Вечерние сумерки мягким летним одеялом касаются крыши, причудливыми тенями ложатся на землю, а фонарики на все тех же солнечных батарейках начинают подмигивать спрятанные вдоль садовых дорожек. Светильники в комнате зажигаются тоже, чтобы не находиться в полной темноте, а Ге в общую небесную голубизну комнаты хочется добавить отчего-то что-то бежевое или песочное. Тео не хныкает, лежит смирно на руках и даже не шевелится, когда перекладываешь его, наконец, в кровать, чувствуя, как снова слабость к ногам подступают. «Если я еще дольше буду лежать на кровати, пожалуй, по дому меня будут возить в инвалидной коляске – не меньше». Платье приятно льнет к телу, а у тебя снова весь гардероб станет на несколько размеров больше того, что тебе нужен, но сейчас это даже к лучшему \как-то совершенно некстати вспоминаешь про шов на добрую часть живота\. Живот тянет, зато спина перестала ныть окончательно.
Саран заглядывает сквозь рейки кроватки с высоты своего роста лилипута с любопытством все тем же, ухватываясь за них пальчиками, будто пытаясь просунуть в щелки все лицо.
— А он всегда так будет спать? А говорить он будет? — страшным громким шепотом. Настолько громким, что можно было бы и не шептать, но Саран будто чувствует себя вовлеченной в какую-то тайну и считает, что если будет шепотом говорить, то это автоматически сделает ее как минимум тайным агентом.
— Мартышка, ты тоже не сразу начала балаболить, — рассеянно гладишь по волосам, разглядывая ваше второе спящее чудо, доставшееся путем не меньших усилий, нежели первое. Первое чудо продолжает сосредоточенно сквозь прутья вглядываться в розовенькое личико брата.
— А он будет красивый? — следующий вопрос, сказанный безумно серьезным тоном. А когда дети серьезные, почему-то всегда хочется усмехнуться или улыбнуться широко. Ге вот сейчас тянет на смех.
Саран начала говорить рано, как и «гулить» начала раньше всех своих сверстников. Она активно «агукала», а потом активно \видимо благодаря книжкам\ начала пытаться произносить слова. Она раньше других начала выговаривать буквы, а когда научилась произносить нечто связное начался сущий винегрет – Саран просыпалась и говорила и замолкала только тогда, когда наступало время спать. Гиперактивность у Саран не вышла за рамки особенности характера, пусть врачи и предупреждали, что в школе могут быть трудности. Усидчивостью дочь пока не отличалась \а какие дети отличаются в этом возрасте спокойствием?\. Саран нравилось делать умозаключения, а вам просто нравилось это слушать и важно кивать, пропуская улыбки между губ.
— А что, милая?
— Если будет красивый, то ладно – пусть остается с нами, — после напряженного раздумья. В Саран будто борются два начала, одно из которых согласно делить родителей, малиновый джем и свои игрушки с родившимся братом, а другое все еще смириться с этим не может и продолжает бояться, что у него все отнимут и всего лишат.
Ге прыскает в кулак, наблюдая за тем, как ресницы у сына трепещат легонько, как губки тянутся бантиком. И без того за сегодняшний вечер поставил рекорд по своей активности, а теперь можно выдохнуть на какое-то время.
— Он теперь просто обязан вырасти очень красивым, нужно будет потом рассказать, какое условие было у его сестры, — шепнешь Джуну на ухо, потягиваясь с каким-то удовольствием, шею разминая. А Саран дергает за подол платья просительно, чтобы на руки подняли, потому что с высоты ее роста толком не разглядеть и невозможно понять – можно ли брата оставлять или же нет. — Попроси у папы, раз мама пока не может, — почти что с сожалением покачивая головой, напоминая себе, что больше двух килограмм в руки взять не может в принципе, а Саран уже весит больше. А когда на руках оказывается, глядя на Тео сверху-вниз внимательно и сосредоточено удовлетворенно кивает головой. Поглядывает то на Ге, то на Джуна, понимает своим детским еще сознанием, что родители продолжают за Тео наблюдать с каким-то до нельзя повышенным интересом берется обеими ручонками за щеки Джуна и с какой-то неожиданной настойчивостью к себе разворачивает. Если попробует снова отвернуться Саран повторяет ту же самую процедуру отчего-то хохочет, если нахмуришься, сама в нос чмокает, утверждает, что: «Я буду любить братика!», но при этом очевидно, что так просто сдавать свои позиции не собирается.
Ге похлопает мужа по плечу, сделает сочувственное выражение лица, а губы тянутся в улыбке плутоватой неожиданно – еще немного и подкалывать начнешь. У меня просто в любом возрасте будет привычка вести себя как твоя подруга в некоторых ситуациях. Это как переключить кнопку на «режим друга». Рука плечо легонько сожмет, а губы прошепчут усмехаясь, прежде чем отойти:
— Крепись, она упрямая в тебя, — отходит к двери, хвост крепче затянет, упирая руки в боки. Волосы и правда пора вымыть, много чего нужно сделать на самом деле. — Давайте поужинаем все же, а потом, когда Тео проснется пойдем купаться. Как идея?             
Саран закивает согласно, мгновенно вспоминая, что любит своих кукол купать, пока принимает ванну сама, а купать настоящего маленького человечка представляется чем-то куда более интересным и захватывающим.
— Хочу сейчас!
— Нет, сейчас он спит, а мама хочет поесть.

Кухня просторная и тоже разумеется знакомая \именно на ней в день ночевки я слишком неудачно рассыпала пачку с чипсами, а потом мы ползали по полу гладкому и собирали все остатки, а то как-то не красиво получалось\. Пока разбираются с тарелками, Ге сидит за столом, просматривает новости в газетах, по привычке одну ногу под себя подогнув – была бы здесь ее мама, стукнула бы легонько по коленке и сказала, что это вредно так сидеть, а у Ге ноги больно не послушные – постоянно где-то под столом переплетаются или одна нога на другую закидывается. Вода шумит, а Саран вертится где-то под ногами папы, протягивая руки, чтобы ей дали тарелки разносить \один раз такого рвения закончилось разбитой тарелкой, увы, но как ей откажешь, когда она т а к смотрит?\. Местная газета в руках шуршит, мажет немного руки типографской черной краской и пахнет слишком едко. Листы переворачивает, читая очередной заголовок, который и на первой полосе красовался.
— Джун, ты читал новости? — складывает газету снова, трясет ею в воздухе, повышая голос, чтобы шум воды перекричать. — Если я правильно читаю по-английски, то нас все еще не могут забыть. Тебя точнее, — усмехается, бегая глазами по строчкам, написанным крупным жирным шрифтом – не проглядеть. Встречается с ним взглядом, пожимая плечами. — Я вышла замуж за знаменитость, хотя я не подписывалась на это. У вас есть, что сказать в свое оправдание, мистер Сон? — легонько стукая газетой, свернутой уже в трубку по лбу и улыбаясь. А потом отбирает тарелку из рук, выставляя на стол \мне действительно нужно чем-то себя занять даже в этот период – ничего не могу поделать  со своей деловитостью\.
— Чем больше скрываешься от журналистов, тем сильнее их интересуешь, если судить по моему опыту, — мама Джуна спустившаяся вниз, садится рядом. — Можно позвать проверенные издания и проверенных людей, сынок не смотри на меня так.
Саран забирается на стул рядом с раковиной, а потом подтягивается – удивительно сильная и удивительно ловкая \я уверена, если возьмешь ее на скалодром она всех обскачет ухватываясь за камни – карабкаться мы всегда умели\. Ручками удерживается за край столешницы, внимательно наблюдая за тем, что у раковины и плиты происходит. Где-то рядом стоит банка с мармеладными червячками, сахаром покрытыми со вкусом кока-колы. Глаза большие загораются мгновенно, ладошка тянется к крышке желтой и достаточно плотной, чтобы даже взрослый приложил определенные усилия, чтобы ее вообще открыть \и это вполне разумная мера предосторожности от мартышки-сладкоежки, которая при желании залезет и на верхнюю полку холодильника, если увидит там торт\. Саран хмурится, когда понимает, что откупорить банку со сладостями не получается, пыхтит, пока все заняты своими делами, пододвигая к себе банку чуть ближе, умудряясь каким-то образом ее не разбить. Футболочка сиреневая с каким-то мультяшного вида единорогом собирается, задирается, а она не отстает от банки никакими способами, потому что червячки выглядит уж очень привлекательными и она уже отлично научилась их по вкусу различать. В итоге, после своих неудачных попыток, начиная уже откровенно кукситься дергает настойчиво-просительно Джуна за край футболки, а Ге слишком поздно на это реагирует, медленно потягивая из стакана отфильтрованную воду и представляя, что это апельсиновый сок. На улице все еще тепло, пусть уже давно вечер, пусть уже стемнело, а пить нужно больше, чтобы жидкость зря не растрачивать. Снова грудь заноет.
— Папочка открой, — глазками хлопает \совершеннейшая маленькая женщина\, стукает одной ладошкой об другую, протягивает именно к нему вот так вот почти что умоляюще сложенные ручонки, надувая губки. Вспоминает волшебное слово, глаза все еще жалобные. — Баночку. Открой. Там червячки.
Саран какое-то время была одной-единственной не только у нас, но и у наших знакомых. И устоять перед обаянием будто бы врожденным мало кто мог, особенно когда она вот так глаза щурит, когда голос становится каким-то несчастным и тонким совсем. Да и все боятся плача детского обычно, а Саран тоже может устраивать концерты не хуже Тео, когда все идет совсем плохо. Конечно же, проще упасть под чарами одной единственной девочки в футболочке с единорогом.
— Не давай ей, Джун, — не отрываясь от бокала с водой и просматривания новостей, а голос спокойный, твердый. Я действительно ждала, что ты скажешь и мне действительно было любопытно – станешь поддаваться или нет. — Если она сейчас их съест, то даже ложки потом не проглотит. Даже не думай об этом. Мне кажется, пока меня здесь две недели не было, кто-то прорвал линию обороны… Спрячь банку в шкаф, пожалуйста, — вода выпита до ужина, в животе булькает, а дочь бровки хмурит, дуется забавно и складывает ручки на груди, отворачивается, когда не получает желаемое, едва ли не сваливаясь в своей обиде со стула, вовремя подхваченная. — Мне интересно сейчас стало… Мартышка, иди ко мне, — подзываешь, а Саран на прямых ногах \бесится\ подходит в раскрытые объятия, а Ге за две ручки возьмет и внимательно в глаза посмотрит. Дети быстро забывают, а еще очень плохо врут. И это, конечно же хорошо. Никогда не учила детей быть не искренними. Что бы там ни было.
А еще я преподаватель. Мне как-то проще.
— Саран, а что мы кушали? Сладкое кушали, пока мама с братиком была?
— Кушали, — лицо расплывается в довольной улыбке. — Мы недавно поп-корн кушали. С грушей.
— Мама тоже его любит. А еще что?
— Мороженку. Зефирки. Такие маленькие, — пальчика показывает на нечто микроскопическое, но скорее всего намекая на маршмеллоу. Ге качнет головой, пряча улыбку и тот факт, что дети обычно с потрохами «сдают». Взгляд на Джуна внимательный и предупредительный, прежде чем легонько подтолкнуть дочь к стулу. Ногами болтает, стучит вилкой по столу, то и дело ее из рук впрочем роняет на пол и на пятый раз Ге устает ее поднимать. Непоседливость возвращается.
Ге замахнется шутливо на Джуна, повторяя: «Вот же», когда все, наконец, усадятся.
— Ты дисциплину мне портишь между прочим, — пожимая плечами, поджидая пока чай нальют в чашку \хотя бы чай мне можно, хотя бы какой-то вкус можно чувствовать\.
— Что поделать у нас все линии обороны прорваны, нужно признать наше поражение, — слышится голос отца Джуна. — У нас слишком сильный противник.
— Папа, вы тоже? — Ге накладывает себе салат, избегает помидоров, которые вызывают колики. — Меня оставили в меньшинстве.
Когда ужинаешь в большой семье волей-неволей ощущаешь себя д о м а, когда просто ужинаешь в семье, смеешься над какой-то шуткой или припоминаешь все, что произошло за день. И тут обычно в разговор вмешается Саран, у которой всегда что-то происходит и происходит что-то очень интересное, интересное до нельзя о чем все обязательно должны узнать. Дочка путается в словах зачастую, а еще пытается что-то на английском выговорить с грехом пополам, но пытается, чем улыбки у всей семьи \в особенно у бабушки с дедушкой\ вызывает.
На Джуна посмотришь мельком, передавая родителям стоящую рядом с тобой тарелку с картофелем.
Для Ге уже какая-то устоявшаяся привычка за руку брать, сжимать не сильно, ощущая как по рукам от ладоней вверх, к плечам тепло разбегается. Растекается по венам всегда и так как-то спокойнее. Это происходит уже как-то незаметно, автоматически – ты просто ищешь эту руку, находишь, вкладываешь свою и так сидишь, допивая чай из чашки, вытирая салфеткой остатки пюре с уголков губ дочери. Прислушивается периодически к звукам из другой комнаты, но вроде бы тихо и Тео все еще спит и не думает проснуться и нарушить семейный ужин. По крайней мере пока, а еще не ночь. А по ночам наш принц почему-то предпочитает бодрствовать, увы.
Я просто люблю такие семейные вечера, которые часто когда-то могла только представлять себе в голове, но образы никогда не были четкими. Мне нравится смотреть на то, как твой отец разрезает для твоей мамы ножиком мясо – так гораздо удобнее есть \и ты делаешь тоже самое обычно для меня, как ни посмотри, а вы похожи\. Как он хмурится, на очередную фразу твоей матери, а я прыскаю в кулак, потому что это очень забавно.
— Я все хотела спросить… А хмуриться – это семейная черта? Тео тоже будет хмуриться? — на взгляды вопросительные, пожимая плечами и откашливаясь. Саран мгновенно пытается нахмуриться тоже, у нее получается забавно настолько, что хохочут уже все за столом.   
— Мама-мама, когда мы пойдем купаться? — вопросительно-громко, вырывая из общей беседы, сверкая глазами любопытно.
Говорят, первое купание тоже может стать чем-то вроде семейной традиции или ритуала. По крайней мере оживилась не только Саран.

Пока ванночка набирается, а Тео принимает воздушные ванны тем временем, лежа на полотенце прямо на стиральной машинке, елозит по нему спиной, подгибая ножки крохотные, по дому проносится волна приготовлений, которыми командует мама Джуна и твоя свекровь, а Ге остается проверять – хорошая ли температура воды. Локтем касается, термометром перепроверяет, где-то за пределами ванны слышит бодрый голос: «Не то полотенце, дорогой», усмехается, принюхиваясь к приятному запаху ромашки, который по всей ванной комнате разносится.
— Кто у нас сегодня будет купаться? Тео будет купаться? Айгу, мой хороший-хороший, — она на самом деле любит играться с детьми, наивно к ним приставая, забираясь носом в ароматные крохотные ладошки, фырча и пыхтя прямо в пузико детское. Тео кряхтит в ответ, смотрит внимательно на тебя, не отворачиваясь, продолжает активно размахивать руками – крошечный и умилительный. Боковым зрением замечает силуэт знакомый в проеме дверном улыбаешься, продолжая  с Тео забавляться. — Я думаю все готово, да? — поглядывая на Саран, которая обнимает бутыль детского шампуня и на твоих родителей  с кипой полотенец. Все мы очень трогательные, да? — А кто мне будет ассистировать? — усмехаясь, будто это какая-то очень сложная операция. По крайней мере лица у всех до нельзя серьезные. Интересно, отчего так? — В таком случае, мочалку, сестра. 
Тео кряхтит недовольно, когда умываете его водой, но не плачет, попискивает будто разве что, а Ге деловито командует, что ей подавать следующим – детскую мочалочку или шампунь. Саран стоит на коленках прямо рядом с ванночкой, такое чувство не дышит даже. Подмышками протираешь, руки пропахнут ромашкой как никогда раньше, а Тео приоткрывает ротик, вырывается еще один забавный звук, слышишь умилительный всхлип \твоя мама, все же, очень сентиментальна, Джун\.   
— Джун, подержи его. Да, левой рукой, ты помнишь, я думаю, — передаешь сына отцу, набирая в ковшик воду тем временем.       
Это действительно похоже на какой-то семейный ритуал и нам повезло, что ванная в доме действительно такая большая. Вода плескается, плескается и Тео, кулачки сжимаются и разжимаются мгновенно, его вынимают под радостные вздохи и охи из ванны, торопливо подают полотенце, в которое укутаешь. Шепотом на ухо: «Дай своему папе подержать, он его еще не видел толком», а сама разложишь полотенце сухое на всю ту же стиральную машинку. Ге у тебя всегда была одна отличительная черта – ты всегда была чуткой. И пока одежда раскладывается, пока открываются средства по уходу за детской кожей, оставляешь их практически наедине.
Знаешь, сынок, а ведь все это – твоя семья. Твоя бабушка, которая при одном взгляде на тебя начинает шарить по карманам домашнего, но все равно элегантного платья, в поисках платка. Твой дедушка, который сразу принял твою маму, а твоя мама нашла с ним язык пожалуй быстрее, чем со многими. Твоя сестра, которая с каким-то трепетом и детской непосредственностью чмокнет тебя в лоб и сразу же захохочет. А еще твой папа… я много раз при тебе говорила, что люблю его не стоит повторять это снова.
                         
Крем-гель для душа пахнет лавандой и шиповником. Вроде бы производитель Германия, вроде бы предназначен для беременных и кормящих матерей. Когда стала мамой даже это стала подбирать с осторожностью. Алоэ вера путается с еще парой-тройкой растительных масел, вроде бы консистенция подходящая. Вода пенится, а волосы намокают, расслабляются плечи. Ты снова готова была за ванную, именно ванную, где можно ноги вытянуть, душу продать. Здесь повсюду расставлены какие-то гели для душа, бальзамы, маски для волос и пены для ванн \шоколадной не было, да и сладкая она, но так хотелось попробовать с апельсином и корицей, что невозможно\. Волосы, ставшие длинными и непослушными совершенно, заматываешь после купания в мягкое махровое полотенце малинового цвета, яркое такое до невозможности. На часы глянешь, оставленные на стиральной машинке, ноги окунаются в пушистые тапочки, забавные до нельзя на самом деле, напоминающие два пушистых розовых облачка \почувствуешь себя принцессой, а?\. Халат шелковый запахиваешь, выжимаешь волосы еще раз, проводя по ним полотенцем, а из приоткрытой двери донесется ветерок – ежишься. Всегда холодно из ванной выбираться, когда долгое время в горячей воде нежился. Длинные завязки у халата перевязывает несколько раз, прежде чем волосами тряхнуть, захватить полотенце с собой и выключить свет. Слишком долго нежиться в ванной многие факторы не позволяют, в том числе и собственная обеспокоенность.
Поведешь носом, по вискам продолжают капли воды стекать, все с тем же мягким и ненавязчивым запахом лаванды и сладковатого шиповника. Где-то приоткрыта дверь в садик, дверь на задний дворик. Проснувшимся лесом, цветущей яблоней, а еще – молодой крапивой. Летом воздух пахнет нагретой на солнце черникой, пчелиным жужжанием, раскаленной чердачной крышей и зацветшими кустиками цветов. А еще шершавым персиковым соком, свежевыпеченным домашним хлебом и сладковатым духом печеных каштанов. И еще – пряным и соленым. Цепляясь за ветви старой груши рваным подолом, стелился туман. К утру он уже рассеется, затаится на покрытой голубым ельником макушке горы, но к вечеру обязательно вернется назад и будет нести долгую ночную вахту, затопив своим молчаливо-безбрежным присутствием все и вся.
Джун, а помнишь, как мы играли в прятки? Конечно же, идея была моя, потому что ты был «я взрослый для таких игр». Мы постоянно спорили – кто будет искать, потому что искать и находить мы любили гораздо больше, чем выбирать куда стоит спрятаться и терпеливо ждать, пока тебя отыщут. В итоге приходилось идти на хитрости  вроде «камень-ножницы-бумага». Я имела глупость спрятаться вот прямо за этой дверью, носки просвечивали, но ты, наверное пожалел такую глупую меня и очень долго искал, хотя ответ был очевиден. Это, все же удивительно, что теперь вот по этому самому дому, наполненному нашей первой дружбой и воспоминаниями, которые здесь из каждой щелки просвечивают, будут наши дети носиться и им играть в прятки вполне… разрешается. Потому что я уверена, мы еще будем возвращаться, когда Тео немного подрастет, Саран уже пойдет в начальную школу. Мне будет за тридцать \и здесь мне стоит пошутить о том, что «о боже мой, Джун, у меня будет много морщи. Вспоминается песня, играющая в каком-то ламповом пабе, в котором сидела семнадцатилетняя я и восемнадцатилетний ты. Я шутила про алкоголь, ты хмурился и говорил тоном, не терпящим возражений: «Нельзя», а я дразнила тебя бессовестно: «Ладно, пап, поняла, до совершеннолетия никакого алкоголя!» \уж лучше было дразниться, чем позволить своей персоне влюбиться в тебя окончательно и бесповоротно, а я таким образом забывала и утверждала в своей голове прописную истину, которая оказалась ложной: «Не люблю». Песня, в которой звучали строчки \вроде бы что-то джазовое\: «Будешь ли ты любить меня как прежде, если я перестану быть красоткой и на моем лице появятся морщинки?».
А я, между прочим, вроде бы замечала у себя парочку.
Усмехнешься, прежде чем открыть дверь в детскую.
Прости, Джун, но находясь здесь я не могу не вспоминать, пусть мы в далеком сером декабре и договорились переставать в прошлое смотреть с таким бесконечным интересом. Это место само собой наводит воспоминания.
Каждый миг для меня — бесконечность. Каждый миг для меня — вечность.

Ге прикрывает за собой дверь, слышит хныкающие звуки, уже достаточно громкие, забывает мгновенно обо всем. Нужно уметь различать плач, а сейчас Тео начинал именно плакать, елозил ручками по матрасу кроватки и продолжал хныкать, все набирая и набирая обороты, в итоге разражаясь громким плачем с какими-то болезненными нотками. Волосы все еще влажные не успеваешь толком высушить с помощью полотенца, забирая его на свои руки. Успокаивается только на секунду, чувствуя родное тепло и родной запах, которые никакие гели для душа не перебьют, прежде чем снова разразиться плачем, морща личико. Плач громкий, безостановочный, знакомый еще с Саран. Такой же пронзительный и несчастный, говорящий отчаянное: «Больно мне!».
— Не стоило маме есть ту грушу, да Тео? — приговаривает тихо, покачивая и поглаживая по животику. Учитывая то, что он ел не так давно это точно не от голода. Вариантов плача немного и это точно самые обычные колики. Животиком к груди приложишь, тот продолжает плакать не в силах больше никак рассказать, что ему больно и плохо. — Тсс, все хорошо, все хорошо, — сама себя уговаривает будто, снова укладываясь в кресло-качалку и укладывая на колени подушку.
А он крохотный все же, помещается на нее, руками, раскинутыми в сторону, как у лягушонка перебирает и вертится, а плач такой, что поневоле начинаешь задумываться о том – насколько хорошие у грудных детей легкие. Костюмчик матросский, в полосочку расстегнешь поспешно, умело уже, пуговички расходятся. Ладонью теплой проведешь по животику, касаясь нежной кожи, бесконечно поглаживая, массажируя по часовой стрелке, наблюдая за реакцией и надеется, что весь дом это чудо не разбудит. А тебе спать как-то, наверное и не дано вовсе сегодня, потому что колики вещь продолжительная.
Тео успокаивается на какое-то время, а потом опять плачет, считая, очевидно этот мир до нельзя несправедливым и болезненным.
Я честно многое перепробовала, прежде чем он успокоился окончательно. И массаж в том числе, честно говоря у самой, кажется, за это время живот скрутило в какой-то узел. А Тео успокаивался постепенно, смотрел на нее потом долгое время своими глазами сверкающими то ли от слез, то ли они у него просто сверкают. Глаза твоего ребенка, которые на тебя смотрят. Папины глаза, как подтвердила бабушка. И от этого сердце жмется, трепещет, от этого любишь так сильно, что жизни не представляешь своей. Сначала без Саран не представляла уже тогда, когда называли ее «рыбкой», а теперь и без него, без их принца с папиными глазами и, кажется, ее формой губ. Ге улыбнется ему устало \прости, сынок, но я тоже хочу спать жутко\ Тео посмотрит внимательно в ответ прокряхтит, поелозит на подушке, которую в итоге уберешь в сторону – не удобно, постоянно кажется, что упадет. Спина клонится куда-то назад, а Тео совершенно удобно устраивается на груди, успокаиваясь окончательно, прижимаясь всем тельцем хрупким, чмокнет губами, выпуская пузыри.
— Полегчало, да, сынок?... — сонно бормочет, придерживая тем не менее его за спинку, даже сквозь навалившуюся дремоту не выпуская из этих объятий. А ему и хорошо, а он вбирает в себя материнское тепло и запах материнский. Ей, впрочем, тепло тоже. — Хорошо… — совсем уже сонно, глаза прикрываются. Тео все еще действует усыпляюще, если конечно не плачет.
На часах начало второго, когда забываешься поверхностным, неглубоким сном, похожим на легкую дремоту, из которой вырвать ничего не стоит. Тео в своем собственном сне зацепляет края халата, утыкается, сжимает в ручонках все еще своим рефлексам следуя, щекой прижимается нежной, а ты это чувствуешь сквозь сон и, кажется, улыбаешься.       
Это на самом деле сон, в котором видишь какие-то неясные и светлые образы, слишком размытые, чтобы поймать. Этот на самом деле сон, которых пахнет ромашкой и лавандой, которые смешиваются во что-то одно, в какой-то один до невозможности приятный вкус. Ты и сама губы вытягиваешь слегка, сама начинаешь на Тео походить, который спит, прислушиваясь к биению твоего сердца и может быть поэтому спит с п о к о й н о. И вы оба слишком умиротворенные, чтобы услышать, как дверь приоткрывается \надо отдать тебе должное – приоткрывается очень тихо\, шуршит по полу одеяло белое и легкое. Вы ничего не слышите, потому что спите в полюбившемся вам кресле-качалке и могли бы так проспать ровно до того момента, пока Тео не понадобится есть или сменить подгузник.
И кто-то родной, кто-то близкий до невозможности рядом стоит, а ты глаза приоткрываешь по какой-то инерции, все еще находясь между сном и реальностью, все еще где-то в этих облаках балансируя. И приоткрывая, видишь что-то белое и подрагивающее. Мозг, окутанный сонным флером совершенно не хочет воспринимать информацию адекватно. Ге чертыхается, то ли от неожиданности, то ли от страха, Тео заворочается, закряхтит, но не проснется \слава Богу\. Поспешно как-то глаза протирает глаза свободной рукой, смаргивает. Образы становятся более четкими, а она просыпается окончательно, чувствуя, что шея затекла немного, а волосы таки подсохли немного, подкручиваясь на концах, касаясь длинными прядками плеча.
— Напугал, боже, — шепчешь устало, а потом не выдержишь, усмехнешься. — А я думала… — потягиваешься аккуратно, со всеми предосторожностями, одну руку протянешь, несколько раз пальцы в воздухе пробороздят, а глаза упадут на что-то белое. Одеяло. —… что мы попрощались до утра. Ты же знаешь простое предупреждение: «Не будет спать всяк сюда входящий», — переделывая Данте на свой манер, с его помощью поднимаясь таки с кресла, выбираясь вместе с сыном из мягких объятий подушек и мягкого плюшевого пледа, который свисал с ручки. Поправляет халат задравшийся. — Иди к Саран – вдруг она напугается, когда проснется одна? Ты прочитал ей сказку? И вообще, что твоя мама скажет? У тебя же есть комната, — бровь выгибается, а она в его лицо всматривается, а улыбка само собой по лицу ползет. Удобнее подхватит Тео. — Ты не выспишься, а хотя бы один из нас должен высыпаться. А я могу спать днем. И главное, — всполохи в глазах появятся и погаснут, ласково проведет пальцем по щеке сына, снова в глаза Джуна посмотрит. — как же безопасность? Все равно собираешься спать здесь?
Цокнет языком, Тео приоткроет глаза с каким-то будто подозрением, недовольный тем быть может, что в комнате появился кто-то третий. А она осторожно в руки передаст, перекладывая со своих на его. Теперь уже Хе Ге выглядывает из-за плеча мужа, подбородком упирается, глаза снова сонно прикрываются и открываются снова, как только взглядом встречается с взглядом сына, который решил открыть глаза широко и решил, что пора бодрствования еще не совсем прошла. Забавный, родной, пахнущий д е т с т в о м – запах, невероятно чистый. Вертит головенкой, покряхтит для приличия и изобразит улыбку. Пожалуй, впервые он изображает что-то похожее, встречаясь взглядом с ней. Улыбка пока еще непроизвольная совсем, неосознанная, он просто решил посреди ночи, после всех этих мучений улыбнуться.
— Смотри… улыбается, — совершенно уже влюбленно, будто тебе никогда дети в твоей жизни не улыбались. А вы стоите и любуетесь вот этой первой, неосознанно-умилительной улыбкой, которая быстро скрывается, впрочем, а ты все еще умиляешься. Вы. Тео молчит, глаза снова закрывает, морщит нос, морщит личико, будто собирается заплакать, но на самом деле снова дремлет, только теперь уже не на моих руках.
Есть одна вещь, в которой мне следует признаться, но, пожалуй, сделаю это чуть п о з ж е.
— Положи его в кроватку пока, хорошо? — негромко, отходя в сторону, прислушиваясь к образовавшемуся вакууму тишины и м и р а. Здесь тепло.
Здесь тепло не потому что на улице середина июля и термометры в тени стойко показывают температуру выше двадцати пяти. Здесь тепло, потому что наш ребенок на твоих руках, здесь тепло потому что я могу это наблюдать. И мне тоже это нравится. А ты, все же не выдержал.
Ге снова заделывает еще чуть влажные волосы в хвост, снова подходит к кроватке, над которой склонился. Спит. Наше чудо спит. И сегодня я думаю, наш дом объятый запахами персиков и яблок, понял почему это хорошо – когда оно спит.
Постоишь рядом еще какое-то время рядом, понаблюдаешь, склоняя голову набок. Мы действительно должны были спать в разных комнатах, по крайней мере пока. Потому что мы. Потому что у нас нежности на десятерых и любовь где-то под ребрами. И разве это не чудесно?
Смотреть на тебя со стороны – хорошо, потому что чувствуешь запах геля для душа, чувствуешь дыхание спокойное, можешь случайные родинки рассмотреть. Смотреть на тебя – почти что наслаждение, потому что знаю, что где-то рядом сопит твой ребенок с н о в а. Улыбка прячется за серьезности, руки складываются на груди, а в глазах застывает особенное выражение, когда солнце ореховое темнеть начинает. Оттолкнешься от тумбочки с детскими вещами, со спины подойдешь \а я ведь знаю, знаю даже не видя твоего лица, что еще немного и улыбнешься, поспорим, что ты знал, что я подойду все же\.
Руки сцепляются в замок, обхватываешь. Шепотом, дыханием по уху проскользнет. Шепот тягучий неожиданно, а глаза продолжают сверкать этими чертенятами лукавства  и еще чего-то. Солнце потемневшее, шепот горячий:
— А знаешь, почему я заговорила о безопасности? Это не потому, что ты не будешь держать себя в руках, милый, а потому что я за себя не отвечаю. Вот поэтому, ты сам виноват в том, что я сделаю, — обходишь перед лицом уже появляешься.   
Я поцелую тебя всего лишь раз. И мои губы будут пахнуть детской присыпкой, кремом с запахом ромашки, какими-то травяными настойками и эссенциями. А твои губы будут пахнуть той самой туалетной водой, которую дарила еще на День Рождения \не могу поверить – ты все еще ей пользуешься\, хвойными и зелеными яблоками.
Я поцелую тебя всего лишь раз. Совсем не потому, что больше не хочется, а потому, что больше н е л ь з я, а ты поддержишь за поясницу и тепло скользнет по телу сквозь халата шелк.
Я поцелую тебя всего лишь раз. Но я поцелую тебя по-настоящему, пока есть время \а у родителей на это лимит обычно\. Но я поцелую тебя сама, потому что я хочу.
Я ты…     
Поцелуй, чтобы сказать «привет».
Поцелуй, чтобы сказать «я скучаю по тебе».
Поцелуй, чтобы сказать «до свидания».
Поцелуй, чтобы сказать «навсегда».
Твои нежные прикосновения, как тепло солнечного луча, тихо движущегося по коже. Твоё дыхание рядом и мне кажется, что во всём мире настала гармония. Твои слова шёпотом бегут по коже мурашками и нежно трогают сердце.
Сберегите мне эти мгновения. Я отдам за них много дней, своё имя, только дайте мне держать его за руку сегодня, завтра, долго, непрерывно.
Невыносимо любить тихо, испод кожи рвётся токами блаженная нежность; руки, плечи, колени, хотят прикосновений одного только человека, невозможно не отдавать свою любовь, так же как жить, когда тебя не любят. ㅤㅤ
Дай мне руки, положи мне на ладони, и скажи, что тебе отдать, чтобы ты продолжался в моей жизни изо дня в день, из ночи в ночь, из счастья в счастье. Кому и что отдать, чтобы ты был навсегда, чтобы ты и был моя "вся жизнь"? Чтобы вот так счастливо было всегда? Чтобы не замерзать никогда? Это очень много? Очень жадно? 
В воздухе витал запах перечной мяты, воска и лаванды.
Оторвешься, веки опущены на какое-то мгновение и только потом в глаза посмотришь.
Джун, ты видишь в моих глазах что-то такое, что у меня рассмотреть не получается, а я читаю это в глазах наших детей. Я вижу в них тебя, но я поверю тебе, если скажешь, что в моих всегда будешь отражаться ты.
Еще один легкий поцелуй оставляешь, а губы растягиваются в улыбке довольной отчего-то. Отойдет, упираясь поясницей в кроватку, краем глаза проверяя ревнивого сына, который, к счастью не проснулся.
— Так ты все еще уверен, что хочешь спать здесь? Я предупредила, — пожимает плечами, откидывая одеяло с кровати. — Как хочешь.
Кроватка Тео рядом стоит – не пропустишь очередной «концерт», не пропустишь, если колики снова вернутся. На самом деле ее ночной сон тоже стал беспокойнее, даже если никто не будит.
Знаешь, Джун, большие кровати двуспальные всегда начинают казаться неуютными ужасно, если спать на них в одиночку. Начинаешь их не любить, хочешь свернуться в калачик, поджимая ноги к животу. И вроде сонная была, вроде уже добрая середина ночи с тех пор, как Тео засыпать не хотел, а сейчас сон не идет, ворочаешься. Одеяло натягивается до подбородка, а у него есть свое собственное \это просто твоя привычка одеяло стягивать у меня, признайся\. У нас \да-да, теперь именно у нас\ есть несколько часов сна, прежде чем он снова проснется, надует щеки, глаза раскроет свои красивые и скуксится уже привычно.
Перевернется на бок, на руку укладываясь вместо подушки. Ладонью по щеке проведешь – приятно. И пусть времени совсем немного есть, времени даже не сон не хватает. Словишь ладонь, а взгляд погрустнеет, погрустнеет ненадолго, мимолетно. Грустно видеть на твоих ладонях шрамы, пусть даже затянувшиеся, а все равно заметно. Сколько угодно говори мне, что «нормально», что шрамы мужчину украшают, а я невольно вспоминаю далекий февраль, вспоминаю и хочется спросить: «Не больно?» с н о в а. И так каждый раз. У меня у самой шрамов добавилось теперь, но они тоже затянутся со временем. Поцелуешь ладонь, задумчиво-устало взглядом скользишь по стенам, натыкаешься на то же самое полотно Моне. Я хочу свернуться клубочком в кровати рядом с тобой, наши тела так близко, и нам тепло, я запоминаю каждую твою малейшую деталь, нежно проводя пальцами по твоей обнаженной коже. Ты целуешь меня в голову, и мы счастливы, как никогда.       
— Я подумала, что можно сходить погулять. И мне и Тео нужен свежий воздух… зайдем в гости к дядюшке Дугласу или моему дяде… купим Саран мороженое… мы же в Нью-Йорке, хочу в парк…гулять по бордюрам… — голос глохнет постепенно, глаза прикрываются одеяло сборится, тянешь к плечу. Странная привычка даже летом под одеяло забираться, стараясь согреться как можно скорее. — Джун… — мурчишь уже почти что, голос становится менее разборчивым, ночь не бесконечна, терпение Тео тоже – тебе бы поспать. —… а мы все еще можем позвонить в прошлое?... Если можем… — зевок, елозишь щекой по руке, сон одолевает практически окончательно. —… то тогда я хочу передать одному мальчику… парню… мужчине. Он учил меня кататься на велосипеде, а еще он отдавал мне шоколад, а еще он так хорошо целуется… — сквозь дремоту и собственные слова улыбается. — Хотела передать, что может он не в курсе, но он будет очень хорошим папой. И что я очень рада, что у меня родился сын, у которого его глаза… и что он невыносим… разбуди меня, если не проснусь… К Тео… —  окончательно засыпаешь, так и не объяснив – кто именно невыносим. Твой сын или его отец.         
Боже, я люблю тебя, я честно очень сильно тебя люблю. Я люблю все твое хорошее и плохое, я люблю твою улыбку, твои милые выражения лица, в особенности, когда хмуришься, твой голос и твой смех, твои глаза и руки, твою кожу и твои кости, твои слезы и гнев, твою сладость, твое счастье и твои плохие дни, твои страхи и твои сомнения, твои разочарования и твои мечты. Я люблю тебя когда ты просыпаешься, и когда ты засыпаешь, когда ты болеешь и не можешь встать, когда ты выходишь из душа, когда ты готовишь, когда ты сосредоточен, когда ты носишь костюм и когда твои волосы грязные. Я люблю, когда ты держишь меня за руку, когда спишь, глубокие разговоры, бесцельные поездки посередине недели, смех и споры, утренний кофе и поцелуи под звездами. Я люблю каждую твою частичку.
Счастье — это дойти до той тонкой грани безумия, когда черта между сознанием и реальным миром уже стёрта, когда просыпаешься и засыпаешь с мыслями о них, когда хочется улыбаться и жить, лишь вспомнив улыбку самого родного, самого любимого человека, когда не нужен никто и ничто без неё, когда за каждый вздох, каждый его взгляд, каждое мгновение рядом ты готова отдать всё... И перешагнуть через эту грань, навсегда превратившись из двух людей в м ы, став единым целым.
ㅤ
это и есть счастье.ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ

А во сне я искала твою руку. И, кажется, нашла. С давних пор – не могу ее потерять. С давних пор – не могу позволить тебе ее отпустить.

Сегодня я проснулась от мягких вздохов неба, которые звучали очень похоже на твой шепот. Облака несли твою улыбку в себе, и солнце сияло твоим теплом. Я думаю, что скучаю по тебе сильнее, чем когда-либо.
Тихое летнее утро. Теплый солнечный свет и прохладный свежий воздух проходят сквозь окно. Комнату наполняет запах цветов, ягод и травы. Единственный звуки: жужжание пчел снаружи, нежный перезвон ветра и мое глубокое дыхание, переплетающееся еще с д в у м я.
— А я вас нашла! — радостный голос вырывает из пелены неожиданно сладкого сна, которым удалось забыться под утро, после того, как сын все же попросил есть и ничего больше не просил.
Матрас практически не прогибается, когда Саран плюхается на него со всего размаху, укладываясь между вами двумя. Она иногда удивительная – даже не думала плакать, когда проснулась в своей комнате в полном одиночестве, просто решила отправиться на поиски любимого папы на пару с плюшевым медведем, протирая периодически кулачком глаза заспанные, а сейчас просветлевшие. Дочка в пижаме под руки укладывается, хохочет отчего-то, совершенно бессовестно подбираясь к самым лицам.
— Твоя дочь проснулась… До того, как я открою глаза это твоя дочь… — то ли пародируя Муфасу из «Короля Льва», то ли всерьез вставать не собираясь и просыпаться тоже, но Саран слишком упрямая и уже проснувшаяся.
— Просыпайтесь! Папа! — тянет громко, оказываясь около самого лица, укладывается на живот Джуну, распластавшись, словно ленивец на ветке и, очевидно не собираясь слезать, пока глаза родители все же не раскроют.
Ге сквозь свой сон потянет ее рукой вниз с тихим и хриплым после сна: «Слезай», а она сползает с каким-то притворным недовольством, сама под одеяло прячется. На сонный вопрос: «А почему ты не с дедушкой и бабушкой?» не отвечает, снова хохочет, прячет лицо раскрасневшееся за складками одеяла. И пока родители упрямятся до последнего, терпение Саран подходит к концу, щиплется ощутимо, пинается под одеялом, снова оказывается где-то около лица, что-то на ухо шепчет Джуну – не разобрать.
А Ге, наконец просыпается окончательно смотрит на дочь притворно-строго:
— Саран, нельзя так будить, когда мама с папой спят. Так любишь папу? — прячет улыбку, когда видит, что дочь снова к отцу прилипает. Может быть Тео я родила для себя – у вас любовь, все же, неземная.
А та хохочет детским смехом-колокольчиком, прижимается крепче и целует в щеку звонко, по-детски чмокает.
— Ясно все с вами. Джун, поднимайся, давай. Саран, сходите с папой почистите зубки. Иди покажи папе, где ванная, ты же уже хорошо домик выучила, да? Я думаю мы сегодня пойдем гулять,  — в макушку поцелуешь, подталкивая ее и шутливо пихая в плечо Джуна. Мы сегодня, благодаря нашему сыну оба безнадежно проспали.
А Саран с готовностью идет показывать – где же находится ванная, на ходу натыкаясь на бабушку и дедушку. А иногда даже при родителях бывает… неловко. Мы вроде как должны были в разных комнатах спать, так?
И по дому разносится крик довольный: «Гулять!».

На столике стоит графин со свежевыжатым яблочным соком. Из зеленых яблок, поэтому особенно кислый, зато хотя бы какое-то разнообразие и у Тео живот от них не пучитю Мама Джуна в шляпке и солнцезащитных очках, Тео сладко позевывает на руках, а Саран где-то выудила водяной пистолет. Гулять лучше всего уже после ленивого полудня, когда солнце печет не слишком жарко и можно действительно насладиться летним теплом, а не изнуряющей летней жарой. Поэтому пока вы сидите здесь, наслаждаясь выходными, запахом фруктовых деревьев и цветов с полисадника. Ге интересуется выращиванием роз, вспоминая о своей мечте, периодически машет рукой дочери, которая вольготно себя чувствует в обществе папы и дедушки. Носится по газону с этим самым водяным пистолетом, выстреливая направо и налево.     
— Давай я его подержу, — с готовностью предлагает свекровь, а ты протягиваешь теплый комок ч у д а в руки, сразу ловишь довольную улыбку, а бабушка пропадает для мира, получив своего внука на руки. Ге же, не особенно долго думая, видеокамеру в руки возьмет, вставая со стула с мягкой подушечкой и наброшенным пледом \впрочем, при такой погоде хочется исключительно сок пить и ходить в открытых купальниках, а мне с моим животом открытые купальники больше не светят\.
— И… прямое попадание! Сон Саран, дочь военного сразу видно! Зрители ликуют! Джун это был выстрел в ногу – ты жульничаешь! — подходишь с камерой к играющим на газоне, на которым и когда-то также носились, будучи лучшими друзьями \интересно подозревали ли что-то родители или нет?\. Ге, словно какой-то спортивные комментатор продолжает вертеться где-то около них, улыбаясь во всю ширь, подхватывая камеру крепче. Саран носится рядом \и не стоит переживать, что у нее сил не хватит, потому что как только Саран открывает глаза она становится Метеорчиком\, хохочет заливисто, врезаясь в дедушку, самозабвенно обхватывает за ногу. И пусть видит их очень редко, в основном привыкшая к родителям Ге – Саран всегда была на удивление контактной, отдавая детскую любовь тем, кто ее заслуживал и тем, кому доверяла. Ге подходит к отцу Джуна все с той же камерой, делая очень серьезное выражение лица. — Как специалист, как считаете, у нее есть шанс поступить в военную академию? Продолжить дело предков?
— С такими навыками стрельбы, у нее есть все шансы! 
— Ммм, тогда каковы шансы поступить в Вест-Пойнт? Судя по тому, стрельба производилась в движении?
— И в Вест-Пойнт тоже, — прозвучит утвердительно, а Саран на этом слове завизжит восторженно, кричит «пиф-паф» и почему-то «бам-бам», а в пистолетике уже почти ничего не осталось. Тут как минимум оба уже будут повержены, что отец, что дед. Что капитан, что полковник.
— Саран, все, мне кажется, папа готов, — за плечо ухватишь, предлагая сходить взять себе яблоко нарезанное аккуратно рядом с бабушкой, отряхивая одежду от травинок. На голове дочери снова бардак полнейший.     
— Не хотите ничего сказать своей любимой жене? — камеру на лицо направляешь Джуна, улыбаешься за объективом.     
Я думаю, что у нас здесь тоже л ю б о в ь.
А любовь - это не реакция или действие, это не судьба и не выбор.
А любовь - это чувство, настоящее, бушующее, это спонтанная эмоция, поразительно чистая, неспособная притупиться даже под грузом мира, направленного против неё.
врождённое.
неизбежное.
неоспоримое.
Мы были счастливы летом 2017-ого, как никогда раньше. И шрамы на коленях, на руках – не страшно, призраки декабря давно спрятались. И о будущем как-то не думаешь, живешь вот этим пряным мгновением, наполненным смехом, улыбками. Отдающем летом, Нью-Йорком и солнечными лучами. И Саран поймает божью коровку на руку, будет в камеру ей тыкать.
Мы были счастливы.
Быть счастливыми очень просто.