и молчать. Уставиться в телефоны — каждый в свой, смотреть в пустоту, не пытаться дотронуться даже взглядом. А потом все же встречаться. И любить. Ловить себя на мысли, что несмотря на все непонятное упрямство, смешанное на самом деле с неуверенностью банальной — что любишь этот взгляд, что все равно любишь. Это слишком странная ссора, это слишком странное молчание. 
Но встречаться этим взглядом так изредка, а потом снова отворачиваться.
Ге пыхтит, слезает с дивана, отправляясь чистить зубы, а на деле просто долго разглядывать себя в зеркале, раз за разом пытаясь представить себе свадьбу через месяц, возвращаться мысленно к тем образам, которые уже сложились в голове до этого. Иногда ее любовь к планированию доводит до белого каления. Картинка, которую тысячу и один раз до этого представляла в голове не хотела меняться и подстраиваться под изменения.
Закусываешь губы, не давая себе сказать слово: «Невозможно». Кто бы мог подумать, что первая трудность возникнет так быстро.

Родители наперебой кричат: «Нужно подождать, нельзя торопиться!».
«Я хочу, чтобы у тебя была нормальная свадьба, чтобы на тебя не смотрели свысока, пусть мы и никогда к элите не относились».
Я не говорила тебе, но всегда знала – родители переживали всегда об одной детали: им казалось, что они давали мне недостаточно. Не платили за обучение в университете, не нанимали мне репетиторов, не давали денег на концерты известных групп или новые джинсы каждый месяц. В них застыла это чувство, а теперь они упрямились как могли.
«К весне, если все сложится удачно, мы сможем дать денег – не спорь. Мы родители или кто?».
То ли это чувство долга, то ли неловкости положения, которое они раньше никогда, честное слово никогда не испытывали.
Я заходила к ним пока тебя не было, слово за слово разговор потянулся в сторону н а с. Они оба хмурятся, мать с каким-то немым раздражением начищает кастрюли, в конце концов отец отбирает, ворчит, почти ругается, что: «оставь свои поварежки – звук ужасный!», мать без ответа не останется, накинется с: «так может поможешь мне, а? когда ты в последний раз хоть что-нибудь делал?».
Они переживали безумно. Они постарели лет на пять, когда смогла увидеть их снова – лица осунулись, они приходили в больницу каждый день, повторяли как заведенные: «Ты поправишься», будто я при них умирала, а не при тебе. Отец прятал глаза – мама говорила, что он должен был меня удержать тогда.
— Ну, по крайней мере… до весны есть время. — отец покашляет, вид какой-то задумчивый. —… нельзя в таких вещах торопиться.
«Справишься?» - спросит он, настояв на том, чтобы проводить до дома, помочь сумки донести. Спрашивает куда-то в пустоту, куда-то сквозь.
«С чем?»
«С тем, что ты здесь», — отец кивнет на асфальт, сквозь который пробивается робкая зеленая травка. Очень упорная, растущая сквозь камни. «А он – там», — покажет пальцем в небо, окрасившееся закатными оттенками.
«Так всегда было».
«Одно дело когда так было пока за ручки держались и жили в разных квартирах. Справишься с еще одним таким августом? Эх…» - махнет рукой обреченно-раздраженно. «Была бы моя воля – я бы не позволил, но что с тебя взять. Упрямая. Вся в меня».
Нет, еще одного августа, я, пожалуй, не переживу.

Брызнет на лицо водой, опираясь на раковину. Твое упрямство стоит времени? Твое упрямство стоит всех тех ночей\дней\вечеров\утра без_него, чтобы теперь играть в эту игру никому по сути не нужную. 
Джун, ты же всегда умел меня ждать, ты же всегда был терпеливым. Что изменилось? Ты так долго убегала от всех этих вопросов, а теперь придется наверстывать упущенное.
Выключишь свет в комнатах, чтобы не гонять за зря электричество, оказываясь в кромешной темноте так некстати, на ощупь практически добираясь до спальни, дверь открывая тихо, но она все равно предательски скрипнет, как и матрас, одеяло зашуршит. Укутается, чтобы потом долго сверлить взглядом потолок, едва-едва не спросив тихо: «Ты спишь?». Это уже так странно и совершенно не в порядке вещей – не обнимать. Тянуть в нерешительности руку, но не обнимать.
Вставать с утра пораньше практически специально, провожая на работу \я не часто так делаю, потому что когда можно спать – сплю\, останавливая м о л ч а, витамины со стаканом воды отдавая.
— Забудешь ведь. Не смотри на меня так. Я не передумаю. Не в этот раз. Прости.
Глупое, глупое упрямство.
Но еще больше всего этого неожиданно свалившегося на сердце убивает тот факт, что мне кажется, что в Америке всегда происходило нечто важное. Что в прошлом, что в настоящем. И это что-то, что могло бы все объяснить. А еще… а еще почему не задаешь вопрос: «Джун, что случилось в Африке, когда я была в больнице?». Сердце кольнет. Надо таблетки выпить.
Миокардит.

[float=right][/float]— Я не знаю, Тэ, я серьезно не знаю и не понимаю! Это слишком неожиданно и совершенно не как я планировала. И самое главное – я не понимаю, почему это настолько важно.
— Ну, октябрь это конечно неожиданно и трудновыполнимо, но… А что ты?
— Я не хочу, чтобы все было сделано из принципа «лишь бы пожениться».
— Дело в этом думаешь?
— Нет. Но я не знаю в чем именно дело.
— Я могу его понять в каком-то смысле, но если ты уверена, что дело не в тех смертях то…
Я замолчала резко, перестала раздраженно по столу стучать пальцами.
— Что?
— Ты не знаешь? Тогда все становится чуть понятней…

Я бежала как сумасшедшая, а потом остановилась резко в каком-то парке \кажется в том самом, в которым ты впервые меня поцеловал\. Я плакала, но не понимала точно из-за чего. Из-за слов Тэ Хи, которые тоже пришлось вытягивать. Или из-за того наконец все поняла и это понимание в с е г о разрывает. Я переживала об организации, а ты видел как чье-то влюбленное сердце остановилось. Я говорила о принципах «лишь бы», а ты просто не хотел причинять мне боль – мне итак снились кошмары.
Но тянуть эту лямку в одиночку.
Всхлип. Второй.
— Я не знаю подробностей, но… они погибли, Гё. Оба.
И Джун единственный, кто при этом присутствовал.
Ге поворачивает в сторону университета по какой-то инерции, на автомате здоровается со знакомыми, кивает студентам, оказываясь за своим рабочим столом покрытым пылью.
Открываешь окно Word уже точно зная, что собираешься сделать.
— Где у нас ближайший салон…

Ты печатала и печатала, не обращая ни на что внимания \даже на головную боль\, не замечая, как вечер подступил, а потом и вовсе темнота окутала. Не слышала, как прощались с тобой преподаватели. Ничего не слушала, а потом каким-то образом в сон заклонило.
Телефон на беззвучке.
На чертовой беззвучке.
— Господи, девять вечера! Мой отпуск… О, нет, нет, нет!
Пропущенные звонки. СМС.
Только не подумай, что я вздумала специально теперь тебя игнорировать или что-то вроде, прошу.
Она торопится, кидает вещи в сумку, распечатывает свою «работу», спотыкается на пороге, натыкаясь на охранника с фонариком и даже не извиняясь и не показывая пропуск или удостоверение личности летит по лестницам университетским бесконечно на встречу прохладе осеннего дня.
Гудки в трубку. Теперь ты мне не отвечаешь.
— Трубку возьми, давай же! Я же не специально!
Я не знаю, какие у тебя были мысли в голове куда я пропала до позднего вечера с моим состоянием и склонностью к головокружениям. Пытаешься поймать такси, но они тут ходят отвратительно. И снова попытки дозвониться поспешно, судорожные нажатия на зеленую кнопку.
Мне итак немного\много стыдно. Не будь таким. Кто-то потянет от проезжей части за локоть, а она обернется резко. Выдохнет.
— Догадался, что я в университете. Прости, прости, я просто заснула, я просто заснула, честно! Телефон на беззвучке. – судорожно, торопливо слова ртом хватая.
Снова за рукав хватаешься, ловишь взгляд.
А потом уже за свою грудь.
— Я... нормально. Нормально.
Мне так больно.
— Прости, за меня всегда нужно волноваться. Прости.   

«Джун, пойдешь на свидание со своей лучшей подругой? Я расстроюсь, если ты не придешь, а мне нельзя расстраиваться!!!
Я буду ждать тебя. И вышлю адрес. Я думаю, к вечеру ты успеешь добраться.
P.S. Вопрос был риторический.
Отправишь СМС, выдохнешь.
— Он придет. Обязательно.
Разговаривать самой с собой – не очень нормально, наверное.  Как и уговаривать себя. В чем бы то ни было.
Он успеет добраться как разберется с делами, она успеет подготовиться. Сегодня особенный день в конце концов, а завтра к счастью воскресенье.
«Я очень надеюсь, что смогу все это дотащить – сюрпризы, как и важные решения, касающиеся личной жизни мне тяжело даются».
Надеюсь, ты не забыл, что я люблю делать сюрпризы.
А получать их не умею.

У нее в наушниках что-то бодрое играет, а водитель такси обеспокоенно интересуется, сможет ли она в одиночку со всем разобраться. Ге благодарит за заботу доброжелательного незнакомца по сути, уверяя, что рюкзаки с оборудованием бывают тяжелее. Быть может просто хочется пожить снова, не обращая внимания на слово «нельзя» и «лучше воздержаться». И ведь знаешь, что одышка появится, что придется идти медленно, чтобы не дай боже ничего не случилось. Быть может это вызов, быть может надоели эти призраки за спиной, быть может хочется просто попробовать ни разу не остановиться.
Но палатка, какой бы современной не была – не легкая вещь. Особенно, когда на одном плече гитара – еще совершенно новая, которую достала из чехла всего лишь раз – в день покупки и то, не для того, чтобы сыграть, а для того чтобы аккуратным почерком, на английском прописью вывести. Несколько слов. Ге всегда была влюблена в гитары. И в него.
Она любит Пусан прежде всего за расположение. С одной стороны скрытый горами зелеными, по осени становящимися багряно-желтыми, а с другой – Восточным морем. Нужно только отъехать от города чуть дальше, сесть на машину или поймать попутку – не важно, но убежать из каменных джунглей и неоновых огней очень просто на самом деле. Лови встречный ветер руками, шагай по теплым осенним листьям, ностальгируй. Не жарко, ветерок уже прохладный, но ей нравится такая погода.
«Ты справишься» рассматривая подъем в гору, куда автомобили заезжают. В кемпинговые лагеря обычно именно так приезжают, а не пешком, а не как отчаянные. Как нормальные люди. Но быть нормальным, пожалуй, скучно. Подтянет съезжающие лямки рюкзака, проговаривает про себя: «Файтинг», проговаривая про себя: «Он обязательно придет». Под расстегнутую ветровку пробираются случайные порывы ветряные, а ей отчего-то жарко, но внутренний голос строгим голосом говорит: «Застегнись» и она подчиняется. Указатель пластиковый, изумрудно-зеленый с буквами белыми незатейливо свидетельствует о том, что кемпинговый лагерь «Green Fields» как раз в этой стороне.
Кроссовки с мятными шнурками утопают в шуршащей листве пестрой, уходящее сентябрьское солнце пытается пригреть макушку изо всех своих оставшихся сил. В самом лагере не слишком многолюдно и не слишком соответственно шумно – тут больше семей с детьми или вовсе одиночек, приехавших порыбачить на местное озеро и отдохнуть от проблем \а может быть забыться\. На Ге тоже смотрят как на «одиночку» со внушительным скарбом разве что, которая кажется готова задержаться здесь надолго, а на самом деле просто запасливая и до нельзя предусмотрительная. А на самом деле только один день. Расплатишься за аренду места, умудришься рассыпать пару монет и получить недовольный взгляд уставшего и какого-то унылого хозяина \лучше бы собрать помог\. Ге поинтересуется, что с костровыми местами, а он ответит коротко: «Все в описании на сайте – читайте». Хе Ге хочет возмутиться было, но сдерживается – слишком много дел, которые нужно успеть переделать.
Свободных мест много, сбрасываешь, наконец, весь скарб со спины на траву все еще сохраняющую оттенки зелени, с наслаждением разомнешь плечи. Ге отсидится какое-то время на стуле раскладном, восстанавливая дыхание, а вслед за ним и пульс, разглядывая небо дневное, беспечно-голубое, кажущееся не осенним. Ей нравится, что не жарко. Жара напоминает совсем не о том.
Отдышавшись подскакивает снова, разбираясь с палаткой – тут все просто, не в первый раз. Пару раз путается в ткани, пару раз заносит не туда, но это так, мелочи. И вроде бы даже хорошо – оранжево-синяя палатка отлично вписалась в осенний пейзаж. Стулья складные рядом с костровым местом. Прыгать туда-сюда, разбираясь с фонарями увесистыми – теперь немного сложновато, а может просто отвыкла от чрезмерных нагрузок. В воздухе пахнет скошенной травой. Осенью. И осенью бывает красиво.
— Эх, мам, ну почему мне не достались твои руки… - злится, когда мясо подгорает слегка, но на самом деле в этот раз \единственный наверное\, пусть немного с «дымком» но все удалось.
Грохнется на стул, откидывая голову назад и прикрывая глаза. Дремота нападает неожиданно, как и вечер, который к ней подкрадывается. Взгляд на часы, на телефон, к небу и потом опять.
«Ты придешь. Если ты вернулся даже тогда, когда это было невозможно… Сейчас ожидание ничего не стоит».
У тебя есть склонность возвращаться, а у меня — любить тебя за это.

Не знаю, сколько времени ушло на то, чтобы меня найти. Но палаток тут не так много, а эта и вовсе заметная – яркая \люблю я яркое\, а еще желтоватым отсветом фонари. У меня немного руки замерзли, поэтому костер тебя немного не дождался.
Берет гитару в руки, проводит по струнам неуверенно. Любить гитару и уметь на ней играть – разные вещи.
Я говорила, что узнаю тебя по шагам? Я тебя спиной узнаю. Я тебя почувствую просто».
Вскидывается, разворачиваясь.
— Иди сюда! – подзывает, будто не было этого странного времени, когда на грани между ссорой и молчанием. — Я успела замерзнуть. А еще желание из моего блокнота. Кажется это было №23.
Похлопает по стулу раскладному рядом с собой, откладывая гитару п о к а.
— Ты забыл? Сегодня ровно пять лет, как ты сюда переехал. Ровно пять лет в Корее – я не могла это не отпраздновать. Так что… — тянется таки за гитарой. —… так что купила на премиальные кое-что. И ты не можешь сказать, что не умеешь на ней играть! Я видела, как ты играешь. Давай будем считать, что во сне.
Она все еще не поднимает тему, ради которой все это устраивалось.
— Научи меня.
Все просто – зажимает аккорды он, а перебор – от нее. Шестая. Третья. Вторая. Первая. Вторая. Третья. Он самый простой, пожалуй, пусть все равно пальцы не слушаются по началу.
На самом деле снова растворяется и тает, в этом тумане, просто потому что он рядом, а костер так приятно потрескивает. Так ведь и хочется дотронуться, так ведь и видится, что ты все помнишь, даже то, что нужно забывать. Так и хочется все это развеять.
Я просто не знала.
Хочу до тебя дотронуться и не могу, а меня уже практически распирает. Это началось еще когда ты наконец пришло.
Нет, я не сдержусь. 

— Джун…
В легкие больше воздуха, где-то в уголках глаз заблестят каплями предательские слезы, но по щекам так и не сбегут – просто затеплятся. Если бы только ей хватало слов, но их не хватает совершенно, молчит какое-то время, снова закусывает нижнюю губу \дурная привычка, никогда не смогу от нее отказаться\. Трескается, просто смотрит на него, просто так глупо повторяет его имя снова:
— Джун…
Сейчас действительно пожалеет о том, что волосы не настолько длинные, чтобы могли лицо скрывать, рука как-то безжизненно проведет по странам, но аккорды уже никто не зажимает, получается просто бессмысленный, но все равно мелодичный, растворяющийся в вечерних сумерках. Гитара все еще на коленях.
Улыбнешься, а от этого еще печальнее становится. Рука потянется к его лицу, болезненно сдвигаешь брови, поджимая губы. Нерешительно почти до лица дотрагиваясь, всматривается,  тонет.
— Знаешь, когда ты пропал я успела о многом пожалеть… — взгляд вниз опустит. С тех самых пор, как вернулись Ге настойчиво не поднимала эту тему, но как сказал врач: «Кошмары не уйдут, пока о них не заговорить. Ведь вы о них думаете».
… я всегда запоздало сожалею. В первую очередь я сожалела о том, что так мало провела времени с тобой, что так много упустила. Я забыла об этом. Как только все вернулось на круги своя, я решила забыть об этом, решила забыть о том, что я вечно опаздываю, потому что мне нужно больше времени. Я жалела о многом, но никогда не жалела, что встретила тебя. Я думала, если времени будет больше, то все пройдет, мои ночные кошмары тоже пройдут, я думала, что время лечит в с ё, но понимаешь, я думаю, что всегда ошибаюсь.
Не можешь закончить, мыслей в голове миллион, а слов мало, а слова кончаются и утекают сквозь пальцы, её угнетает тот факт, что она впервые не может ничего толком сказать, ей кажется, что этого всего катастрофически мало. Недостаточно. Прости, Джун, мне следовало бы сказать больше, знаешь…
— Как тебе наверное было тяжело, Джун. Видеть все это, знать все это, но не рассказать. — слезы, теплившиеся в уголках глаз скатятся одиноко, а она и не заметит.
Мое сердце не может не болеть за тебя, мое сердце не умеет быть равнодушным, а каменеть я не хочу – уж лучше так. Уж лучше, пусть болит, потому что это временно. Потому что слезы бывают разными. Слезы обиды – они горячие. Слезы печали – прохладные.   
— Дурак. Разве можно переживать такое в одиночку? Расскажи ты мне об этом — было бы легче. Я не говорю, что не было бы грустно, больно и страшно но… — гитару таки отложит в сторону. —… но я думаю, мне гораздо больнее знать, что тебе было плохо и больно, а я ничем не могла помочь. Ты забыл? Я ведь: «Я твоя лучшая подруга, я люблю тебя, поэтому я с тобой и мне плохо от того, что я не смогла тебя поддержать. Никогда не думай, что ты не можешь прийти ко мне по любому поводу. Я буду рядом всегда». — улыбнется сквозь эти слезы. — А иначе… зачем я вообще?
«Поэтому, расскажи мне. Просто расскажи мне сейчас, расскажи мне об этом  с а м. Мое плечо может быть не такое крепкое, как у тебя, но опереться на него все же можно».
— Ты забыл? Сказку про лисенка? "ты помни, пожалуйста, что если тебе тяжело, плохо, грустно, страшно, если ты устал — ты просто протяни лапу. и я протяну тебе свою, где бы ты ни был, даже если там — другие звёзды или все ходят на головах. потому что печаль одного лисёнка, разделенная на двух лисят — это ведь совсем не страшно. а когда тебя держит за лапу другая лапа — какая разница, что там ещё есть в мире?" Почему ты такой беспамятный? Противный Джун, мог бы сразу мне все рассказать, я бы сейчас не ревела здесь. Я бы просто согласилась. — большим пальцем по щеке, кожи на лице касаясь.
Я думала, что не буду плакать. А как думаю об этом не могу не плакать.
Когда тебе нечего будет сказать, Джун… Расскажи мне про ярко желтый кленовый лист, найденный тобой под тонким покрывалом первого снега. Расскажи про огни новогодних гирлянд и пробки на дорогах из-за того, что всем понадобилось куда-то под Новый год. Расскажи про лица людей, меняющиеся с приходом холодов. Расскажи про смешных суетливых воробьев, про мурлыкающих кошек и собак. Расскажи про таинственность свечей и мягкость вечера. Расскажи про свои сны и про свои будни, про свои радости и свои печали. Только не молчи, не умножай тяжелую тишину, близкую к одиночеству.
Когда тебе нечего будет сказать… Посмотри мне в глаза, нежно и тревожно. Улыбнись растерянно, спрятав за уголками губ легкие тени грусти. Ненавязчиво коснись теплыми пальцами моей руки, и я сделаю шаг, разделяющий нас. И обниму тебя за плечи, прижму к себе и подарю кусочек неба, укрывшийся в ровном биении сердца. Только не отводи взгляд, не смотри упрямо в пол, кусая губы от безнадежности.
Когда тебе нечего будет сказать… Просто вспомни, что я всегда рядом с тобой. Я в тебе: словами, мыслями, чувствами вплетенный в кружево твоей души. И когда тебе нечего будет сказать, мы вместе придумаем новые слова.
Когда тебе нечего будет сказать.
Скажи что-нибудь.

— Как тебе тридцать первое? — шмыгая носом.
Если бы глаза могли сиять – засияли бы \пусть ты и утверждаешь, что умеют\.
Ловишь непонимающий взгляд, усмехаешься, шмыгаешь повторно \моя эмоциональность, наверное ни к черту\. Ге не уточняет, что имела ввиду, лезет за сумкой, выуживает оттуда папку. Папку, из-за которой так неудачно заснула, поддавшись порыву накатившей усталости под самое горло, тогда, когда успела напугать. Протягивает. — Я имею ввиду тридцать первое октября. Хеллоуин. А это… - кивает на папку. — Я назвала «Миссия невыполнима», потому что придется очень постараться.
Усмехается еще раз, прежде чем взять в ладони лицо, снова всмотреться, сказать неожиданно четко и ясно, практически по слогам.
— Я про дату свадьбы. Marry. Me.
Пусть тихий шелест опадающих листьев станет аккомпанементом нашему смеху, пусть в появившихся лужах новым небом отразятся наши глаза, пусть уходящее солнце и холодеющий прозрачный воздух станут поводом разделить на двоих ненадежный уют квартиры. Пусть осень превратится в самый долгий, самый сладкий, самый глубокий поцелуй, которого мы сами от себя не ожидали. Давай запомним эту осень такой. Хочешь?
Гитара прислоненная к стулу.
С двумя предложениями, написанными черным маркером.
человеку которого я знаю наизусть
и которого никогда не устану узнавать вновь
to whom I know by heart
and whom I will never tire of finding out again